Яд Империи
– Это вино, – с трудом сквозь смех крикнула Нина. – Ты вино разбила, что я тебе несла. И мед…
Она продолжала хохотать, хотя слезы уже катились по ее лицу. В довершение жена сикофанта еще и нечаянно наступила босой ногой в мед, разлившийся золотом в пыли. Женщина переминалась растерянно, то нюхала руки, то начинала стряхивать багряные капли с подола. Лицо ее было бледным и изможденным.
Нина с трудом остановила истерику, вонзила ногти себе в руку. Успокоившись, поднялась с улицы. Подойдя на безопасное расстояние к скандалистке, она негромко сказала:
– Мальчика отравили, я должна с твоим мужем поговорить да доложить, что видела. Скажи ему, что Нина-аптекарша приходила. Пусть сам решает.
И, досадливо махнув рукой, пошла обратно в сторону Мезы, по дороге отряхивая одежду да заправляя под мафорий выбившиеся волосы.
Дома Нина сняла столу, вынесла во двор, чтобы выбить пыль хорошенько. Павлос, услышав, постучал в забор, выглянул поверху.
– Я сегодня опять буду охранять тебя, почтенная Нина, – пробасил.
– Приходи, я тебе ужин вынесу. Как туника, впору пришлась?
– Да, впору. Длинновата немного. Спасибо тебе. – Парень улыбнулся.
– Ну хорошо, носи да береги. А порванную принеси мне, я зашью.
Павлос кивнул благодарно.
А Нина пошла в дом. Дела сами собой не переделаются, заказы есть, травы надо бы перебрать, опять же ужин приготовить.
Нина разожгла печку, бросила овощи вариться, добавила соли да душицы. Достала завернутый в промасленную холстину хлеб. За хлопотами не заметила, как солнце село и на город наползла синяя тьма, несущая прохладу.
Нина вынесла ужин для Павлоса – он ожидал, опять звезды разглядывая. Пожелав ему добрых снов, ушла в дом, накинула засов на дверь. Ослабила узел на платке, готовясь ко сну. Вспомнила, что не заперла аптеку, взялась уже за ручку, когда в дверь постучали.
Нина выглянула: на пороге стоял сикофант Никон.
Нина, покачав головой, сделала шаг назад, приглашая гостя войти. Вот что соседи скажут, ежели кто увидит, как к ней в ночи мужчина приходит? Хотя аптекарша, она же как лекарь, мало ли какая помощь понадобится людям. Боль, она и в ночи приходит. Однако все равно женщина перед пересудами беззащитна.
Никон присел на скамью. В слабом свете свечи Нина разглядывала его. Что-то поменялось в сикофанте. Нет той заносчивости и презрительности, как раньше. Как будто смущен и озабочен.
Нина налила ему вина, села напротив, ждала, пока к ней обратится.
Никон неспешно пил, изредка посматривая на хозяйку. Поставив чашу на стол, тяжело вздохнул:
– Ты, Нина, не держи зла на мою дуру. Мне соседи рассказали, что она опять скандал учинила.
– Да уж, не ожидала я такой встречи. Это чем же ты, почтенный, так свою жену обидел?
– Ей втемяшилось, что я к одной вдове хожу вечерами. И теперь, как видит какую женщину, так сразу в крик. – Никон смотрел в сторону.
– Ага, втемяшилось… А ты, почтенный, ни к кому и не ходишь, конечно.
– Ты, аптекарша, опять не в свое дело лезешь… – Никон раздраженно стукнул по столу кулаком и сморщился от боли.
– Что у тебя с рукой? – Нина встала, взяла крепко Никона за запястье, повернув ладонью к свече. Кисть его была небрежно замотана тряпицей.
Сикофант втянул воздух через стиснутые зубы. Нина аккуратно размотала ткань, обнажив обожженную вспухшую полосу кожи, покрытую кое-где волдырями. Пальцы тоже были в ожогах.
Позабыв про все происшествия, Нина потянулась к полке за крепким вином, что использовала для промывания ран. Никон дернул было рукой, но Нина заговорила с ним тихо, размеренно, ласково, не отрывая глаз от ладони. Она шептала какие-то слова, смазывала ожог крепким вином, потом мазью с пчелиным воском, зверобоем и медом. Мужчина сидел, не шелохнувшись, уставившись на ее локон, что черной блестящей змеей выскользнул из-под платка. Лишь морщился изредка от боли да задерживал дыхание.
