Все это время

На память приходят слова мамы «Ты поправишься», и мое сердце срывается в бешеный галоп. Делать нечего, я поворачиваюсь и плетусь обратно к двери в подвал, на ходу касаясь забинтованной головы – возможно, мой мозг оказался поражен сильнее, чем изначально думали врачи. Боюсь, что уже никогда не поправлюсь.

Боюсь, что проведу сотню ночей без сна, а место на диване так и останется пустым.

Потому что Кимберли никогда там не было.

Глава 6

Дни начинают сливаться в одну серую полосу. Сообщения остаются непрочитанными; пол устлан упаковками от фастфуда. Неделя превращается в другую, потом в месяц, а вскоре и лето проходит; с каждым днем солнце за моим маленьким подвальным окошком заходит всё раньше.

По утрам я не встаю с кровати. Ничего не делаю.

Просто лежу, игнорируя все попытки мамы выгнать меня из комнаты. Не хочу мучить сам себя: я знаю, что ждет меня там, снаружи.

В моей спальне два входа: дверь, ведущая наверх, и застекленные створчатые двери в противоположной стороне комнаты, выходящие на задний двор; этими двойными дверями пользовалась Кимберли, чтобы проскользнуть ко мне, после того как мама засыпала. Я мог бы пойти наверх, но тогда я увижу газон перед домом, на котором Ким делала «колесо», когда мы учились в средней школе, или кухню, где мы пекли жутковатый с виду, но очень вкусный шоколадный торт на день рождения Сэма.

А главное, не хочу давать своему мозгу пищу для фантазии, возможность обмануть меня, сыграть со мной злую шутку. Не хочу думать, что вижу Кимберли.

Мама стучит в дверь моей комнаты всё чаще, я то и дело слышу цоканье ее каблуков и умоляющий голос:

– Ты же там. Я знаю, что ты там.

Сегодня она даже дергает дверную ручку: раз, другой. Хорошо, что я запер дверь.

Чувствую, как мама стоит по ту сторону двери, хочет, чтобы я ее впустил. Ну уж нет. Еще один день перетекает в вечер. Стараюсь держать глаза открытыми как можно дольше, потому что когда я сплю, мои сны наполнены вспыхивающими диско-шарами, флуоресцентными больничными лампами, стремительно приближающимися фарами грузовика.

По крайней мере, когда я бодрствую, то могу отключиться от реальности.

Не знаю, сколько проходит времени, да это и не важно.

– Вставай. Сейчас же.

С трудом разлепляю глаза, щурюсь и вижу маму – она трясет меня за плечо. Дверь моей комнаты стоит, прислоненная к стене, – ее сняли с петель, и теперь у меня в стене зияет дыра, через которую видно остальную часть подвала. Как это я умудрился проспать такое?

– Ты немедленно встанешь с кровати и возьмешь себя в руки, – говорит мама, сбрасывая с меня одеяла. – Нам нужно поговорить.

Со стоном хватаю одеяла, снова подтягиваю к себе и зарываюсь в них.

– О чем? – ворчу я.

Мама садится в изножье кровати, ее насупленные брови образуют букву V.

Ой-ой-ой.

Серьезная мама.

С опаской смотрю на нее поверх груды одеял, опасаясь того, что она может сказать.

– Кайл, уже сентябрь на носу. Все твои друзья уезжают учиться. Сэм поступил в двухгодичный муниципальный колледж. – Она делает глубокий вдох. – Итак, Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе.

Сажусь, убираю со лба растрепанные волосы, и пальцы цепляются за выпуклый шрам на лбу. Неужели мама думает, что я куда-то поеду?

– А что наcчет него?

– Знаю, вы с Кимберли хотели поехать учиться в Калифорнийский университет вместе, – говорит мама и берет меня за руку. – Но ты должен смириться с тем, что будущее будет не таким, как тебе хотелось бы.

