Русь деревенская

– Я говорю: как светло в Липиной-то стало, кулаков-то выселили дак! Прямо свет в деревне-то!

Перед домом ждал народ, собрание колхозников. Начальство выступало, Федя подда?кивал, Ма?кся Со?ря с ружьём своим припёрся. Народ молчал.

– Ну, что же вы, товарищи, активнее, выступайте. Что вы можете предложить по укреплению нашего колхоза?

Кто-то из мужиков в задних рядах пробубнил:

– Ага, выступайте, давайте. Довыступаете – отправят, куда Макар телят не гонял. А?ли е?нтот жа?хнет из ружа?.

Сколь-то помолчали. Потом Клавде?я, шустрая одна бабёнка, не выдержала:

– Ты мне скажи, председатель, как нам самим с ног не пасть? Мне робятёшек чем кормить скажешь? Я день-деньской на коровнике, мужик на коню?шной, а оне? одне? в избе. Наделают чё-нибудь себе, хто за имя? приглядит? Домой придёшь с колхозу, дома на зуб бросить нечего. А молочко забыли, как и пахнет. Ра?не-то у худенькой вдовёнки была коровёнка, а теперь что? У меня пять куричошек было, и тех унесли.

У комиссара уже глаз не по-хорошему заблестел, чё бы было – неизвестно, да Клавдея заревела напосле?де-то. А он из тех мужиков был, которые бабьих слёз не признают. Раз, мол, ревёт – не?чё её слушать. Председатель струхану?л маленько, и скорёхонько на друго перевёл: велел Петру Забелину выступить. На его влась обнаде?ивалась – из малома?льных середняков, скотину сам привёл в колхоз. Скажи, мол, чё-нибудь про колхоз дельное. Он вышел, поглядел на народ, опну?лся.

– Сказать, говорите?.. Скажу. Хресья?нску курицу забре?ли, вся деревня заревели!

И отчаянно махнув рукой, подытожил:

– Я всё сказал.

Не оправдал, в обчем, доверия власти. И как-то собрание на нет – на нет – на нет сошло. День как-то не задался.

* * *

Александра с робятами приюти?лись у дяди, Ивана Петровича. На улицу шибко не показывалась, в избе, в ограде с хозяевами робила. Когда хто зайдёт – старалась на кухне быть. Робятёшек на улицу тоже не пускали, скажут – чьи, откуда? Никаких разговоров не вели, домашние молчат, она и подавно. Чё тут скажешь? Как понять, что делается и решить, что делать? Утром не знаешь, что днём будет, вечером неизвестно, что ночь принесёт. Что за жись настала, за что уцепиться, на что надеяться, куда идти? Сидели по домам, у кого они были, ждали, незнамо чего. За кем ещё придут, кого обнесу?т? Вот дядиных пока оставили, да в колхоз ждут, идти надо.

Да и Александре спокою нету, хотя вроде и разрешили отдельно жить, да хто их знает? Сёдне так, завтре эдак. Разве могла она когда подумать, что будет сиротой бесприютной, и не будет знать, чем детей накормить, где их положить? Лежала теперь ночи напролёт, уснуть не могла – хоть глаза сшей. Дума за думу. Сколь так-то биться? Не век по людям прятаться. Слава Богу, что борисовских не выселили, где бы она щас была! Но дальше-то куда? В город ехать, родных мест лишиться? А про тятю с мамой, про Егора думать было невмоготу, слёзы не морша? бежали. Хорошо – в потёмках-то никто не видит.

Однако подумать было надо. Представить, что вот она насовсем осталась одна, без них, никак было нельзя. Этого быть не может, не до?лжно, это всё омман, приснилось только. Ум понимал, что происходит не её одной беда, а одна большая беда на всех. Во всех деревнях людей обобрали и выселили, и в городах тоже, и убили многих. Но душа никак не хотела с этим мириться. Как же это её любимый тятя, мудрый, сильный, где-то, может, в чистом полебез крошки хлеба? Как же мамонька родимая, мастерица и работница, не имеет, чем прикрыться от не?погоди? Братец милый не знает, куда головушку приклонить. Неуж это она попу?стит? Ведь она-то на воле, руки-ноги целы, голова на месте.

И изнуряла она так свою голову думами, вопросами, а где не хватало ответов, стала искать их, потихоньку приспра?шиваться. Перво дело, конечно, дядя, что он думает про всё это, что знает. Иван Петрович токо головой качал.

– Если бы то несоразумение было, либо ошибка, тогда можно правды поискать. А тут всё от ума делается. Задали?сь они, значит, всё это изломать-то.

– А для чего задались? А, дядя Иван?