Когда Нина наконец отпустила его руку, он все так же сидел, молча глядя на нее. Нина смутилась, отсела подальше. Привычным жестом заправила волосы под платок, затянула потуже. Взяв медную лопаточку, положила немного мази в глиняный сосуд, обвязала холстиной, подвинула к Никону.
– Надо будет теплой водой промывать да смазывать поутру и вечером.
Сикофант молчал, все так же не отводя от нее взгляда.
Нина, преодолевая смущение, с участием спросила:
– Как же ты так руку повредил, почтенный Никон?
Тот буркнул, опустив глаза:
– За кочергу схватился.
– Это жена тебя так встретила? – Нина ахнула.
Тот усмехнулся.
– Нет, это в таверне подрались двое. Один спьяну кочергу схватил. Ну, я подвернулся, хотел остановить… Остановил, вишь. – Никон поморщился. – Хотя жена моя тоже горазда…
Он махнул здоровой рукой, не желая продолжать.
– Вот ты скажи, уважаемый Никон, это что же, так и живете с женой, что к вашему дому не подойти никому? А ну как помощь твоя понадобится? Ты же видишь, как она мучается, плохо ей. Знать, сильно тебя она любит, раз на каждую женщину кидается.
– Да не неси чушь, – оборвал Никон. – С чего ей меня любить-то? Не Аполлон, чай, да и не больно богат. С убитых, знаешь ли, мзды не возьмешь.
– А с чего бы и нет? Ты вон мужчина видный, осанистый да молодой еще. Опять же – раз тебя вдова какая привечает, значит, ты и ей приглянулся. Зачем на себя наговариваешь? Неужто ты думаешь, твоя жена умом просто так двинулась?
Никон покраснел, отвел глаза:
– Ты, Нина, не знаешь сама, что несешь. Вдова та на меня с горя только и кинулась, когда я убийцу ее мужа искал. Да и не было ничего, одни пересуды да сплетни. А жена у меня как дурой была, так дурой и помрет.
– Не дура она, а блаженная. Плохо ей, мучается, я же видела. Я тебе трав с собой дам, они помогут ей с душевной болью справиться. Но этого мало. Ей бы…
Никон опять махнул рукой, останавливая Нину.
– Сам разберусь. Не надо ничего.
Вскинул голову, словно опомнившись, спросил:
– Зачем приходила-то?
– Я тебе, почтенный, расскажу. Только ты сразу-то не кидайся человека в подземелье тащить… я и ошибиться могла. Позволь мне сначала у тебя спросить. Ты почтенного Гидисмани про яды расспрашивал? Что он тебе рассказал? Про яды да про тот день, когда мальчика отравили.
Никон нахмурился, но ответил:
– Расспрашивал. Да толку-то? Отравы, сказал он, не продавал, рассказал он мне про то, какой яд это был, вероятно. Он сам, в отличие от тебя, по заказчикам не ходит да и в лавке редко сидит. У него же слуг и подмастерьев пять человек. Я всех и допросил уже. Все сказали, что приходили в последнюю седмицу только знакомые покупатели, никого нового. Никаких ядов не спрашивали. А в ночь, когда мальчишку нашли, Гидисмани был на пиру у димарха[33], тот свадьбу сына праздновал, там полгорода было. И Гидисмани на виду был, под утро разошлись только. Так что, если ты хотела на почтенного аптекаря напраслину возвести, не вышло у тебя, Нина.
Аптекарша возмутилась:
– Не хотела я возвести напраслину. Тут дело такое – он вчера приходил ко мне, а на нем туника. Желтая, шелковая, с птицами по подолу вышитыми. Но, видать, ошиблась я. Извини, зря побеспокоила тебя. И жену твою, – с ехидцей добавила она.
– Злой у тебя язык, Нина-аптекарша. И как ты не боишься так со мной разговаривать? – задумчиво спросил Никон, глядя ей в глаза.
Она, смутившись, опустила голову:
– Устала я бояться уже. Защитить некому, сама как могу пробиваюсь. Иной раз чувствую, что не след мне себе воли в речах давать. Да только если молчать и соглашаться, так и аптеки бы у меня не было. Ты прости, почтенный Никон, если чем обидела.
– Отчего же замуж опять не вышла? Неужто никто не позарился на тебя да на аптеку? – продолжал пытать Никон.
