По всем вопросам обращайтесь на: info@litportal.ru
(©) 2003-2024.
✖
Русь деревенская
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Русь деревенская
Надежда Гладкая
Повесть из 19 рассказов, созданных по воспоминаниям жителей уральских деревень. Реальные события с конца XIX до конца XX века в художественном изложении автора. Быт и любовь, беда и смех, война и мир, правда и кривда – живая жизнь русской деревни. Книга написана на подлинном уральском диалекте.
Русь деревенская
Надежда Гладкая
Иллюстратор Алла Таранкевич
© Надежда Гладкая, 2020
© Алла Таранкевич, иллюстрации, 2020
ISBN 978-5-0051-2269-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Русь деревенская
«Люди вообще напрасно думают, что каждому из них доступно только то, что прошло через сознательные слои его «дневного» опыта. Неисследимо и неописуемо присутствуют в каждом из нас веяния наследственно окружающей нас природы, дыхание нашей национальной истории, потомственно намоленные в душе религиозные сокровища духа.
Всё это как бы дремлет под сводами нашего душевного подземелья; и только ждет своего часа для подъема и обнаружения. И в этот час, когда приходит в движение родовая глубь личной души, человек испытывает себя скорбно и радостно-древним, как если бы в нем ожили и зашевелились его безвестные, но столь близкие ему предки, их беды и победы; как если бы в нем проснулось некое историческое ясновидение, доселе сосредоточенно молчавшее, или рассредоточенно дремавшее в глубине его души, – проснулось и раскрыло ему сразу и глубину прошедшего, и глубину его собственной личности.
И вот все живо, все трепетно-свежо, все заливает душу скорбью былых страданий и радостью нового видения».
Иван Ильин, русский философ
«А не спеши ты нас хоронить,
А у нас ещё здесь дела,
У нас дома детей мал-мала,
Да и просто хотелось пожить».
Владимир Шахрин
Глава 1 «ЭТО БЫЛО НЕДАВНО»
СВЕТ ДЕРЕВНИ
(повесть)
«Кровавая, хмельная,
Хоть пой, хоть волком вой!
Страна моя родная,
А что ж ты делаешь со мной?!»
Зоя Ященко
«Блаженны кроткие,
ибо они наследуют землю».
Евангелие от Матфея, гл.5, ст.5
Солнце вставало доброе, чистое, обещало хороший день. Оно появляется каждый день из-за угловой соседской ограды, что через дорогу, между изгибом реки и лесом. Сначала чуть подсвечивает снизу небо, потом, высунув макушку из-за горизонта, пускает свет вдоль по земле, и, наконец, показав свой лоб, щекочет лучами уже бока деревьев и изб. А уж когда является перед миром всем ликом, тогда щедро заливает светом и крыши, и огороды, и реку.
Дом поставлен так, что солнце в окнах весь день, от первого лучика до последнего. Сперва в го?рнице и комнате, в пяти окнах прямо, потом катится вправо, заглядывая в те, что выходят во двор, пока не спрячется за кладову?ю. Тому, кто привык трудиться от зари до зари, по-другому строить нельзя.
Александра наблюдала рассвет из окна родительского дома, дожидаясь невестку, чтобы с нею идти на реку полоскаться. Мария собирала в узел волосы, зевая, повязывала платок. Подхватив корыто с бельём и вальки?, женщины вышли из избы и стали спускаться к реке. Расположившись на плотике, заска?ли рукава рубашек выше локтя, принялись плескать на стайку гусей и кы?шкать, отгоняя их от мостков. Какое-то время у реки было спокойно, слышался плеск белья по воде и гусиных крыльев неподалёку, и солнце пронизывало золотыми нитями белизну птичьих крыл и лёгких женских рубашек, не забывая и обо всём береге, создавая неповторимое, не сравнимое ни с чем световое полотно утренней деревни.
Александре всегда было радостно гости?ть в родном доме, словно сила впитывалась в неё от самых стен, от тя?тиной тихой поддержки, маминого разговора, мир нисходил в душу, дух укреплялся. Только сейчас она у них не в гостях, и не от радости. Му?жнину семью раскулачили, и мужа, и отца его с матерью увезли куда-то, сказывают – в Сибирь. Свекровка добрая была у неё, уговаривала:
– Олександра, бабам-то можно отстать от мужиков, разрешают отделиться. Иди к своим, робя?т уводи, может – спасётесь.