– Видать, чтоб богатых не было… А пошто?? Пойди, пойми их. Да и не может того быть. Ежли в одном месте убыло, стало быть, где-то прибыло. А у кого прибыло? Хто забрал, у того и прибыло. У однех взять – другим отдать. Да ишо внушают – это, мол, по справедливости. Вот всё орут, мол, разруха да голод. А хто их наделал? Хто изломал? У нас нечё е?того не было, и ишо бы сто?ко не бывало. А оне вон чё наро?били, а теперь говорят: «Вон кака? беда на нас нашла!» Сама, ли чё ли, нашла? Е?нто, к примеру, я щас избу свою запалю?, да сам и заору – мол, пожар, пожар! Беда, мол. Ладно – нет, э?дак-ту? Зду?мали жись переделывать, а нас спросили? Мы нечё переделывать не собирались. Не такая Рассея, чтобы её переделывать… Да, ишо, слышь-ко, мы же виноватые. Мы себе жили, некого? не трогали, вдруг – нате вам! Вы, говорят, белые бандиты, всё наше хозяйство разорили. А мы, мол, сделаем – всем хорошо будет. Вон как хорошо стало, не знашь, куда бежать…

В народе только одно говорили: конец света это. По всему видать. Смертоуби?вство, голод, с ума все сошли, беспорядок, грабёж, срамота? всякая, Бога кляну?т. Частушку сложили про это:

Навалилось на нас горе,

Видно – вышло нам пропа?сть!

Пляшут бесы на заборе:

«Наше время, наша власть!»

В конце концов, Александра поняла, что без толку обдумывать, что делается кругом, и зачем, кому это надо. Этого ей не решить. Надо ум направить на своих. Как им помочь? Если живы ещё… Об этом даже думать не надо! «Помоги, Господи!» – только и шептала. За что выселили, почему? Какую вину на них навалили? В бумаге-то, которую оне читали, ничё не поймёшь. Одно что, мол, хозяйство. Зажиточные, мол. Ну, хозяйство, дальше что? Почему им нельзя пользоваться тем, что сами изладили, вырастили, а другим и?хное отдали – тем можно пользоваться чужим. Живут люди, делают чё-нибудь, вдруг – пришли, всё забрали у их. Ну, чё это к чему? И како? вобче-то кому дело, у кого чё есть? С чего считать-то за?чали? Люди живут, у всех чё-нибудь есть, человеку ись-пить надо, одеться-обуться, как безо всего-то жить? Хто как робит, так и имеет, как пото?пашь, так и поло?пашь. Можно грабить, ли чё ли?

Шила в мешке не утаишь, помаленьку прознали в соседях, что она тут живёт. Да и чуток обвыклась – тихо вроде пока. Начала выходить на улицу.

В Борисовой тоже было правление, общие собрания. С флагами ходили да песни пели. Прислушивалась, приглядывалась, и думала, думала. Вот так и узнала, что обвиняли кулаков, что, дескать, не сами они нажили добро, а работников держали, они спины гнули. Так она и знала, так и чувствовала, что не всё просто! Должен быть какой-то обман, фокус какой-то. Вот оно что! На вранье беду-то людям подстроили.

Гнули спины-то, ещё как гнули! И тятя с мамой, и дед Иван с баушкой Надёжей, и братец с жонкой, и свёкор со свекровкой, и муж её, и она, и робята малые, чё по силам дак. И Шабуровы, и Максим Соколов, и баушка Антанида Пахомовна – все были работники добрые. А ещё держали они у себя батраков – Серка? с Грунею, Изку с Мамкой, славные были работники…

Оттого и Иван Петрович не мог сказать, что к чему, потому как враньё. Разве до такого додумаешься? Теперь главно дело: как всё исправить? Прежде всего, куда бежать, к кому обратиться? Должен быть всегда кто-то, кто в силе, кто главный, кто может решить любое дело. «Помоги, Господи!»

Оставила робят у родни и пошла в Егоршину, на станцию. Села в поезд и поехала в Екатеринбург.

* * *

Утра?ми по? лесу туман плыл, потом грязь стала подмерзать. Давно начали печки подта?пливать. Дров, веток, щепы напасли, да и так, когда вёдро, ещё рубили в запас. Всё—таки не жарко было в бараке. Изба без гвоздей поставлена, травой уты?кана, глиной замазана. С едой хуже всего. Двое мужиков уж ходили искать, где кто живёт ли поблизости. Вроде бы чё-то у их припрятано было, дак на хлеб выменять. Пришли ни с чем, на просто?й. То ли правда не нашли никого, то ли доро?гой ме?ну-то съели.

Илья Иванович подозвал как-то сына пошептаться. Мужики в лесу были, на промысле. Луки изла?дили, зайцев бить. Вобче-то их нельзя ись, мягколапых, да чё тут сделашь? Да, может, где какая птаха попадёт. С тетиво?й хуже пришлось, где бабьи га?сники, где из портко?в вязки в ход пошли. Мало-мало стрелялось, да худо. Тоже, навык ведь надо иметь. Илья с Егором отстали маленько от арте?ли.