– Да кто ж на меня позарится? – рассмеялась Нина. – Тоща, да дерзка, да умом Бог не обидел. Да и не хочу я замуж. Лучше Анастаса моего никого не будет…
Никон все разглядывал ее, как будто готовясь что-то произнести. Наконец вздохнул, поднялся.
– Спасибо, что рассказала про тунику. Да только не велено мне искать отравителя. Нищий подмастерье – невелика птица, – горько усмехнулся сикофант. – Вот у димарха со второго холма[34] лучшего скакуна порезали, так мне приказали найти, кто. И на другие дела не отвлекаться. Но ты, если что новое узнаешь, пришли мне весть. Чем смогу, подсоблю. Сама не приходи больше…
Никон поднялся и, коротко кивнув аптекарше, торопливо вышел.
Нина заперла дверь, погасила свечу. Видать, так и не найдут они отравителя. Это что же за несправедливость такая, что мальцов губить безнаказанно можно?! Как теперь быть? Завтра к Феодору надо бы сходить, посоветоваться. Как же найти этого изувера-отравителя?
Пройдя в комнату, где стояли кровать да сундуки с одеждой, Нина без сил упала на тюфяки и забылась сном.
Глава 8
Притирание для губ
Две меры оливкового или виноградного масла, на лаванде с овсом настоянного, добавить к одной мере растопленного воску самого чистого и лучшего. Добавить меда, перемешивать, читая молитву Богородице. В самые маленькие горшочки разложить, дать застыть. Замотать тряпицей, хранить в погребе.
Из аптекарских записей Нины КориариНаутро Нина поднялась рано – собиралась пойти за травами. Дни стоят сухие, жаркие. Надо поторопиться, не то отцветут весенние травы, а каждому растению – свое время, чтобы срезать да высушить.
Нина широкую корзинку собрала – выложила холстиной, ножик тонкий взяла да медную пластинку, чтобы растения выкапывать. Поставила широкий горшок, в который обычно корни складывала, чтобы отделить от цветов и стеблей.
В дом постучали. Нина наскоро замотала кудри платком, осторожно приоткрыла дверь. На пороге стоял молодой воин, короткий плащ его был сколот на плече круглой фибулой с изображением орла, что носить могла только дворцовая стража.
Он неодобрительно окинул взглядом Нину, задержался на небрежно завязанном платке. Неприязненно произнес:
– Нина Кориари, аптекарша?
Она кивнула, во рту сразу пересохло.
– Великий паракимомен послал меня за тобой, чтобы проводить во дворец. Тебя ожидают к полудню.
Сделав паузу, он презрительно добавил:
– Тебе следует переодеться, почтенная Нина.
Это презрение мигом ее отрезвило и придало смелости.
– Что мне следует, я без твоих подсказок разберусь! До полудня время есть – ты у порога подождешь али как?
Тот пожал плечами.
– Приду позже. – Он развернулся и зашагал по освещенной солнцем улице скорой размашистой походкой.
Нина закрыла дверь, кинулась собираться. Притирания у нее были припасены, воском запечатаны да хранились в прохладном подполе. Что-то в горшочках, расписанных Анной, что-то в низких венецианских сосудах. Одно, самое ценное, припасено было исключительно для дворца: в нежную мазь на основе трех масел – миндального, оливкового и виноградного – были добавлены вытяжка матрикарии, порошок золотого корня и золотая пыль. Спасибо Зиновии и мужу ее, что отдавали Нине по сходной цене смыв с ювелирных инструментов и полировочных кож. Она тот смыв выпаривала, а мелкие золотые крупинки растирала в пыль и добавляла в самые дорогие притирания. Кожа от того сияла.
Уложив в новую корзинку горшочки, Нина обернула их чистой льняной тканью, чтобы не разбить случайно. Прикрыла сверху шелковым платком.
Фоку, что за поручениями явился, отправила домой, наказала прийти вечером.
Эх, жаль, в баню не успеть. Любила Нина городские бани. И намыться можно неспешно, от души, и новости разные узнать, и обсудить то, что в дому не всегда упомянуть можно. Но второпях в баню ходить тоже не дело.
