Пульсирующие красные шары. Часть 1. «ДО»

Тимба снова вздохнул, будто прочитал мои мысли. И знаете, я не сомневалась, что зачастую именно так оно и было.

– Ну ладно, – сказал он и растерянно огляделся по сторонам. – Раз другого выхода действительно нет…

Я, уже не стесняясь парней, кинулась к нему на шею.

– Тимба! Ты самый лучший в мир друг! Я тебя обожаю!

Тимба смущенно улыбался, но, конечно, ему было приятно. Да что там – он чуть не мурчал от удовольствия. Ломов и Дэн кидали завистливые взгляды, наверняка недоумевая, за какие заслуги этому хлюпику привалило столько счастья.

– Друг, – заржал Зуев. – Ну-ну. Ладно, ладно, я ниче не видел. Иди сюда, друг.

– Договор будем подписывать кровью? – подозрительно спросил Тимба.

– Как хочешь, – великодушно позволил Роман. – Но можно и без фанатизма, шариковая ручка тоже вполне подойдёт. Только имя своё продиктуй мне правильно, а то так и останешься Тимбой в летописях.

Зуев подмигнул мне и полез в сейф, вделанный в стену. Ключи от этого сейфа были утеряны давным-давно, впрочем, ничего ценного там всё равно не хранилось. Включая Устав группы, который на три весёлых буквы никому не сдался.

– Контракт с дьяволом, – шепнул Тимба, задумчиво глядя на торчащую из сейфа заднюю часть Романа, и вздохнул в третий раз. Я подумала, не обидеться ли мне, но решила, что не стоит. В конце концов, я добилась, чего хотела, а дьявол всё равно не выпрыгнул из сейфа (во всяком случае, не в тот вечер точно). Всё закончилось благополучно, и мой друг Тимофей Миронов (Тимба для своих) был официально вписан в анналы обычной шариковой ручкой за семь рублей, а я заняла место у микрофона. Чистая формальность, о которой никто впоследствии ни разу не пожалел. Через год, когда маленький школьный ансамбль стали буквально рвать на части желающие послушать нашу музыку, Роман Зуев, наконец, признал, что им со мной невероятно повезло. А почему солисткой мальчуковой группы внезапно стала девчонка, никому так и не пришло в голову поинтересоваться. Всему на свете приходит своё время, надо – значит надо.

А после мы с Тимбой пошли домой, и на пустой детской площадке, под старым фонарём, который нудно гудел и мигал, я поцеловала его в губы. И Тимба поцеловал меня в ответ. Я же знала, что он сам этого очень хочет, но страшно стесняется сделать первый шаг. Наверное, в конце концов, он бы и набрался храбрости, но, сколько пришлось бы для этого ждать? Может, ещё целый год, рассудила я, а уж терпеливость точно никогда не входила в перечень моих добродетелей.

И мы ещё долго-долго стояли, обнявшись, не в силах оторваться друг от друга. На улице было темно и тихо, вокруг тусклого светильника-шара кружили мотыльки, и огромная серебряная луна подсматривала за нами с неба своим единственным глазом. В этом небесном взгляде мне чудилась какая-то зыбкая, едва уловимая печаль, и отчего-то немного даже стало жаль её, луну. Висит там, на небе одна-одинёшенька, а вокруг только холодная черная пустота. И никто не придёт, не обнимет, не согреет.