– Вот, Егор Ильич, нала?живаться станем – домой идти. Весны нам тут не видать.

– На смерть идти. Нас застрелят, баб вернут.

– А мы с Богом пойдём.

Отец понимал, что не в спор сын ему говорит, а в рассуждение.

– Как идти-то, тятя? Куда? Дома нету, дорогу не знаем… А Марие как?

Илья Иванович поглядел куда-то поверх деревьев:

– А потихоньку.

Авдотья, как услыхала, чё муж ладит делать, будто то?ко и ждала. Ум, конечно, ужа?хнулся, а в душе как просияло. Давно она приглядывалась к Илье, как он на молитве задумываться стал, ровно кого слушает. Видно положил Господь на душу – идти. Здесь всё одно пропадёшь, а так может и выгорит дело. Упал в реку, греби – и выплывешь, шевелиться не станешь – камнем на дно. Скоро снег падёт, боле ждать нечего.

Часов никто не знал тут, вставали и ложились по солнцу, дни на досочке царапали. Надо как-то было уйти до свету, но чтобы маленько розви?днелось. Как отошли от избы пода?ле, опну?лись на молитву. Господи, Матушка Пресвятая Богородица, святитель Николай, помогите нам, грешным!

Пошли в обратную сторону, туда, откуда их привезли, по про?секе. Дальше просек не было, это они изучили, пока жили тут. Видно, то их здесь и бросили, что ехать бо?ле было некуда, а то бы ещё дальше свезли.

– От Тобольска вёрст, я думаю, с полтыщи будет. До Покрова придём – нет? Навряд ли.

Разные пути выпадали казаку, а такого не было. Командиром сам себе, в полку половина – бабы, вместо карты – звёзды на небе да Ангел-Хранитель. Слава Богу, по светлу по глухим местам пробрались, к ночи из лесу на жило?е вышли. Перекрестясь, выбрали избёнку с краю, постукали в окошко. Не обрадовались, конечно, им, но пустили в сараю?шку. Овечки там, не шибко холодно. В сено зарылись, друг дружку грели, ночевали. Засветло хозяйка тихо?хоньку зашла к им, сунула пол-каравая да пару карто?вин. Велела уходить, мол, мужику своему не верю, как бы не выдал.

Пошли, благословясь, да?ле. Теперь жилого больше станет попадать, днём нельзя идти. Больше по опушкам, в поле-то наехать могут, далёко видать человека-та. Деревни по околицам обходили, кое-когда, перекрестясь, куда-нибудь шкря?бались. Кто руками машет на их, кто в окошко вкра?дче сухарей сунет и спрятатся. Раза по три пришлось сутками идти – нихто не обраде?л, не принял. В поле спать – замёрзнешь, огонь заже?гчи – увидят. Если где сено попадало, в ём прятались, пока не стемня?ется. Как-то увидали издалёка – скачут. Вон стога стоят, да не успеть зарыться-то. Бог послал овражек, кустами хорошо прикрытый. Попа?дали туда, дыхнуть боятся. Подъехали красные к стогам, да давай штыками в их тыкать. Заматерились, покрутились около, да ускакали. Помолились ходоки, благодарили Матерь Божью, что заступи?ла их, с темнотой опять отправились.

Случались попутчики, таки же бездомники. Опасливо, и те и эти друг дружку боялись, но ничё, шли до жилья, а там – всяк в свои козыри. Тоже ведь и дорогу надо вы?знать, вот которы ходки? им и показывали. Оди?нова подвезло, кака?-та бабёнка на телеге прокатила, версты? на четыре ноги поберегли. Другой раз мужик один середи? дня их в возке? провёз, каки?-то корзинки, мешки пустые у его там. Беглецы на дно в возке-то устроились, он их етим добром-то накрыл. Поду?мывалось, конечно, что вот щас возьмут да подвезут их к чеке?. Нет, всё ладо?м проходило. Авдотья всё новые имена к молитвам добавляла: «Спаси, Господи, и того, и этого, и эту, и нам помоги, грешным!»

Как-то скрывались у одних, Авдотья по воду вышла, хозяйке пособи?ть. Два шага от ворот-то, вовсе рядом. Да и сумерки. И вдруг – шум, топот, двое товарищей с ружьями четверых человек гонят. Авдотья замерла у колодца, спиной отвернулася, наклонилась, воду набирает. Ежли испугаться, кинуться во двор – подозрительно. А так – берёт баба воду, да и всё. А они возьми да остановись. Сперва солдаты с лошадей соскочили.

– Тётка, дай воды!