Нина нагрела воды, достала кусочек душистого мыла, купленного, когда еще Анастас жив был. Это мыло было дорогое, такое каждая рачительная хозяйка берегла да только по праздникам использовала. Ополоснувшись, вытерлась холстяным отрезом, замотала влажные волосы. Набросила чистую тунику, вытерла насухо каменный пол. Выволокла мыльную лоханку во двор, слила аккуратно воду в сток, специально для таких дел сработанный. Села поближе к печке, чтобы волосы просушить да расчесать. Пока драла кудри, опять пару зубцов у деревянного гребешка сломала.
Перед сундуком с одеждой задумалась. Была у нее одна шелковая стола, оставшаяся еще с венчания. Нарядная, с широкой вышивкой по подолу и вороту. Нина выбрала ее да новую, ни разу не надеванную тунику из тонкого льна. Мафорий достала шелковый, темно-зеленый, с тонкой вязью серебряной по краю. Сокки обула добротные, закрывающие всю стопу, со слегка загнутым носом и с вышивкой.
Уложила волосы в высокую прическу, тщательно собрав все локоны и завязав их узким платком. На шею надела лунницу, привезенную Анастасом, пару серебряных колец на пальцы – свое и то, что давеча Василий подарил.
Пока собиралась, успела проголодаться. Наскоро перекусила хлебом и оливками. Вернувшемуся за ней охраннику кивнула, аптеку заперла да неспешно пошла по жаркой пыльной улице в сторону Мезы. Воин, ни слова не проронив, держался позади.
До дворца недалеко. Можно пройти под портиками, где солнце не припекает. Впереди показалась конная статуя императора Юстиниана, что возносится над площадью Августеона между дворцом и собором Святой Софии. Так высока колонна, на которой стоит огромная статуя, что императора и разглядеть невозможно – солнце слепит.
Оглядывая все вместе – великий собор, площадь, окруженную стройной мраморной колоннадой, ворота дворца, столб, украшенный каменной резьбой до самого верха, – Нина не в первый раз восхитилась красой города да умением мастеров.
На площади аптекарша обернулась к провожатому, не зная, к каким воротам направляться. Он провел ее мимо Халки[35] дальше к проездной башне, доложил дворцовой страже. Их пропустили.
За стеной дворца Нина старалась вести себя скромно, по сторонам не глазеть. Но как тут удержаться, когда такая красота вокруг? И колонны белого и красного мрамора, и дворцы один краше другого. И мозаика не только на стенах, но и на полу под портиками. Розовые кусты, покрытые едва распустившимися бутонами, издавали нежный аромат. Кипарисы отделяли дорожки и, видать, закрывали хозяйственные постройки. Во дворе пахло розовой водой, кожей от лат охранников, разогретым камнем. Пыли тут не было вовсе, как будто намывали двор с мыльным корнем.
Вышел молодой евнух, отмахнулся от охранника, жестом позвал Нину за собой. Прежде чем провести в сады гинекея, потребовал показать, что принесла. Аптекарша откинула плат, которым прикрыла товар.
Тот внимательно все осмотрел, кивнул. Втянул носом аромат, исходящий от корзинки.
Нина глянула на него. Одет скромно, без украшений. Лицо не греческое, скуластое, но, как и у большинства безбородых, с пухлыми щеками. Глаза черные, застывшие, только в глубине будто пламя мелькнуло и пропало.
– Откуда берешь травы свои? – спросил евнух, внимательно ее разглядывая в ответ.
Нина пожала плечами:
– Это смотря какие. Одни сама собираю, другие на базаре покупаю, что-то мне с караванами привозят. А что-то муж покойный собирал еще – если правильно хранить, травы и не портятся. А тебе это зачем, уважаемый?
В глазах у него полыхнул гнев, ответил злобно:
– Дерзка больно – вопросы мне задавать не по твоему чину. Радуйся, что за тебя великий паракимомен поручился, а по-хорошему надо бы сначала в палату сторожнюю тебя да подержать там денек, выспрашивая.
Он повернулся и пошел по коридору, не оглядываясь.
Нина, проклиная свою дерзость, семенила за ним. Идти с достоинством не получалось. Полы были изукрашены мраморной мозаикой, аж ступать боязно, да блестели, как морская гладь, – того и гляди поскользнешься.
Проведя Нину по каменным ажурным переходам с колоннами и нишами, в которых стояли то изящные вазы, то мраморные статуи, служитель вывел Нину к входу в сады. Здесь велел стоять, а сам бесшумно испарился.