Сомнительно это было, чтобы спастись. Несдобровать им. Свекры, конечно, тоже не худо живут, к худым её бы не отдали. Не живут, жили уж теперь. Узнавала про них, спрашивала – никто ничего не говорит. Ни слуху, ни духу. Где они, как они? Запропа?ли на?чисто, может, вовсе сгинули. Никого не жалеют теперь, стреляют. В Мироновой вон церкву изломали, батюшек убили. Кладбище испоганили, с землёй сровняли, где могилки теперь родные искать? Дедушко Иван там, баушка Надёжа, сестрица Мария…
Но к своим уехала, робятёшек пожалела. Да и за своих боязно. Не самой спастись, дак им помочь. Хотя, чем поможешь? Но как сам тут находишься, сам всё видишь, дак будто легче. Павел, муж-то, хороший у неё был, ладно у их было. Был, было… Неужто только так теперь и говорить об этом? Неужели всё поги?нуло?
Тятин-от дом посправне?е Павлова будет. Значит, не сегодня-завтра и к ним придут. Федя Горбатый уж не раз похвалялся: «Теперь мы станем кала?чики ись, а вы сухари суши?те». Мы – это, стало быть, новая власть. Ты сперва напеки этих калачиков-то! Да из своей пшенички.
Перво-то время власть не по один раз на дню из рук в руки переходила. Утром бе?ла, вечо?р кра?сна. Потом снова да ладо?м переменятся. Как красны в деревню – Федина семейка уж тут перед ими вьётся.
В соседних губерниях, сказывают, мужики сколь раз бунтовали. А наши… Дед Иван наверняка бы пошёл. А тятя другой, и брат тоже. На их многие глядят, уважают всё ж таки. Может, на их глядя, тоже молчат.
Сердце сжалось, вспомнив прежнюю жизнь. Тятя тогда токо недавно их с сестрой из школы приходско?й забрал, не дал в третий класс пойти – работы по дому полно, а прислуги ведь нету. Хватит, писать-читать выучились, и будет, не барыни. Совсем-то неграмотных у их никого не было, азбуку с арихметикой все знали. Токо ленивые грамоте не знают да худоу?мые. Однако, добро с неба не падает, а с поля, да с огорода, да с приго?на. А зимой – кро?сна, спицы, иголки да нитки. Мужикам пло?тницка работа, обу?тки шить, посуду ладить, да ку?зня ведь у них. Понимай, сколь работы-то. В большой семье у всякого своя куде?ля, большим – больша?, маленьким – ма?ленька.
И вскоре, в один недобрый день, прискакал тятин сродный брат, Перфи?лей, рассказал: «Пермь пала, царя сбросили!» И показалось это так, будто небо сбросили на землю, и всех придавило… Как жить теперь, чему верить, кому служить? А тятя твёрдо сказал: «Разве нам кто приказывал сердце менять? Или голову другую приставили? Им Бог судья, а нам гадать да менять нечего, так и быть, как было. Жить по совести, верить Богу, служить родной земе?люшке»…
И заездили, запылили, заскакали по деревням чужаки. Грохот, крики, топот, стрельба, грязи?ща, день и ночь смешались – ни в чем не было больше покоя. Ничего нельзя хуже придумать для деревенского человека, чем нарушить его уклад, его мирный, понятный ход жизни, в котором он знает, что это его дом, его двор, его поле, его семья. Его соседи, а значит, братья, друзья. Потому что у них такой же дом, и двор, и поле, и семья. И все они вместе, и знали, когда вставать и ложиться, сеять и жать, работать и праздновать. И берегли и умножали то, что давала им земля.
Теперь было непонятно, когда день и ночь – и ночью стреляли и кричали, и выгоняли из избы. Когда сеять – поля топчут чужие кони. Кони чужие, а седоки на них по-русски вроде говорят. Токо матерятся больно, да слов каких-то басурманских много. Русские, а чужаки. Что с ними делать? Знали многих врагов в лицо, воевали в германскую, дед Иван турка бивал. А эти – со своего уе?зда, да хуже турка. Раньше мчали по сёлам тройки коней, теперь тройки людей. Те тройки людям служили, душу радовали. А эти людей приговаривают да стреляют.
