Марена. Пробуждение рода Ателиан

Перед ней – две чёрные массы. Две реки железа и людей, сходящиеся навстречу друг другу. Они так похожи, что их не различить: два одинаковых шторма. Она не видит ни знамен, ни лиц – только движение, грохот и надвигающуюся смерть.

И вдруг чувствует: они идут сюда. К их дому. К их городу. К её детям.

Уверенность поднимается не из мыслей – из самой глубины, из той части, где живёт страх. Она поднимает руку – и ветер обрывается. Тишина падает, как стена.

Тучи замирают, как звери, впервые увидевшие того, кого боятся.

– Нет, – говорит она во сне. Голос звучит ниже, тяжелее, чем в жизни, и от собственного звучания по коже бегут мурашки.

И ветер начинает слушаться.

Он сворачивает линии войск, ломает их траектории, рвёт одну реку за другой, не давая им сойтись.

Молния падает туда, куда смотрит она. Земля дрожит – но слушается её, а не их.

В этот момент в ней нет ни страха, ни сомнений, ни вины.

Только кристально чёткое ощущение: так должно быть. Так всегда было. Так будет.

Она делает шаг – и земля под ногами становится твёрже, как если бы сама поднималась ей навстречу.

Делает ещё – и воды рек меняют течение, сворачивая прочь.

Ей кажется, что она проживает эту сцену не впервые.

Как будто когда-то очень давно это уже случилось. Не с ней – но с кем-то, чья кровь теперь течёт в её жилах.

Она просыпается резко, с громким, сорвавшимся вдохом.

В груди стоит гул, будто она долго бежала. Ладони горячие, простыня под пальцами влажная от пота.

Целая вечность в одну секунду уходит на то, чтобы понять: она дома. Никакого поля. Никаких армий в шаге от неё. Только их маленькая, чуть перекошенная комната. Скрип кровати. Тихий храп мужа. Сонное посапывание Елана за перегородкой.

Но ощущение не уходит.

Они всё равно идут сюда.

Не те из сна – другие, живые. Но от этого не легче.

И если она останется, этот дом станет точкой, в которой всё закончится.

Она медленно садится, опираясь о край кровати, чтобы не разбудить Селана. Смотрит в темноту – там еле угадывается контур двери.

– Я не могу больше ждать, – шепчет она. – Я не имею права.

Эти слова звучат не как жалоба, а как решение.

Она тихо поднимается, накрывает детей потеплее, подкладывает в печь, наливает воды в кувшин. Слышит, как за стенами начинают шевелиться люди – шаги, хрипловатые голоса, скрип телег. Город просыпается, и в этом просыпании есть что-то рваное, нервное, как дыхание человека, который боится открыть глаза.

Селан выходит из комнаты, потягиваясь. Лицо помятое, невыспавшееся, под глазами – тени.

– Доброе утро, – говорит она.

Он только хмыкает и тянется к кружке с водой.

– Нам надо поговорить, – произносит Марена и вдруг замечает: голос не дрожит.

– Сейчас? – он морщится. – Я ещё не отошёл. Сегодня снова на склад, может, потом на стену…

– Именно сейчас, – спокойно повторяет она. – Потому что потом может быть уже поздно.

Он всматривается в неё внимательнее. Что-то в ней изменилось. Не одежда, не лицо – осанка, то, как она держит взгляд, как стоит на ногах.

– Что опять? – устало спрашивает он. – Опять расскажешь, как всё плохо?

– Я расскажу, как всё закончится, если мы останемся, – отвечает Марена. – Вчера у ворот говорили: две армии движутся сюда. С севера и востока. Люди уходят не потому, что просто боятся. А потому что не хотят умирать в стенах, которые не выдержат.

– Люди всегда… – начинает он привычно.

– Это не «люди всегда», – перебивает она, но без резкости. – Это не страшилки про красную воду и горящие деревни. Это те, кто пришёл с обозами. Они видели, как под ними трясётся земля. Селан, – она делает шаг ближе, – ты слышишь, какой гул стоит по ночам? Это уже не гроза.

Он молчит, упрямо глядя в сторону.

– Мы уже многое переждали, – наконец говорит он. – Пересидели. И в этот раз пересидим. Расслин не сдастся так просто.

– Тогда почему уходят те, кто всю жизнь здесь прожил? – тихо спрашивает она. – Почему мастер Кран собрал семью и ушёл? Он же всегда говорил, что город – его дом.

Селан сжимает кулаки так, что костяшки белеют.

– Потому что они слабые, – выдавливает он

Он делает шаг, будто хочет уйти от разговора, но она не даёт.