Станция «Звездная»
Короткая повесть рассказывала о мальчике, на хрупкие детские плечи которого без зазрения совести валят свои проблемы не только родители, но и жених сестры, а ребенок только рад и просит подбавить еще. Одолев текст за час, Ян отложил журнал в некотором недоумении. Ладно мальчик, с него какой спрос, но автор, кажется, разделял мировоззрение главного героя в том, что быть для семьи гибридом помойной ямы, палочки-выручалочки и козла отпущения – это благородное дело.
Ну да, благородное, никто не спорит, людям надо помогать, но в данной ситуации что-то не то, сразу и не поймешь, что именно. Ян так задумался, что чуть не проморгал закипание бульона. Трудно сформулировать, но если давешняя книга была веселая и бодрая, то в этой чувствовался тонкий душок психического нездоровья.
Впрочем, по-настоящему Яна зацепило другое – история жениха, который любил-любил сестру мальчика, собрался жениться, но поехал в командировку, встретил там девушку и пропал, хотя его первая невеста была очень даже положительным персонажем.
Выходит, так бывает? Положив журнал на место, Ян улыбнулся. Жених ведь тоже был положительный герой и наверняка не хотел ничего плохого, а вот поди ж ты… Нашлась сила помощнее симпатии и чувства долга.
Нещадно злясь на себя за то, что принимает книги для детей и юношества в качестве руководства к действию, Ян быстро оделся и выбежал из квартиры. Правда, пришлось тут же вернуться, проверить, выключил ли он газ под кастрюлей.
Время подходило к восьми, вечер сгущался. По тротуару матери везли на саночках детей в цигейковых шубках с генеральскими резиновыми поясами. Дети смотрели на Яна важно и строго. Один мальчик шел сам, решительно ступая по слякоти черными валенками с красными галошками. Из-под ног разлеталась ледяная каша, и ребенку это, очевидно, очень нравилось, потому что он с каждым шагом топал ножкой все сильнее и бил по лужам разноцветной пластмассовой лопаткой.
Яну стало весело и хорошо. Он знал, что не успеет до закрытия библиотеки, но это неважно, когда человек идет туда, куда ему надо.
Однако он успел. Двери были открыты, свет горел, а девушка сидела за своим столом и вязала крючком что-то сложное и ажурное.
– Мы закрываемся через десять минут, – сказала она с улыбкой.
– А, жаль. Я думал, до девяти.
Она отрицательно покачала головой.
Ян продолжал стоять.
– Приходите завтра, – девушка убрала вязанье в сумочку и встала.
В читальном зале никого не было, и вдруг Яну показалось, что они с этой девушкой остались на земле одни. Она деловито прошла по залу, проверила, все ли в порядке, и, обернувшись, сказала:
– Извините, но мне пора закрывать.
– Да, да, конечно, – закивал Колдунов. И спросил: – А можно я вас провожу?
Девушка улыбнулась:
– Даже не знаю… Я живу довольно далеко, на Измайловском.
– Хорошо, – снова кивнул Колдунов.
Он вышел на крыльцо и стал ждать. Девушка появилась быстро, одетая в детское клетчатое пальто с меховым воротником. Ян представлял ее именно в чем-то подобном, и ему стало приятно, что он угадал.
Ян был будто пьяный, до конца не веря, что с ним такое может происходить. Что вот он идет рядом с девушкой, и мир кажется ему то прекрасным местом, то таинственным космосом, где они идут только вдвоем в неизвестности и пустоте. Проскрипевший мимо старый «Икарус» вдруг представился древним чудовищем, динозавром, вразвалочку ползущим на водопой, и, открывая двери на остановке, «Икарус» даже вздохнул так, как мог бы вздохнуть старый динозавр.
Все было ново, чудно, только девушка, имени которой он так и не спросил, казалась такой близкой, будто Ян Колдунов знал ее с рождения или жил, зная, что когда-нибудь встретит именно ее.
Дойдя до метро, Ян притормозил возле цветочного ларька, но вдруг показалось, что жест выйдет грубым и пошлым, и он побежал вслед за девушкой к турникетам. Сумка с ремнем, перекинутым через плечо, делала ее немного похожей на почтальона, и вообще она казалась немного не от мира сего в своем детском пальтишке и вязаной шапочке с косами. «Такая, значит, она у меня несуразная», – подумал Ян весело.