Мой взгляд обращается к вымпелу с гербом Калифорнийского университета – Кимберли купила его и повесила на стену, и теперь голубой и желтый цвета издеваются надо мной. Будущее, которое я себе планировал, всё равно не наступило бы. Кимберли собрала бы свои вещи и начала новую жизнь в университете в Беркли.

Без меня.

Ощущаю легкий укол злости, а потом уже привычное чувство вины. Ким отдала бы что угодно, лишь бы поехать куда-то учиться. Лишь бы остаться на этой земле.

– Но это не значит, что у тебя нет будущего, – продолжает мама. – Через полторы недели ты должен уехать, и, возможно, это было бы…

– Я собираюсь взять отсрочку, – говорю я, мгновенно приняв решение. Только так можно избавиться от маминых понуканий – хотя бы на несколько месяцев. – Пропущу первые две четверти. Слишком рано.

Ей необязательно знать, что ноги моей не будет в этом университете.

Мама хлопает глазами. Такого поворота она явно не ожидала. Судя по положению ее плеч, она настроилась на скандал, но с приведенным мною аргументом не поспоришь, а я на это и рассчитывал. Так что мама кивает – наверное, довольна, что я принял хоть какое-то решение.

– Ладно. Но если ты так поступишь, тебе нужен новый план. Даже если ты пока не поедешь учиться в Калифорнийский университет, то всё равно не можешь продолжать… – Она умолкает и указывает на кучу грязной одежды, грязную посуду, переполненное мусорное ведро. – Это. Нужно чем-то заняться.

Обвожу взглядом комнату. Я не покидал ее всё лето, и это заметно, вот только у меня нет сил переживать или стыдиться из-за бардака.

– Ты всё еще жив, – говорит мама, пожимая мою руку. – И не можешь перестать жить, из-за того что Кимберли мертва. Тебе нужно жить дальше.

Длинно выдыхаю, приглаживаю пятерней сальные волосы. Уже один этот разговор меня утомляет. Я вообще не представляю, что значит «жить дальше» теперь, когда рядом нет Кимберли, поэтому заявляю начистоту:

– Даже не знаю, откуда начать.

Может, если мама скажет, чего хочет от меня, этого будет достаточно.

– Сэм хочет тебя видеть. – Она протягивает мне мобильный. Интересно, как она его достала? – Ты не разговаривал с ним несколько месяцев, и я знаю наверняка, что он тоже страдает. Почему бы не начать с этого?

Она пихает мне в руки телефон, и он сильно ударяет меня в грудь, потому что я не успел его схватить. Без тренировок мои рефлексы совсем атрофировались. На экране отображается множество пропущенных звонков и непрочитанных сообщений, преимущественно от Сэма, и еще несколько от ребят, с которыми я играл в футбол на протяжении нескольких лет, хотя они написали всего пару раз, сразу после аварии, но, не получив ответа, бросили это дело.

Один Сэм всё еще не оставил попыток выйти со мной на связь.

Я медленно пролистываю его сообщения, смотрю, как послания типа: «Привет, старик, как дела?» сменяются вопросами вроде: «Чувак, уже почти два месяца от тебя ни слуху ни духу. Позвони мне. Я за тебя волнуюсь».

Не знаю, как буду смотреть Сэму в глаза после того, что произошло. Неужели он хочет меня видеть? Даже если мы увидимся, наша встреча станет лишь еще одним болезненным воспоминанием о том, что наше трио – больше не трио.

– Ты не сможешь отмахиваться от него вечно, – говорит мама, словно прочитав мои мысли.

Она дважды хлопает меня по ноге и встает.

– А теперь позвони Сэму и поднимайся. Отправляйся в магазин – я больше не стану покупать тебе еду, – добавляет она, направляясь к двери. – Может, если ты как следует проголодаешься, то выйдешь наконец из своей берлоги и присоединишься к миру живых.

У меня громко урчит в животе.