Повелитель и пешка

И девки здесь лиц не заматывают. Простоволосые, ясное дело, не ходят, но всякая норовит подвязаться покрасивше, на свой манер.

* * *

Вспомнив о девках, Обр тут же увидел одну, поднимавшуюся от колодца в овражке. Колодец этот, единственный, поил всю деревню. Вода в нем была невкусная, а после сильных бурь так и вовсе горькая. Но здешние привыкли, не замечали. Девка, согнувшись, тащила коромысло с двумя здоровенными ведрами. Хорошая примета! Значит, будет ему удача.

Хорт не раз видал, как в Усолье бабы по полчаса болтают, покачивая на плече коромысло с этакой тяжестью. Но встречная девица так бы не смогла. Уж очень хлипкая. Не поймешь, то ли ведра ее вперед тянут, то ли она их. Того и гляди переломится.

Приглядевшись, он выругался, скатился по крутой песчаной тропке, ухватил упруго качнувшееся коромысло, с натугой поднял, утвердил у себя на плече. Скривился, наскоро оглянулся, не видит ли кто. Носить воду – дело бабское, а для Хорта так и вовсе зазорное. Увидят – засмеют.

А дурочка обрадовалась, засияла как солнышко.

– Ты ко мне шел, да?

Обр поглядел на небо, без нужды поправил коромысло.

– Так мой дом в другой стороне. Только к нам нельзя. Тетенька Костылиха рассердится.

– Смотри, как бы я не рассердился, – прошипел Хорт, притомившийся на крутом подъеме, – такую тяжесть пусть сама таскает.

– Так я ж не бегом, как ты. Я потихонечку.

– Значит, так, – Обр пинком распахнул вдовью калитку, с размаху плюхнул ведра у крыльца, – ежели я еще раз тебя с этим увижу – сломаю.

– Что сломаешь? – перепугалась Нюська.

– Коромысло. О спину твоей Костылихи.

Дурочка всплеснула руками, заговорила быстробыстро:

– Да она меня не заставляет. Я сама. Воды-то много надо. Тут и огород, и скотина. Козы у нее. Она сыр варит, в город возит, с этого и живет. Лодки нету у нее. Муж в море пропал. Ты не думай, она добрая.

«Угу. Добрая-предобрая. Прям как те в Малых Солях», – подумал Хорт.

– Она говорит, – продолжала тараторить Нюська, – тебя Северин в артель гребцом хочет взять. Пойдешь?

– Пойду, – соврал Обр, – куда я денусь.

А тут и тетка Костылиха, легка на помине, выкатилась из-за угла с полным подойником и сразу же вызверилась на Обра:

– Ты чего здесь забыл?

Этого гордый наследник Хортов и сам не знал. По-хорошему ему уже следовало добраться до леса, а не возиться здесь с чужими ведрами.

– Чего к девке лезешь?

Он прищурился, молча окинул тетку знаменитым хортовским взглядом, от которого в Усолье спадали с лица самые крепкие парни. Но на драконоподобную Костылиху взгляд нисколько не подействовал.

Непуганый тут народ и оттого наглый. Пришлось прицельно плюнуть в теткину капусту, развернуться и уйти. За калиткой он подзадержался и услыхал, как тетка выговаривает Нюське.

– Не вздумай его сюда приваживать!

– Да я не приваживала, он проведать…

– Проведать! Коли он тебе чужой, так и ходить нечего. Все равно он тебе не годится. Ты погляди на него. Смотрит, будто укусить хочет. Повадка волчья, рожа разбойничья.

Что в ответ на это чирикает девчонка, Обр слушать не стал. Повернулся и пошел к лесу. Ноги проваливались в холодный песок, южный ветер качал сети, трепал кусты, ерошил волосы.

* * *

Дорогу он обиняками выспросил заранее. Десять верст лесом до главного тракта, а там уж по тракту на юг, до столицы не более сотни. Дойдя до леса, он приостановился, полной грудью вдохнул сырой воздух, смолистый, грибной, медвяный. С самого краю при дороге стояла старая сосна, родная сестра той, что осталась в Усолье. Здесь, на опушке, ей было привольно, и разрослась она пышно. Нижние ветви клонились к самой траве, к мелким сиреневым колокольцам и белой кашке, верхушка, измученная северным ветром, тянулась к теплу, к югу. Рядом никого не было, никто не глядел на Хорта, поэтому он сделал, что хотел. Приник всем телом, прижался щекой к морщинистой красной коре и, наконец, почувствовал, что все-таки жив. Из петли вывернулся, из цепких лап господина капрала вырвался, от разъяренной толпы ускользнул. Злое море и то отпустило. Теперь он свободен, и никто ему не указ. Хочет – отправится бродить по здешним лесам, захочет – пойдет прямо в стольный Повенец по душу князя, а захочет – хоть весь день просидит здесь, у толстых корней, глядя на глупых, суетящихся внизу людишек.

С высокого пригорка видна была вся деревня. Рано встают в Крутых Угорах. Копошился народ на причалах, кто-то шел по воду, в теткином огороде мелькал белый платочек. Не иначе Нюська. Маленькая такая. Взять бы двумя пальцами, сунуть за пазуху и носить с собой, слушать, как она там шевелится, цепляется шершавыми лапками. Иногда выпускать погулять на ладони. А кормить можно крошками.