Вагон пришел полупустой. Они встали в закуточке возле двери, но с приближением к «Техноложке» народ стал подпирать, и Яна прижало к девушке почти вплотную. Он старался держать свободное пространство, но все равно чувствовал ее сквозь пальто, и от этого делалось немного неловко. Девушка тоже, кажется, смущалась, опускала голову, а потом улыбалась, и Яну сразу становилось спокойно и хорошо.
Пока они ехали под землей, наверху внезапно и сильно похолодало, и встретил их сияющий серебристый мир. Дома искрились инеем в свете фонарей, звенели и сверкали троллейбусные провода, а кусты в скверике были белые, как полоска накрахмаленных кружев.
Ноги скользили на заледеневшей слякоти. Ян взял девушку под руку, и они двинулись в путь медленно и сосредоточенно, готовые подстраховать друг друга, если начнут падать.
Между ними было сказано мало слов. На всякий случай Ян представился заново, она сказала, что помнит его имя, и назвалась Наташей, а дальше оба не знали, что спросить и что рассказать о себе, не потому, что это было неинтересно и неважно, а просто ничего не меняло.
– Вот и пришли, – сказала Наташа возле мрачного старого дома с темными узкими окнами.
Ян посмотрел на расшатанные двери парадной, покрашенные в казенный бурый цвет. Внутри было грязно и пахло грязью, серые ступеньки давно истерлись и выщербились, деревянные поручни истончились от прикосновений множества рук… Обычный питерский парадняк, ничего особенного.
Они поднялись на один пролет. Стена возле окна была вся в следах от тушения окурков, как в оспинах.
Наташа улыбнулась и достала ключи:
– До свидания. Спасибо, что проводили.
– Вам спасибо, Наташа.
Колдунов взял ее за руку. Ладонь была теплая, несмотря на мороз.
На секунду Яну показалось, что она боится открывать дверь, когда он стоит рядом, поэтому попрощался и спустился на один пролет.
Дверь хлопнула, и на лестнице снова стало пусто.
Многие приятели Яна встречались с двумя девушками одновременно, но сам он оказался в такой ситуации впервые и не очень хорошо понимал, что теперь делать. Послушаться голоса разума и выполнить свои обязательства, которые у него уже появились перед Соней, или поддаться… Даже сразу и не скажешь чему. Наваждению? Высшим силам? Божественному провидению? Но как ни называй, а это лишь бред, сродни шизофреническому. Нормальный человек никогда не станет принимать всю эту метафизическую лабуду всерьез и тем более планировать в соответствии с ней жизнь.
Ян очень усердно уговаривал себя, что жалеет о своем вчерашнем порыве, но вспоминал, как ехал с Наташей в метро, как вел ее по скользкой улице, и будто проваливался в радостный сон.
Он снова чувствовал в своей ладони ее узкие тонкие пальцы, и сердце екало, как в тот раз, когда он на спор прыгал в речку с высокого моста.
Естественно, это было глупо, но, спустившись в кабинет рентгенологов и увидев Соню, Ян вдруг очень отчетливо понял, что она – чужая женщина. Хорошая, умная, образованная, подходящая ему по всем статьям женщина, но – чужая.
Он заставил себя улыбнуться, сделал дежурный комплимент и убежал, не дожидаясь, когда она заговорит о планах на вечер.
Ян был симпатичный парень и не какой-нибудь монах, поэтому в жизни случались такие ситуации, когда он терял интерес к девушке раньше, чем она к нему, но тогда он просто переставал ей звонить, и на этом все благополучно заканчивалось. Слава богу, ни разу ему не попалась приставучая баба, чтобы караулила возле общаги, устраивала сцены и оставляла на вахте длинные слезливые письма. Бог миловал, возможно, потому, что Ян сразу старался выбирать адекватных девочек.
С Соней так не получится. Придется расставаться по полной программе, с объяснениями, и, хоть она наверняка не опустится до истерик и проклятий, все равно будет очень муторно. И это надо еще бога благодарить, которого нет, что они не переспали, хотя все к тому шло. В выходные Соня звала его на дачу, типа покататься на лыжах, и только дежурство уберегло его от этого опрометчивого шага.