И как понять то, что им говорят: «Новая власть даст вам землю», а власть пришла и землю отняла. И как беречь заро?бленное – горят амбары и избы, выгребаются подчисту?ю и зерно, и сено. Кое-которые из деревенских ушли с имя?. Сро?дник тятин, Панкратий, ушёл. У их земли было не сколь ди?вно, пять девок в семье-то дак. Сказывают, нету уж живого. За что поги?нул? Жена с девками осталась сирота. Тятя им муки свёз, пшена, мама узел одёжи для их проводила, да денег сколь-то. Хоть и удивительно, как девки себе не нашили добра, не навязали? Безрукие ли чё ли? Ну, осуждать – грех.
Ещё раз приезжал дядя Перфилей. Что Илья с Егором к красным не метнулись, в том сомнений не было никаких. Тут другое дело. За Пермью и да?ле мужики восстали. Работать нельзя, семью кормить нельзя, хлеб отдай, лошадь отдай. Баб, ребятишек стреляют. Токо степняки? так делали, их отбили деды, неужто мы этих не отобьём? Перфилей уехал мрачный. Впосле?дни сказал брату: «Смотри, Илья Иванович, ты против их не идёшь, а оне? за тобой придут, не задержатся»…
* * *
Александра с Марией стали подниматься вго?ру, к избе. Трёхшёрстная кошка припусти?лась от лохматого кобеля через дорогу и взлетела на электрический столб. Пёс отметился у столба и пошёл по своим делам, а стайка воробьёв расселась на проводах. Замешкались вроде на минуту, и опять давай чирикать. Кошка долезла до середины, опну?лась, и сидела, думала – сползти вниз или лезти выше, чтобы воробьёв достать. Запоздалые петухи догорланивали побудку для ленивых, а на столбе по сю пор горел огонь. Сказывают, недёшева эта новая лампа, денег стоит. Мотает там где-то чё-то.
Дедушко Иван опять вспомнился. Всё говорил: «Наживи?, да не растряси?». Александра усмехнулась, припомнила, как они маленьки уроки сядут выполнять, зажгут лампу. Кероси?нова лампа, в деревне её называют «сбоку налива?тся, с ж..пы задува?тся». А дедушко не любил, когда кто при огне работу делает, особенно летом. На то солнышко есть. Не успели – стало быть, никуда не поспели. Никудышные, значит, работники. Поглядит на робят, встанет, подойдёт к окошку, занавеску вроде того пошшу?пает, покряхтит, ладошки друг об дружку пошо?ркает. Потом тихоньку подойдёт к лампе, и вроде невзначай задует. Вот и выучили уроки. А кто виноват? Припоздни?лись – всё.
А новую эту лампу с проводами и вовсе не жаловал. Для ленивых токо. Наливать не надо, ставить не надо, болтается, токо загогу?лину поворачивай, можно и с полатей не слазить, так дотянешься. Да мотает. Не сразу эти новые тенёта в избу провели, пригляделись сперва. А провели, дак не шибко зажигали их. Да ещё не всегда порядок. Как токо ветер – у их огня нету, тенёта оборвало. Лезти надо на столбы, завязывать. То потухнет, то погаснет, то опять не загори?т.
А теперича караси?н обчий, лампочки е?ти незна?мо хто покупает, незнамо кому и беречь. Вот и светят – солнце са?мо по себе, а столб сам по себе. Да столбы-то тогда ещё делать заставили. Сперва собрали народ, да всё какими-то бумажками трясли. Мол, новая власть приказывает то-то и то-то…
Липинские собрались, ди?вно пришло. Бояться стали, мало ли – не придёшь, заарестуют либо ещё что. Товарищей было вроде пятеро, столом отгородились, как у их в моде. Федя тут метлеси?тся, Ма?кся Со?ря тоже. Ну как – начальство! Говорить стал один из их, в кожаной тужурке. Сказывают, там, в карманах-то, всегда пистолеты у их, чтобы в любой момент в человека-та стре?лить. Поглядел на народ-от, подбородок голый кверху задрал и говорит:
Надежда Гладкая
Повесть из 19 рассказов, созданных по воспоминаниям жителей уральских деревень. Реальные события с конца XIX до конца XX века в художественном изложении автора. Быт и любовь, беда и смех, война и мир, правда и кривда – живая жизнь русской деревни. Книга написана на подлинном уральском диалекте.