«Подожди, – шепнуло дерево, – не торопись, подумай».

Может, и не стоит сразу показываться на тракте. Тот капрал не из тех, кто бросает дело на полдороге, да и княжеский приказ, небось, до сих пор действует. А здесь, в Угорах, тишь да гладь. Солдат тут отродясь не видали, можно начать все заново. Нет и не было никакого Хорта. Сгинул, пропал, взяло Злое море. Есть рыбачок Лекса. Это Лекса обживется здесь, протянет год-два, сколько понадобится, чтоб все забыли о последнем из Хортов. Это Лекса отправится в недалекую столицу, чтоб найти корабль до дому, до Новой Крепи. И на княжеский дворец поглядеть пойдет Лекса из Кривых Угоров. Может, даже наймется туда, в истопники там или в поломойки. Вот только до Князева горла доберется Оберон Хорт. А потом и до Семерика очередь дойдет. Это уж непременно.

Да и Нюську нельзя бросать на растерзание всяким хорошим людям. Все ж таки он ей должен. Обр тяжко вздохнул, повернулся к лесу спиной и двинул к причалам.

Глава 12

Правильно Маркушка говорил: чтоб поверили, прикидываться мало, надо забыть себя, с головой влезть в чужую шкуру. Настоящий Хорт нипочем не стал бы целые дни работать веслом за харчи и самую малую долю в артельной добыче. Зазорным почел бы даже кончиком пальца до того весла дотронуться. Зато рыбацкий сын Лекса работал в охотку и был еще благодарен, что взяли в артель. А что меньше всех получит, так это только справедливо. Доли его ни в лодке, ни в снастях не было, да и по годам он был самым младшим.

Настоящему Хорту на смердов полагалось глядеть свысока, чтоб знали, с кем дело имеют. В разговоры не вступать, пищу с ними не делить. Зато рыбачок Лекса мог сколько угодно таскать кашу со всеми из одной миски и с удовольствием смеяться местным забористым шуткам. Впрочем, шутки были так себе, от братьев Обр слыхал и похлеще.

Вот только в каморе этот злосчастный Лекса спать не мог. Сны-то остались Обровы. В темной духоте под храп сыновей старосты три ночи подряд снилось ему одно и то же: острог в Малых Солях и петля на шее. Поэтому он перебрался в артельный сарай, где лежали запасные сети, латаные паруса, а под крышей висела-вялилась рыба. Ветер гулял в том сарае от стены до стены, постукивал рыбьими тушками, но Обр был доволен. Староста тоже: еще бы, даровой сторож.

Дни текли, как вода под веслом, наматывались, как канаты невода на скрипящий шпиль. Два артельных карбаса сначала долго расходились, опускали сеть там, где знающим людям казалось лучше, медленно тянули ее, потом сходились под скрип тяжело крутящихся шпилей, подтягивали матицу[19 - Матица – часть невода в виде мешка, в который набирается пойманная рыба.], полную трепещущей рыбы. И так изо дня в день, если не мешала погода. Но погода стояла на диво тихая, хоть и холодная. Правда, здешние считали, что это и есть самое настоящее жаркое лето. Привыкли, что Злое море вечно холодом дышит.

На берегу улов попадал в руки женщин, которые с немыслимой быстротой избавляли рыбу от внутренностей и чешуи и отправляли в бочки. Обр загляделся на их руки, летавшие со сказочной ловкостью, корявые, красные, со сведенными от холода пальцами. Нюська говорила: «У нас у всех руки такие».

Хорт поискал глазами глупую девчонку и не нашел. Это ему не понравилось.

Вроде бы все тут, кроме самых ветхих старух. Вон и дракониха, тетка Костылиха, выше всех на голову, пластает рыбу как заведенная. Чешуя вокруг веером, нож в руках так и мелькает. В полночь на большой дороге цены бы ей не было.

А Нюськи нет. Сколько ж он ее не видел? Выходило, недели две. С тех пор, как воду нес будто дурак последний. Неужто дракониха ее все же съела? Ну да, а косточки зарыла где-нибудь в огороде вместо навоза. Не пропадать же добру.

Обр вместе со всеми поволок наверх тяжеленный сырой невод, сделал вид, что помогает растягивать его на козлах для просушки, а сам боком-боком исчез в кустах, срезал угол через овражек и скорым шагом двинулся вверх по деревне в сторону дома «добренькой» вдовы, на ходу припоминая, который, собственно, дом ему нужен. Кажется, вон тот, на горке, на отшибе, с самым большим огородом и самым нескладным сараем.

– Оп-па на два! Это еще кто такой? Почему не знаю?

– Дак это Лекса-утопленник, которого у косы выловили.

Обр оторвал взгляд от теткиного огорода. Посреди дороги стоял белобрысый мальчишка. Второй, постарше, с обведенным светлой щетиной круглым подбородком, привалился к воротному столбу. Оба крепкие, коренастые, как боровики на опушке. Светлые волосы мелкими сальными кольцами. Не иначе братья. «Не люблю белобрысых», – подумал Хорт.

– Куда ползешь, утопленник? – лениво поинтересовался тот, что подпирал воротину. – Ишь, патлы по ветру распустил.

– Не иначе благородный, – усмехнулся мальчишка.