Ян не хотел, но вдруг увидел в Соне то, на что намекал Князев. Он гнал от себя эти мысли, понимая, что они недостойны порядочного человека, но как если ты вдруг в хаотичном сплетении линий разглядишь изображение, то оно больше уже никогда не покажется тебе абстрактной картинкой, так и Ян не мог не думать, что Соня тоже встречалась с ним не от большой любви. Он видел теперь амбициозную, избалованную девушку, которой папа выстелил мягкую дорожку в профессии, но блестящая партия, на которую она рассчитывала, почему-то не удалась, молодые люди из бахтияровского окружения женились на ком-то другом, а Соня в двадцать шесть лет осталась одна.
Вот и решила женить на себе папиного ученика, пусть нищего, но с мозгами.
Ян понимал, что думает о девушке гораздо хуже, чем есть на самом деле, чтобы не чувствовать себя виноватым, но все же постоянно крутилось в голове, что она первая позвала его на свидание.
Нет, она хорошая девушка, но остаться с ней – это вечно носить на лице фальшивую улыбку, вечно изображать почтительного и преданного мужа и, что гораздо страшнее, самому видеть такую же любезную маску, а не настоящее лицо.
…Ян покурил, прикидывая, насколько велики шансы, что Соня все поймет, если он просто перестанет заходить к ней в рентген, и отправился в операционную. Сегодня у него был простой план: две грыжи и вены, классическая рутина, на которой можно впороться во что угодно, особенно если воспринимать именно как рутину. Первое правило хирургии – простых операций не существует, поэтому Ян волновался перед каждым вмешательством, прокручивая в уме самые невероятные и фатальные варианты.
Он старался быть готовым к любым сюрпризам, но сегодня поджидала неожиданность несколько иного плана: Бахтияров притащил в операционную группу курсантов, чтобы они посмотрели на флебэктомию, и, объясняя ход, между делом сказал, что Ян Александрович – молодой, но уже опытный специалист, обладающий твердой рукой и филигранной техникой. А все потому, что не ленился в студенческие годы.
Улыбнувшись под маской (Ян про себя и не знал, что так падок на лесть), он вдруг вспомнил, что в первую очередь – хирург, а любовник уже далеко потом. Если судьба и существует, то она прислала его в этот мир для того, чтоб лечить людей, в этом его предназначение, а не в романтических переживаниях.
Короче, решил он, надо выкинуть всю эту сопливую чушь из головы и идти по избранному пути, никуда не сворачивая. Он в студенческие годы действительно не ленился, работал, как черт, и будет очень обидно, если весь этот гигантский без преувеличения труд пойдет прахом из-за мимолетного… мимолетного не пойми чего к библиотекарше, о которой он ничего не знает. Возможно, она глупа, возможно, просто плохой человек, а вчерашнее чувство единения – не более чем шизофренический всплеск в его усталой голове.
Или все объясняется еще проще. Законов психологии никто еще не отменял, и работают они на всех людях, даже на тех, кто считает себя уникальными, тонкими и возвышенными натурами. Соня надавила с этим знакомством, сознательно ли загоняя его в капкан или по наивности, сейчас это не важно. Она заставляла его принять решение, к которому Ян был еще не готов, вот подсознание и заслонилось, как щитом, внезапным интересом к другой девушке.
Все просто. Соня поняла, что перегнула, а он – что наступает момент, когда надо прекратить раздумывать и просто прыгнуть. Да – да, нет – нет, и никаких но.
Жизнь Яна складывалась так, что всегда его подталкивали в нужный момент. Пока он колебался, идти в мединститут или в ВМА, папа уже договорился, взял сына под мышку и отвез на экзамены. Сам выбрал хирургию? Да, но он никогда не думал, что можно заниматься чем-то другим.
После окончания академии тоже его никто не спрашивал, хочет он в Афган или нет, посадили в самолет, да и все.
Получается, он только и делал, что покорялся обстоятельствам, поэтому, когда пришла пора первого действительно свободного выбора, он спасовал, и ум зашел за разум. Хорошо еще он заглянул в библиотеку, а не в винный магазин, а то влюбился бы в сто кэгэ живого веса тамошней продавщицы.
Глава четвертая
Вася мечтательно курил в кухне. Перед ним лежал раскрытый учебник, но сразу становилось ясно, что Васины мысли блуждают где-то очень далеко от гистологии. Да что там, Ян впервые в жизни видел абсолютно, на сто процентов, без всяких примесей счастливого человека.
