Стеклянный меч

– И я… могу?…

– За этим меня и пригласили, – сказал профессор.

– Пригласили… – тупо повторила я. – Чтобы я могла посмотреть… Да что вообще, массаракш, происходит?!.

Следователь вернулся к столу.

– Доктор Нолуана Мирош, Революционная комиссия поручила мне пересмотр вашего дела. Я прихожу к выводу, что вы пребывали в неведении как относительно прошлого вашего мужа, так и, в особенности, относительно преступной деятельности после назначения его комиссаром провинции. Уверен, что прокуратура поддержит моё мнение.

– А при чём тут ментограмма? – спросила я, пытаясь задавить в себе все эмоции. Хотя бы не заорать в голос.

Профессор и следователь переглянулись.

– Так вы хотите с ней ознакомиться? – ещё раз спросил профессор.

Какое-то время я сидела неподвижно, вцепившись в железный стул. Казалось, что он ходит подо мной ходуном. Потом я почувствовала, что трясу головой.

– Н-нет…

– Почему? – тихо спросил профессор, наклоняясь ко мне.

Я могла бы долго объяснять ему про то, что иногда умею в буквальном смысле читать по лицам и понимать несказанное, но вместо этого соврала:

– Не знаю… не хочу… просто…

Профессор откинулся на стуле и посмотрел на следователя почти с торжеством:

– Она всё поняла, Нолан…

– Да уж, – сказал тот. – Итак, доктор Мирош, вы на две недели по акту освобождаетесь от общих работ. Завтра вас определят на работу в медпункте. Ответ из прокуратуры за эти две недели обязательно придёт. Распишитесь здесь и здесь, поставьте дату…

Я механически расписалась.

– А всё-таки, – с любопытством спросил профессор, – почему вы не хотите посмотреть менторгамму? Боитесь что-то увидеть?

– На… об… борот… – задавив спазм, сказала я. – Профессор, я же не дура. Я побыла дурой, но, к сожалению, недолго… Я знаю, чего я там не увижу.

Не помню, как я дошла до барака. Барак, как обычно в выходной, притворялся, что спит. Вошебойкой воняло сильнее, чем обычно, и я сообразила, что сегодня меняли бельё. В углу возились. Стараясь не обращать ни на что внимания и даже ни о чём не думать, я переоделась в ночную робу, расстелила ломкие простыни и легла под негреющее одеяло. Наверное, я уснула сразу, едка коснувшись щекой локтя, потому что, когда меня стали трясти, некоторое время не могла понять ни где я, ни кто я. Потом всё-таки поняла и села.

– Что? – спросила, нависнув сверху, Жаха – здоровенная тётка из «новых политических», моя бригадирша. – Сказали, тебя завтра в смену не брать.

– Да, – сказала я. – Наверное. Не знаю. Ничего пока не знаю.

– Зачем тебя водили?

Врать было нельзя, узнают, что соврала – будет очень плохо.

– Сказали, пересмотр.

– Пересмотр дела? С чего вдруг?

– По вновь открывшимся…

– Падла!.. – она толкнула меня обратно, и я чуть не расшибла голову о поперечину. – Ну, падла…

Пол страшно заскрипел под её толстыми ногами.

Я попыталась не спать, и мне приснилось, что я не сплю.

Я даже не проснулась, когда меня тащили. И когда прижали лицом к раскалённой печке, не сразу поняла и не сразу почувствовала…

* * *

– Деточка… – теперь я была «деточка». – Но как же так… я же предупредил – он оттуда… всё это как-то скверно попахивает…

Директор был расстроен до степени растроганности. Он готов был меня простить за всё былое и ещё на год вперёд. Лишь бы я осталась.

– Я понимаю, – сказала я тихо. – Но даже если есть хоть один шанс… и даже если этот шанс мне даёт комиссионер… и даже если это будет моя последняя ошибка…

Я замолчала, понимая, что так, скорее всего, и окажется в конце концов.

– Хорошо, – вдруг неожиданно спокойно сказал директор. – Я вас отпускаю в годичный академический отпуск. В конце концов, у вас есть на него право. И если что-то не получится там – вам есть куда вернуться.

– Я что, – голос неожиданно сделался какой-то писклявый, – такой хороший специалист?

– Незаменимый, – сказал директор твёрдо.

– Вот уж никогда не думала…

Теперь мне нужно было не разреветься.

Я встала:

– Спасибо.

– А всё-таки, – директор посмотрел куда-то в угол, – зачем? Почему? Не понимаю…

– Не могу объяснить, – сказала я. – Хочу, но… Это зов. Я же на четверть горянка… Ну, как с гипнокодированием: что-то сидит где-то внутри и реагирует на комбинацию слов, и уже ничего не сделать, сопротивляться невозможно. Я знала, что это когда-то произойдёт, просто не ждала… именно сейчас…

– Значит, медицина бессильна, – сказал директор, подписал пустой бланк и протянул мне. – Заполните – с такого-то по такое-то, сбор материала по теме… ай, что я вам объясняю… Потом в кадры и бухгалтерию. Всё, удачи.

* * *

Комната оставалась за мной и три четверти оклада тоже, а машину я сдала, потому что зачем мне нужна будет машина? Это потребовало некоторой настойчивости, машина полагалась по штату, но я эту настойчивость сумела проявить. Кстати выяснилось, что мне за неиспользованные два отпуска и тьму переработанных часов положена компенсация, за которой надо зайти на следующей неделе – солидная, в общем-то, сумма, особенно по моим запросам.

Потом до вечера я вводила Обриша в тонкости методик, хотя уже понимала – парень всё запорет, и не потому, что дурак, а по причине отсутствия научного терпения. В нашем деле нацеленность на результат губит почти так же, как в деле каменоломном – разве что руки-ноги остаются при тебе…

Гиротрамваи уже не ходили, и я вызвала развозного. Пока ждала его у проходной, пошёл дождь. Потом я услышала, как отъезжают главные ворота. Из двора Департамента с влажным шорохом выехали три длинных жёлтых лимузина и тут же скрылись за поворотом. Я смотрела им вслед и о чём-то напряжённо думала. Настолько напряжённо, что не заметила подкатившего развозного.