Русь деревенская
Надежда Гладкая
Иллюстратор Алла Таранкевич
© Надежда Гладкая, 2020
© Алла Таранкевич, иллюстрации, 2020
ISBN 978-5-0051-2269-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Русь деревенская
«Люди вообще напрасно думают, что каждому из них доступно только то, что прошло через сознательные слои его «дневного» опыта. Неисследимо и неописуемо присутствуют в каждом из нас веяния наследственно окружающей нас природы, дыхание нашей национальной истории, потомственно намоленные в душе религиозные сокровища духа.
Всё это как бы дремлет под сводами нашего душевного подземелья; и только ждет своего часа для подъема и обнаружения. И в этот час, когда приходит в движение родовая глубь личной души, человек испытывает себя скорбно и радостно-древним, как если бы в нем ожили и зашевелились его безвестные, но столь близкие ему предки, их беды и победы; как если бы в нем проснулось некое историческое ясновидение, доселе сосредоточенно молчавшее, или рассредоточенно дремавшее в глубине его души, – проснулось и раскрыло ему сразу и глубину прошедшего, и глубину его собственной личности.
И вот все живо, все трепетно-свежо, все заливает душу скорбью былых страданий и радостью нового видения».
Иван Ильин, русский философ
«А не спеши ты нас хоронить,
А у нас ещё здесь дела,
У нас дома детей мал-мала,
Да и просто хотелось пожить».
Владимир Шахрин
Глава 1 «ЭТО БЫЛО НЕДАВНО»
СВЕТ ДЕРЕВНИ
(повесть)
«Кровавая, хмельная,
Хоть пой, хоть волком вой!
Страна моя родная,
А что ж ты делаешь со мной?!»
Зоя Ященко
«Блаженны кроткие,
ибо они наследуют землю».
Евангелие от Матфея, гл.5, ст.5
Солнце вставало доброе, чистое, обещало хороший день. Оно появляется каждый день из-за угловой соседской ограды, что через дорогу, между изгибом реки и лесом. Сначала чуть подсвечивает снизу небо, потом, высунув макушку из-за горизонта, пускает свет вдоль по земле, и, наконец, показав свой лоб, щекочет лучами уже бока деревьев и изб. А уж когда является перед миром всем ликом, тогда щедро заливает светом и крыши, и огороды, и реку.
Дом поставлен так, что солнце в окнах весь день, от первого лучика до последнего. Сперва в го?рнице и комнате, в пяти окнах прямо, потом катится вправо, заглядывая в те, что выходят во двор, пока не спрячется за кладову?ю. Тому, кто привык трудиться от зари до зари, по-другому строить нельзя.
Александра наблюдала рассвет из окна родительского дома, дожидаясь невестку, чтобы с нею идти на реку полоскаться. Мария собирала в узел волосы, зевая, повязывала платок. Подхватив корыто с бельём и вальки?, женщины вышли из избы и стали спускаться к реке. Расположившись на плотике, заска?ли рукава рубашек выше локтя, принялись плескать на стайку гусей и кы?шкать, отгоняя их от мостков. Какое-то время у реки было спокойно, слышался плеск белья по воде и гусиных крыльев неподалёку, и солнце пронизывало золотыми нитями белизну птичьих крыл и лёгких женских рубашек, не забывая и обо всём береге, создавая неповторимое, не сравнимое ни с чем световое полотно утренней деревни.
Александре всегда было радостно гости?ть в родном доме, словно сила впитывалась в неё от самых стен, от тя?тиной тихой поддержки, маминого разговора, мир нисходил в душу, дух укреплялся. Только сейчас она у них не в гостях, и не от радости. Му?жнину семью раскулачили, и мужа, и отца его с матерью увезли куда-то, сказывают – в Сибирь. Свекровка добрая была у неё, уговаривала:
– Олександра, бабам-то можно отстать от мужиков, разрешают отделиться. Иди к своим, робя?т уводи, может – спасётесь.