– Чайку? – Васина физиономия расплылась в блаженной улыбке.
– Давай.
Бросив сумку в угол, Ян переоделся в шерстяной спортивный костюм, который не любил носить, считая, что похож в нем на пенсионера с гитарно-туристическими наклонностями, но в квартире было холодно, даже по нижнему краю окна образовался нарядный морозный узор.
Вася, как всегда серьезно и ответственно, приступил к завариванию чая, насыпал заварки, но на полпути задумался. Чайник, побрякивая крышкой, пускал из носика тугую струю пара, а Лазарев глядел куда-то вдаль и спохватился, только когда Ян его окликнул.
– Ну что?
– Что?
– Как прошло? Намыл полы?
Вася поджал губы:
– Одно скажу, если будешь в терапии в учебной комнате, не прислоняйся там к подоконнику слишком сильно.
– Ладно, не буду. И что теперь думаешь?
– Так а что? Распишемся. Надо только у Витьки узнать, где они в итоге собираются жить, тут или у родителей. Если тут, придется срочно искать комнату.
– А если там?
– Тогда ты у Витьки в комнате, я тут, а Димка, как всегда, везде. Или хочешь, ты тут, а мы у Витьки, – деловито распределил жилплощадь Лазарев.
– Вы, Василий, в первую очередь сессию сдайте.
– Диночка то же самое говорит.
– Серьезно, Вась, до каникул никаких баб.
– А то что?
– Вылетишь из академии, что!
– Не каркай.
Вася поставил кружки с чаем в опасной близости от библиотечного учебника. Ян со вздохом убрал книгу. Скоро эта жизнь закончится, их маленькая компания разлетится, узы, казавшиеся крепкими, почти братскими, ослабнут, а может быть, исчезнут совсем. Пройдет год или два, максимум пять, и каждый из них при случае расскажет забавную историю, начинающуюся со слов «а был у меня в академии друг», взгрустнет, но не попытается возобновить общение.
Зейды с женой давно не видно, похоже, они ужились с Яниными родителями, там и останутся. Значит, Вася приведет молодую жену сюда, а Ян не был уверен, что язвительная и злая Дина окажется приятной компаньонкой. Начнет всех строить и воспитывать, так что ни покурить нельзя будет, ни носки раскидать. Правда, Ян и так их не разбрасывал, но все же приятнее, когда ты соблюдаешь аккуратность по велению сердца, чем когда у тебя над душой стоит суровая домомучительница. А Дина, между прочим, даже внешне похожа на фрекен Бок, только молодую и стройную.
Хотя, с другой стороны, что ему переживать, он сам скоро женится и уедет.
– Ты точно решил? – спросил он, ставя на стол вазочку с пряниками.
– Что? – не понял Вася.
– Жениться.
– Ну да.
– А вдруг она тебе не подходит? Вы же знакомы всего ничего.
Лицо Васи разъехалось в улыбке:
– Все, что надо, я знаю.
– Ты уверен? Все-таки она в разводе.
Лазарев засмеялся:
– Учись, не женись… Ян, да что с тобой? Тебя укусили строгие родители?
– Почему, просто здравый смысл. Мне кажется, в загс должны вести не только гормональные бури.
– Согласен, – Вася опустил каменный пряник в чай и пристально наблюдал, как тот размокает, – жениться надо по любви.
– Слушай, а как ты понял, что Дина – это твоя любовь? Ну, не считая сломанного подоконника, конечно.
Вася пожал плечами:
– Как тут объяснить? Понял – и все. Как – я не знаю, клещ, наверное.
– В смысле?
– Жизненный цикл клеща изучал?
– А то! – Ян содрогнулся, вспомнив жуткие схемы, которыми их терзали на биологии.
– Помнишь, он там сто раз превращается из одного в другое? Из яйца в личинку, из личинки в нимфу? Думаешь, он может это как-то объяснить? Почему он вчера был такой, а сегодня другой?
– У него мозгов нет.
– А у нас, думаешь, есть?
Ян пожал плечами.
– Ну и все, – подытожил Вася.
Допив чай, Ян поднялся и с грохотом поставил кружку в раковину.
