Шуньята под соусом демиглас

– Походу, я был прав. – Обтерев нож, я убрал его в карман. – Он может быть и реальным, и нереальным одновременно. Всё зависит от того, чего ты хочешь на самом деле.

И испытал облегчение, какое всегда бывает после удачно выполненной, очень изматывающей работы. Глянул на неподвижно лежащего Бу и вдруг ощутил жжение голода.

– Жрать хочу, подыхаю.

– Неплохая мысль, – кивнула Принцесса, – пойду пороюсь в холодильнике.

А я подумал, что у меня начинает складываться особый ритуал. Вижу труп – набиваю кишки. Заедаю пустоту. Голод – это смерть, сытость – жизнь, понимаете? Такая вот нехитрая философия.

Принцесса вернулась с двумя коробочками рисовой лапши – холодной, покрытой тёмным застывшим соусом. Мы оба с ногами забрались на диван, чтобы не пачкать подошвы в растекающейся по полу крови, и накинулись на еду. Точнее, это я стал жрать как не в себя, девчуля?то принялась наматывать лапшу на палочки очень медленно, с ювелирной аккуратностью – так, будто пришла в ресторан, где нужно соблюдать строгие правила этикета.

– Теперь Бу всегда будет мёртвым, да? – неожиданно спросила она. И подняла на меня беспросветно тёмные, как ночь, глаза. – Наверно, ты был прав. Смерть не очень отличается от бессмертия. И то и другое длится вечно.

Принцесса – задумчивое, оторванное от реальности дитя – никогда не видела смерти, не сталкивалась с ней близко, вот что я понял. Она не знала, как уложить произошедшее в голове, объяснить его с точки зрения здравого смысла, и испугалась.

Я погладил её по плечу и сказал:

– T’inqui?te pas, зайка, не загоняйся, в смысле, – стараясь, чтобы мой голос прозвучал мягко и доверительно, как у Васиштхи. – Это существует только в твоём воображении, – вспомнив её слова, добавил я. – А Бу уже нет, значит, для него всё закончилось, понимаешь?

– Всё закончилось, – отрешённо повторила Принцесса. И вдруг переменилась в лице, озарилась радостью. – Киса-кисонька! Иди сюда, хорошая, – с умилительной нежностью позвала она Нихиль, которая сидела возле дивана и, как отстранённый оператор, наблюдала за происходящим, сверкая жёлтыми глазами.

Та охотно встала на задние лапы, с грацией сосиски потянувшись к коробочке с лапшой. У кошки были густые белые усищи – такие, знаете, как у Ницше, – и длинный хвост, кончик которого по-обезьяньи закручивался в колечко.

– Кто у меня хорошая девочка? – продолжала ворковать Принцесса. Она усадила её к себе на колени и зарылась пальцами в блестящую чёрную шерсть, отчего кошка затарахтела – очень громко, раскатисто, почти как мотоциклетный двигатель. – У кого толстое пузико?

Этот неожиданно вспыхнувший детский восторг так меня поразил, что я рассмеялся. Принцесса почти никогда не улыбалась, если не считать кривых саркастичных усмешек, не проявляла сентиментальности, а тут вдруг расчувствовалась, сделалась по-настоящему ласковой и весёлой.

– Не знал, что ты любишь кошек.

– Кошки лучше людей, потому что не умеют говорить, – ответила она. И удивлённо вскинула бровь: – А ты разве не любишь?

– Да я так?то всех люблю. И собак, и кроликов, и пауков-птицеедов. Они такие мягонькие, прикольные, знаешь…

О чём только не поговоришь, чтобы не оставаться наедине со своими мыслями.

– Фу! – передёрнулась Принцесса, отодвинувшись к краю дивана вместе с кошкой. – И это я извращенка?

– Ну ладно, – я, как поражённый противник, поднял руки. – Один – один. – И, помолчав, добавил: – Но птицееды и правда милые. В детстве я думал, что, когда вырасту, заведу парочку. Типа, знаешь, у меня будет три собаки, хамелеон и два паука. Целый зоопарк, короче.