Сомнительно это было, чтобы спастись. Несдобровать им. Свекры, конечно, тоже не худо живут, к худым её бы не отдали. Не живут, жили уж теперь. Узнавала про них, спрашивала – никто ничего не говорит. Ни слуху, ни духу. Где они, как они? Запропа?ли на?чисто, может, вовсе сгинули. Никого не жалеют теперь, стреляют. В Мироновой вон церкву изломали, батюшек убили. Кладбище испоганили, с землёй сровняли, где могилки теперь родные искать? Дедушко Иван там, баушка Надёжа, сестрица Мария…
Но к своим уехала, робятёшек пожалела. Да и за своих боязно. Не самой спастись, дак им помочь. Хотя, чем поможешь? Но как сам тут находишься, сам всё видишь, дак будто легче. Павел, муж-то, хороший у неё был, ладно у их было. Был, было… Неужто только так теперь и говорить об этом? Неужели всё поги?нуло?
Тятин-от дом посправне?е Павлова будет. Значит, не сегодня-завтра и к ним придут. Федя Горбатый уж не раз похвалялся: «Теперь мы станем кала?чики ись, а вы сухари суши?те». Мы – это, стало быть, новая власть. Ты сперва напеки этих калачиков-то! Да из своей пшенички.
Перво-то время власть не по один раз на дню из рук в руки переходила. Утром бе?ла, вечо?р кра?сна. Потом снова да ладо?м переменятся. Как красны в деревню – Федина семейка уж тут перед ими вьётся.
В соседних губерниях, сказывают, мужики сколь раз бунтовали. А наши… Дед Иван наверняка бы пошёл. А тятя другой, и брат тоже. На их многие глядят, уважают всё ж таки. Может, на их глядя, тоже молчат.
Сердце сжалось, вспомнив прежнюю жизнь. Тятя тогда токо недавно их с сестрой из школы приходско?й забрал, не дал в третий класс пойти – работы по дому полно, а прислуги ведь нету. Хватит, писать-читать выучились, и будет, не барыни. Совсем-то неграмотных у их никого не было, азбуку с арихметикой все знали. Токо ленивые грамоте не знают да худоу?мые. Однако, добро с неба не падает, а с поля, да с огорода, да с приго?на. А зимой – кро?сна, спицы, иголки да нитки. Мужикам пло?тницка работа, обу?тки шить, посуду ладить, да ку?зня ведь у них. Понимай, сколь работы-то. В большой семье у всякого своя куде?ля, большим – больша?, маленьким – ма?ленька.
И вскоре, в один недобрый день, прискакал тятин сродный брат, Перфи?лей, рассказал: «Пермь пала, царя сбросили!» И показалось это так, будто небо сбросили на землю, и всех придавило… Как жить теперь, чему верить, кому служить? А тятя твёрдо сказал: «Разве нам кто приказывал сердце менять? Или голову другую приставили? Им Бог судья, а нам гадать да менять нечего, так и быть, как было. Жить по совести, верить Богу, служить родной земе?люшке»…
И заездили, запылили, заскакали по деревням чужаки. Грохот, крики, топот, стрельба, грязи?ща, день и ночь смешались – ни в чем не было больше покоя. Ничего нельзя хуже придумать для деревенского человека, чем нарушить его уклад, его мирный, понятный ход жизни, в котором он знает, что это его дом, его двор, его поле, его семья. Его соседи, а значит, братья, друзья. Потому что у них такой же дом, и двор, и поле, и семья. И все они вместе, и знали, когда вставать и ложиться, сеять и жать, работать и праздновать. И берегли и умножали то, что давала им земля.
Теперь было непонятно, когда день и ночь – и ночью стреляли и кричали, и выгоняли из избы. Когда сеять – поля топчут чужие кони. Кони чужие, а седоки на них по-русски вроде говорят. Токо матерятся больно, да слов каких-то басурманских много. Русские, а чужаки. Что с ними делать? Знали многих врагов в лицо, воевали в германскую, дед Иван турка бивал. А эти – со своего уе?зда, да хуже турка. Раньше мчали по сёлам тройки коней, теперь тройки людей. Те тройки людям служили, душу радовали. А эти людей приговаривают да стреляют.