– И все-таки надо соображать, что делаешь, а не поддаваться мимолетным чувствам, списывая это на какую-то судьбу и неземную страсть, которых вообще не существует даже, – сказал он с раздражением, от которого самому сделалось неловко.
Но Вася не обиделся, а взял новый пряник и задумчиво постучал по столу, прикидывая, удастся ли его разгрызть.
– Наверное, нет, – улыбнулся он, – и любви нет, и бога уже научно доказано, что не существует. Но душа-то просит…
* * *Соня достала билеты на открытие какой-то модной выставки в Русском музее, и Ян пошел с ней, надеясь приятно провести время, но весь вечер чувствовал себя так, будто брел по пояс в зыбучих песках.
Начать с того, что он не любил и не понимал изобразительное искусство. Походы по музеям всегда были для него каторгой, он искренне изумлялся, зачем люди стоят по три часа возле какой-нибудь картины, смотрят с разных ракурсов и расстояний, а отдельные эстеты через кулачок для большей контрастности, когда можно за десять минут обежать всю экспозицию, притормозив у наиболее впечатляющих полотен, и со спокойной душой отправляться по своим делам.
Родители Яна огорчались, потому что у ребенка был явный художественный дар, он отлично рисовал, чувствовал перспективу, мог уловить портретное сходство, но при этом не испытывал ни малейшей тяги к творчеству. Зато твердая рука и верный глаз помогли ему овладеть хирургической техникой.
С той поры у него сохранились кое-какие знания, необходимые для поддержания культурной беседы, но дело было не в этом.
Просто Соня, будущая жена, становилась все более и более чужой. Красивая, в обманчиво простой блузке и черных брючках, она выглядела почти как иностранка. Оказалось, что она знакома почти со всеми гостями выставки, люди здоровались с ней, улыбались, Соня отвечала и, наскоро представив Яна, заводила светскую беседу, в которой он чувствовал себя лишним.
В конце концов Ян оставил ее болтать с представительным дядечкой, партийным функционером, судя по откормленному и самоуверенному виду, а сам пошел смотреть картины и еще больше заскучал. На его взгляд, это была мазня, которую свежим ветром Перестройки случайно выдуло из запасников. «Или я просто не эстет», – загрустил Ян и вернулся к своей даме, которая тоже безо всякого интереса смотрела на скопления квадратиков и треугольничков.
Он так и не понял, зачем Соня пошла с ним на эту выставку – покрасоваться среди бомонда, иметь повод хвастаться коллегам, что была там, куда не всех пускают, или, самое страшное, хотела показать ему, в какие высокие круги вхожа, среди каких людей своя и где он тоже будет свой, когда женится.
Наверное, у нее не было столь коварных планов, но Ян теперь видел ее словно в кривом зеркале, и ничего с этим поделать не мог. Раскованность казалась теперь капризностью, легкость в общении – равнодушием, и даже то, что она выбрала специальность рентгенолога, представлялось Яну проявлением холодной и эгоистичной натуры. Понятно, что он преувеличивал, но теперь почему-то даже противная Дина была ему милее Сони. Она злая, резкая, колючая, вертит Васькой, как хочет, но зато какая есть, такая и есть. Ничего из себя не строит.
Проводив Соню и притворившись, что не понимает ее намеков насчет зайти, Ян побрел домой, уговаривая себя, что все наладится, что все его страхи и внезапные всплески чувств к незнакомым девушкам – это всего лишь естественные реакции свободного самца, загоняемого в брачную клетку. Если бы мужчины позволяли бы этим недостойным чувствам овладеть собой, то институт брака давно бы исчез, а точнее, даже и не появился бы, между тем семья – наиболее полноценная форма человеческого существования. Он никогда не слышал от своих родителей, что они поженились по безумной любви и страсти, однако же были счастливы, и он рядом с ними сам чувствовал себя тепло и уютно и в то же время понимал, что есть особая связь только между ними двумя, какая-то зона, где ему места нет, и это казалось хорошо и правильно. Они не были идеальной семьей, бывало, и ссорились, и ругались, и деньги иногда не умели рассчитать, и мама не всегда готовила обед, и папа не умел ничего делать по дому, и Ян приносил из школы двойки, фингалы и оторванные от формы карманы, но это ничего не меняло. Они все равно любили друг друга такими, как есть, хулиганами и растяпами. Потерянный кошелек был потерянным кошельком, немножко обидно и жаль денег, но сердце Яна в таких случаях не сжималось от предчувствия сурового нагоняя.