– Но для начала, наверно, хватит и одной кошки, – задумчиво протянула она, поглаживая вальяжно развалившуюся на её коленях Нихиль.

– Ну да, – согласился я, – для начала сойдёт. – И, вглядевшись в мечтательное лицо Принцессы, запоздало понял, к чему она клонит. – Блядь! Ты издеваешься?!

Но она, судя по всему, была настроена серьёзно.

– Мы не можем оставить её здесь, – проникновенным шёпотом сказала Принцесса, заглядывая мне в лицо. – Она будет страдать. И в конце концов умрёт. Медленно и мучительно.

Знала, сучка, на какие точки давить, да?

– Может, ты ещё и аквариум с рыбками возьмёшь? – не удержался я от издёвки. – Вон, смотри, им тоже плохо, бедные рыбки!

Она пропустила сарказм мимо ушей и с прежней академической серьёзностью заявила:

– Не. Их не жалко. У них слабо развитая нервная система, и они не чувствуют боли.

– Но они умрут.

– Мы все умрём.

– И кошка тоже, – не унимался я. – С нами она сдохнет даже быстрее. Включи мозги, ma chеrie! Послушай взрослого умного человека…

Принцесса смерила меня полным презрения взглядом и бросила:

– Если ты старше, это не значит, что у тебя больше ума.

– Зато больше опыта. И я кое-что понимаю в этой жизни.

– А я, думаешь, не понимаю?

Тут нервы мои, и без того раздроченные, окончательно сдали:

– Tu n’y connais vraiment rien[28 - Ты ни хера не понимаешь! (фр.)]!Ты ребёнок, Принцесса, ёб твою мать! У тебя косички, блядь, эльфы, кошечки – детство в жопе! Куда ты вообще лезешь?! Иди домой! – Я вскочил, забыв, что на полу алели кровавые пятна. И снова запачкал чистенькие подошвы. – Ну, сука, блядь, ну что за говнище, а?!

Речь ведь шла совсем не о кедах, понимаете? С кедами?то хуй с ними, их можно помыть, натереть мылом, отдраить щёткой. А вот с жизнью такой номер не прокатит. Её не засунешь в стиральную машинку, не отдашь в химчистку, чтобы взять обратно новенькой, пахнущей альпийской свежестью, а не чужой кровью.

Мне захотелось разрыдаться, но вместо этого я расхохотался – сам не знаю почему. Воздуха едва хватало, я ржал как припадочный, но не мог остановиться. Смех скручивал внутренности в узел, отдавался тупой болью в висках и звенел в ушах.

Кто сказал, что он продлевает жизнь? Неправда, как раз наоборот: с каждым его приступом ты приближаешься к смерти. Не можешь ничего контролировать, становишься беззащитным и уязвимым, тебе невыносимо плохо, но вместе с тем одурительно хорошо.

Смейтесь, пока не потеряете голос.

Смейтесь, пока не упадёте на пол.

Смейтесь, пока не перестанете дышать.

– Тебе надо поспать, – заметила Принцесса. Она сидела не шевелясь, обнимая Нихиль, как большую мягкую подушку. – Иначе к утру ты услышишь ещё и голос Гитлера.

– Да, наверное, – сказал я.

И подумал, что хочу стать золотой рыбкой со слабо развитой нервной системой. Плавать в большом глубоком бассейне, беззвучно двигать плавниками, не испытывать никаких желаний и ощущать только холодное безразличие. Разве не замечательно?

По-моему, обалденно.

Выпуск седьмой

Чёрные воды

До самого утра меня мучил температурный бред. Я ворочался на кухонном полу – диван пришлось самоотверженно уступить Принцессе – и не мог толком ни заснуть, ни проснуться, барахтался в какой?то липкой трясине. Камеры ещё эти блядские мешали. Всю ночь мигали, глаза мне мозолили. Две яркие точки, похожие на капельки крови, – я видел их, даже когда зажмуривался и утыкался лицом в подушку. Они расплывались, собирались в лужицы, и весь мой маленький мирок становился истошно-красным. Невыносимо ярким, горячим, как огонь.