И как понять то, что им говорят: «Новая власть даст вам землю», а власть пришла и землю отняла. И как беречь заро?бленное – горят амбары и избы, выгребаются подчисту?ю и зерно, и сено. Кое-которые из деревенских ушли с имя?. Сро?дник тятин, Панкратий, ушёл. У их земли было не сколь ди?вно, пять девок в семье-то дак. Сказывают, нету уж живого. За что поги?нул? Жена с девками осталась сирота. Тятя им муки свёз, пшена, мама узел одёжи для их проводила, да денег сколь-то. Хоть и удивительно, как девки себе не нашили добра, не навязали? Безрукие ли чё ли? Ну, осуждать – грех.
Ещё раз приезжал дядя Перфилей. Что Илья с Егором к красным не метнулись, в том сомнений не было никаких. Тут другое дело. За Пермью и да?ле мужики восстали. Работать нельзя, семью кормить нельзя, хлеб отдай, лошадь отдай. Баб, ребятишек стреляют. Токо степняки? так делали, их отбили деды, неужто мы этих не отобьём? Перфилей уехал мрачный. Впосле?дни сказал брату: «Смотри, Илья Иванович, ты против их не идёшь, а оне? за тобой придут, не задержатся»…
* * *
Александра с Марией стали подниматься вго?ру, к избе. Трёхшёрстная кошка припусти?лась от лохматого кобеля через дорогу и взлетела на электрический столб. Пёс отметился у столба и пошёл по своим делам, а стайка воробьёв расселась на проводах. Замешкались вроде на минуту, и опять давай чирикать. Кошка долезла до середины, опну?лась, и сидела, думала – сползти вниз или лезти выше, чтобы воробьёв достать. Запоздалые петухи догорланивали побудку для ленивых, а на столбе по сю пор горел огонь. Сказывают, недёшева эта новая лампа, денег стоит. Мотает там где-то чё-то.
Дедушко Иван опять вспомнился. Всё говорил: «Наживи?, да не растряси?». Александра усмехнулась, припомнила, как они маленьки уроки сядут выполнять, зажгут лампу. Кероси?нова лампа, в деревне её называют «сбоку налива?тся, с ж..пы задува?тся». А дедушко не любил, когда кто при огне работу делает, особенно летом. На то солнышко есть. Не успели – стало быть, никуда не поспели. Никудышные, значит, работники. Поглядит на робят, встанет, подойдёт к окошку, занавеску вроде того пошшу?пает, покряхтит, ладошки друг об дружку пошо?ркает. Потом тихоньку подойдёт к лампе, и вроде невзначай задует. Вот и выучили уроки. А кто виноват? Припоздни?лись – всё.
А новую эту лампу с проводами и вовсе не жаловал. Для ленивых токо. Наливать не надо, ставить не надо, болтается, токо загогу?лину поворачивай, можно и с полатей не слазить, так дотянешься. Да мотает. Не сразу эти новые тенёта в избу провели, пригляделись сперва. А провели, дак не шибко зажигали их. Да ещё не всегда порядок. Как токо ветер – у их огня нету, тенёта оборвало. Лезти надо на столбы, завязывать. То потухнет, то погаснет, то опять не загори?т.
А теперича караси?н обчий, лампочки е?ти незна?мо хто покупает, незнамо кому и беречь. Вот и светят – солнце са?мо по себе, а столб сам по себе. Да столбы-то тогда ещё делать заставили. Сперва собрали народ, да всё какими-то бумажками трясли. Мол, новая власть приказывает то-то и то-то…
Липинские собрались, ди?вно пришло. Бояться стали, мало ли – не придёшь, заарестуют либо ещё что. Товарищей было вроде пятеро, столом отгородились, как у их в моде. Федя тут метлеси?тся, Ма?кся Со?ря тоже. Ну как – начальство! Говорить стал один из их, в кожаной тужурке. Сказывают, там, в карманах-то, всегда пистолеты у их, чтобы в любой момент в человека-та стре?лить. Поглядел на народ-от, подбородок голый кверху задрал и говорит:
Другие электронные книги автора Надежда Гладкая
Последний отзыв
книга нужная