Когда Ян поступал, то знал, что, если провалится, это отдалит его от мечты стать врачом, и только. Понимал, что родители огорчатся, но ни секунды не боялся, что они станут его за это меньше любить.
Родители были очень дружны, и Ян подозревал, что эта близость не упала им с неба в виде божьего благословения, а далась работой души, когда ты умеешь сдержать обиду, не показать разочарования и заставить себя сказать погрязшему в двойках ребенку, что все равно он твой любимый сын.
Короче говоря, все хорошее в жизни дается трудом и не сразу.
Они с Князевым пошли на сложную опухоль и потеряли больного на столе. Это не было неожиданностью, и хирурги, и пациент знали, что такой исход вероятен, рискнули, но проиграли.
Князев сказал, что без операции этого человека ждало два-три месяца относительно сносной жизни, а потом долгое и мучительное умирание, так что они, по сути, избавили его от страданий, но Яну все равно было тяжело. Можно было остановиться на этапе мобилизации, когда стало ясно, что от крупных сосудов просто так отскочить не получится, но Князев попер, как бык на ворота, а Ян постеснялся его остановить.
Ценой робости и чинопочитания стала человеческая жизнь, и неважно, сколько там ее оставалось.
За время работы Колдунов привык к смертям, но его все еще коробило, когда не успевали еще труп снять со стола, как врачи уже начинали прикидывать, как оформить историю, чтобы было поменьше вопросов, и напишут ли родственники жалобу.
Вот и сегодня Князев сразу, как усадил Яна писать протокол, стал вслух раздумывать, ждут его неприятности или ничего. Между строк Ян понял, что Князев возлагал на этого пациента определенные надежды в плане своего назначения на должность заместителя по лечебной работе и очень расстроился, что собственными руками лишил себя протекции. От мысли, что руку Князева сегодня вели больше карьерные устремления, чем медицинские соображения, Яну сделалось совсем тошно, и он отпросился в библиотеку, а сам поехал домой.
Идеализм идеализмом, служение служением, но если объектом твоей трудовой деятельности является человек, то он и превращается в объект. Рано или поздно ты перестаешь видеть в пациенте личность, и это нормально, недаром многие доктора отказываются лечить своих близких, потому что чувства искажают объективную картину болезни, ты видишь или то, что хочешь видеть, или, наоборот, то, чего боишься.
Все так, и, несмотря на всякие слюнявые рассуждения, что хороший врач – это тот, рядом с которым больному становится легче, полезнее попасть к холодному и умному доктору, чем к доброму и тупому. Но когда человек умирает, он перестает быть твоим пациентом, и тут самое время вспомнить, что жизнь, которой ты его своей рукой лишил, состояла у него не только из болезни, он любил, мечтал, строил планы и мог бы делать это еще целых два месяца, если бы не ты.
Сегодня Ян чувствовал свою вину особенно остро. Еще во время ревизии он понял, что ситуация безнадежная, сказал об этом Князеву, но тот сначала отшутился, а потом цыкнул, как на третьекурсника, и Ян заткнулся. Не то чтобы он испугался гнева научного руководителя, просто стало неловко, да и военная привычка выполнять приказы старших по званию сработала. Он не знал, что Князев ослеплен честолюбивыми амбициями и уже видит, как бедный пациент прямо из послеоперационной палаты звонит куда надо с настоятельной рекомендацией назначить на должность именно Князева, а не какого-то там Бахтиярова.
«Нет, если я сам заболею, то, пожалуй, буду лечиться у тех, кому не смогу ничего дать, кроме денег, – вздохнул Ян, – а лучше так помру, ибо лечись не лечись, а к этому вопросу все равно вернешься».
По крайней мере, стало ясно, почему многие хирурги пьют.
Хотелось побыть одному, но дома Вася с Диной готовились к сессии. Отличница Дина у себя в институте сдала все досрочно и теперь пыталась наставить на путь истинный Василия.
Бедняга сидел в большой комнате за разложенными на столе конспектами, а Дина вышагивала по периметру, время от времени грозно покрикивая на своего ученика.