Записки на кардиограммах

– Оставьте его. Я поеду.

– Не стоит – он же только этого и добивается.

– Я знаю. Он мне уже так надоел.

– Так оставайтесь. Слышь, парень, не пускай ее!

– Не надо. Не надо, Саш, я поеду. Я с ним поговорю…

Мы курили, стоя на мозаичном полу приемника. Я, Веня, девушка Катя и мент Тит. Под ногами угадывалось выложенное при царе «SALUS AEGROTI SUPREMA LEX»[31 - Здоровье больного – высший закон (лат.).]. Надпись пересекали дорожки следов и разводы половых тряпок. Северов ухмыльнулся:

– Символично.

Ромео обследовался. Добившись своего, он, лежа раненым героем, всю дорогу рассказывал Кате о своих чувствах, а узнав, что по ее просьбе едем не в дурку, повеселел и даже попытался вести задушевную беседу с ментом. Но тот за все время не произнес ни единого слова и лишь в приемнике, склонившись над зажигалкой и глянув вслед, коротко бросил:

– Обсосок.

Катя частила затяжками, не зная, куда девать ломкие пальцы. Скулы ее заострились, глаза потемнели, лицо осунулось.

– Да-а, довел он тебя. Бить пробовали?

– Некому.

– А парень твой?

– Его самого несколько раз отметелили. Этот подослал.

– Что, сам не пошел?

– Да какое тут «сам», о чем вы?

Тит угрюмо хмыкнул.

– Он гопоту подсылал, а сам невдалеке стоял, прятался. Потом, когда понял, что Саня не отступит, – травиться начал. Нажрется таблеток, записку напишет и звонит, прощается. Со мной, с родителями, с друзьями… Они, естественно, в скорую. Те приедут – дверь открыта. Не запирался. И таблетки подбирал неопасные. Мамаша его достала, мои меня задолбали, друзей общих всех подключил. Мы уж с Сашкой и квартиру сняли втихую, и телефоны сменили – все равно выследил. Вот, теперь новое шоу придумал – вешаться.

– Ну, и на фига ж ты с нами поехала?

– Я не знаю… Ничего к нему не чувствую, одно отвращение. Поговорить хотела по-хорошему.

– Ну и как, поговорила?

– Ни слова не дал сказать. Вон, товарищ сержант слышал.

Товарищ сержант прикурил новую сигарету.

– Зря ты его, доктор, в дурдом не свез. Мы б с ним в следующий раз не церемонились.

– Черт его знает, может, и зря… дай-ка и мне одну… думаешь, будет следующий раз?

– Да, как два пальца!

– Знаешь, такие вещи даром не проходят, это все равно что Провидение искушать. Выберет другого напарника, а у того, скажем, зуб на него чуть ли не с детства – полюбуется на конвульсии и уйдет, насвистывая: а повиси-ка, брат, подольше!

– Слушай, – Тит обратился ко мне, – а это не с тобой мы прошлой осенью синюшника констатировали? Тоже на ремешке вешался, попугай.

Было такое.

– А-а, помню-помню. Он еще на ремень ваты навертел и бинтом обернул, чтоб не давило. А вешался стоя: просто подогнул ноги, типа, если что – встану обратно.

– И что?

– Не встал, Кать. Осиротел город.

Появился спасаемый.

– Слушайте, я еще на входе хотел спросить: а что здесь на полу написано?

– Сюда на носилках, отсюда в гробу!

– Ха! – В голосе клиента проскальзывало недоверие.

– Как дела? Горлышко не болит?

– Ничего не нашли. Отпустили.

– Ну, еще бы! Готовился, наверное, в Сеть лазал, да?

Он уже держался свободно, с наглинкой.

– Зря иронизируете. Вам, как доктору, это было бы познавательно, особенно про отравления: все расписано – и дозы, и комбинации… Рекомендую.

Господи, как же она с таким жить-то могла? Веня хотел было что-то сказать, но опередил Тит:

– Ну, ты мудак! – Его вдруг конкретно прорвало. – Ну ты, бля, чмо! Вали отсюда, чтоб я тебя здесь не видел!

Спорить с представителем власти молодой человек не хотел. Он повернулся к Кате:

– Пойдем? – и потом к нам: – Вы нас не подвезете?

– Нас?

– Да. Ко мне, на Руставели, я заплачу.

ОН ЕЕ ДАЖЕ НЕ СПРАШИВАЕТ!!! От стыда и унижения Катя заплакала.

– Божья роса – да, чувак?

– Не понял.