Баллада о бомбере (сборник)

– Встать! – грубо приказал Гривцов. – Иди за мной! Ну!

И тихо толкнул ее ногой. Она ахнула изумленно и поднялась.

– Распускаться не дам, – сообщил Гривцов жестко.

Он был старый солдат – два года войны. Он знал, как гибельны бывают жалость и сочувствие и как может спасти измученного человека жестокая сила приказа.

На рассвете, когда вершины сосен выступили в сером небе и запели в ветвях лесные птахи, Гривцов и Катя рухнули в траву на укрытой кустарником поляне.

– Так, – сказал Гривцов, отдышавшись. – Первое: как там у нас с солнцем? Не предвидится. Костер. Сушиться. Греться.

Он натаскал сушняку и поднес зажигалку, но фитиль отсырел, и огня не было.

– Второе. Сушим все, что можно сушить. – И аккуратно разложил на бугорке двенадцать папирос из портсигара.

– Третье. Иди за этот куст, снимай с себя все и кидай сюда – выжму как следует. – Он в смущении отвернулся.

Катя покраснела, хотела что-то сказать, но молча встала и скрылась за указанным кустом. Через минуту оттуда вылетели ее комбинезон и гимнастерка.

– Брюки! – строгим голосом приказал Гривцов.

Вылетели брюки.

– Остальное! – приказал Гривцов еще более строго.

После паузы дрожащий голос из-за куста воспротивился:

– Остальное я сама!

– Только как следует!

Отжав Катины вещи, Гривцов отошел и занялся собой. От комбинезона остались одни лохмотья. Гимнастерка и галифе были в подпалинах. Противнее всего было натягивать вновь сырое белье.

– Катя, – позвал он. – Помнишь, мы в июне были на пляже? Ну, перед войной? Так вот, приказываю: форма одежды – пляжная. И без дураков у меня! Сушиться будем.

Однако форменные подштанники в качестве пляжного костюма были явно неприличны. Подумав, Гривцов сунул ноги в рукава нижней рубашки и после некоторых усилий соорудил шорты вроде тех, в которых Робинзон Крузо гулял по берегу после кораблекрушения.

– Так! – бодро сказал он, довольный своей находчивостью. – Ты готова?

Из-за куста ответили неразборчиво, но интонация была отрицательной.

– Считаю до двадцати…

Он тоже смутился, решил, что уже светло и костра видно не будет, попробовал зажигалку – фитиль подсох, и веселый огонек побежал по куче сухих ветвей. Пламя затрещало, повеяло теплом.

– Иди к костру. Я смотрю в другую сторону. А то силой вытащу.

Они грелись, сидя по разные стороны огня спинами друг к другу.

– Суши брюки, – приказал Гривцов, и Катя стала держать поближе к костру свои влажные брюки, от которых шел пар.

Потом она оделась, он сушил свое и сдерживал вздохи, глядя на тоненькую шейку, торчащую из ворота гимнастерки, и подстриженные на затылке пушистые каштановые волосы.

Вышло солнце. Папиросы высохли, и Гривцов закурил.

– Завтракаем, – скомандовал он, достал из планшета Катин шоколад, разломил пополам, половину снова разломил на две неравные доли и большую дал ей.

По карте из его планшета они попытались определиться. Ничего хорошего из определения не следовало: километров триста до линии фронта. Около ста – до места, где Катю должны были встречать.

Рация не работала. Катя разложила на солнце подмокшие блоки питания.

До вечера им предстояло решить задачу: идти на восток, к линии фронта, держась лесами и кормясь тем, что под ногами растет, или на запад – дня за четыре можно было дойти до назначенного Кате места и попытаться найти ее группу или партизан – кто там ее ждал.

И, сделав все неотложные дела… они замолчали и неуверенно посмотрели друг на друга. И думали оба одно: «А если не дойдем? А если этот день – для нас последний? На фронте загса нет, а здесь – тем более…»

– Черт… – сказал Гривцов беспомощно, – Катя, я люблю тебя…

– Я тебя тоже… – прошептала она, отвела взгляд, сжалась и отодвинулась.

И вдруг Гривцов прояснел, словно нашел самое простое решение:

– Катя, – сказал он легко, и даже засмеялся, – выходи за меня замуж!

– Когда? – спросила она и тоже засмеялась. – Хорошо, Андрюшка, дурак! Конечно выйду!

Изменившимся голосом он сказал:

– Сейчас…

– Ты с ума сошел…

Он сорвался с места, через минуту вылез из кустов с букетиком каких-то белых цветочков, стал на колени, протянул ей и повторил голосом, хриплым от горя, что вот сейчас она скажет «нет»:

– Катя, выходи за меня замуж… – И неожиданно почувствовал, что что-то теплое расплылось в его глазах и поползло вниз по щекам.

– Господи боже мой, – сказала Катя, обняла его, прижалась и со вздохом закрыла глаза.

И в его закружившейся голове какое-то время еще стучало: «Теперь можно и умирать… теперь можно и умирать… Теперь можно и умирать…»

– …Теперь можно и умирать… – медленно возвращаясь в реальный мир, прошептал он в Катины пушистые волосы.

Она вздохнула, пошевелилась, всхлипнула, подняла на него глаза, вытерла слезы и засмеялась:

– Фигушки! Вот теперь умирать тебе никак нельзя! Что я, спрашивается, без тебя буду делать, а? Так что теперь будьте любезны жить, товарищ капитан!

Странное дело: Гривцов мог бы в этот миг поклясться, что никогда не умрет.

Вечером они съели остатки шоколада и тронулись на запад. Гривцов опять волок на себе неработающую рацию: Катя уверяла, что питание высохнет, и все будет в порядке.