Ждать пришлось долго. Нина успела рассмотреть и кусочек сада, утопающего в цветах, и мозаику на полу и под потолком. В глубине сада виднелась шелковая крыша шатра. Оттуда доносились звуки арфы, приглушенный смех.
– Здравствуй, Нина.
Она вздрогнула и обернулась на голос великого паракимомена, поклонилась почтительно.
– Я тебя провожу к императрице. Она сегодня скучает, приказала привести тебя, чтобы ты ей рассказала, как свои снадобья готовишь. Василисса к церемониалам относится не слишком трепетно, так что не бойся. Но обращаться первой к ней нельзя – жди, пока она тебя спросит. Или ее патрикии. Зо́ста патрикия[36] по правую руку от императрицы – самая главная. Это почтенная Капитолина. Та еще язва. За церемониалом следит больше, чем сам препозит[37]. Ее замуж никак не выдадут, умна слишком, всех женихов распугала. Не бойся – шума от нее иногда много, но душа добрая. Остальные патрикии смотрят на императрицу – как она себя с тобой вести будет, так и они.
Нина опять лишь поклонилась, от волнения боясь вымолвить слово.
Великий паракимомен поправил расшитые жемчугом поручи на рукавах шелковой туники, провел белой холеной рукой в перстнях по богатой далматике и, качнув Нине головой, чтобы следовала за ним, вошел в сад.
Императрице уже доложили о приходе аптекарши. Как только Василий подошел к шатру, где на резном широком кресле, утопая в шелковых подушках, полулежала императрица, как прекрасные девушки из свиты зашептались, поглядывая на приотставшую Нину.
Великий паракимомен поклонился. Императрица указала Василию на кресло рядом, произнесла глубоким, чуть ленивым голосом:
– Садись, брат и паракимомен. Я вижу, ты, как и обещал, привел мастерицу, чьи притирания мне полюбились. Пусть подойдет ближе, хочу на нее посмотреть.
Нина, повинуясь жесту Василия, сделала несколько шагов и оказалась под навесом шелкового шатра.
Поклонилась низко, выпрямилась. Стояла молча, опустив глаза, позволяя императрице и ее патрикиям разглядеть себя. Позади кресла стояли два молодых евнуха с опахалами из огромных перьев. Искусно выкованные курильницы в углах шатра источали аромат амбры и камфоры.
Императрица обратилась к Нине:
– Как тебя зовут?
– Я Нина Кориари, великая василисса.
– Почему ты не падаешь на колени перед своей императрицей? – гневно обратилась к ней Капитолина.
– Прости меня, почтенная зоста, я не бывала во дворце и не знаю правил. Вижу, что ты не на коленях стоишь, а сидишь на мраморе. Вот и подумала, что раз красавица Капитолина сидит, значит, мне постоять следует из почтения к великой императрице и уважение к ее зосте патрикии.
Капитолина в гневе повернулась к Василию, открыла уже рот, но раздался тихий смех императрицы.
– Капитолина, не гневайся на почтенную женщину. Я специально попросила Василия не обучать ее этикету, хотела посмотреть, как простой народ общается. И, смотри-ка, тебя красавицей назвала – видать, что-то усмотрела в тебе.
Капитолина красавицей не была. Нос крупный, сросшиеся брови, хотя овал лица был хорош. Глаза большие, яркие, с опущенными внешними уголками. Черные волосы назад зачесаны. Над лбом тонкая диадема, с которой жемчужные ниточки спускаются по сторонам лица.
Выслушав василиссу Елену, Капитолина склонила голову, тихо фыркнула, отвернувшись, отчего тонкие нити жемчуга качнулись.
А Елена продолжала разглядывать свою гостью. Нина и сама понимала, что больно уже ее наряд скромен, да сама она худовата. На базаре говорили, что василевсам нравится думать, что народ богато живет. По стати да по фигуре в большом городе о достатке судят. Аптекарше василиссу свою и порадовать нечем, кроме товара своего.
Однако знает Нина, что богатство да титул от горя и болезней не могут защитить.
Она на мгновение подняла глаза, глянув на императрицу с сочувствием. Чай, не только притирания во дворец продавала.
Елене этот взгляд, видать, не понравился. Она нахмурилась.
– Принесла ли ты свои товары, мастерица?
Дамы, внимательно следившие за своей повелительницей, немедленно подхватили то же выражение лица и настроение. Кто-то нахмурился, кто-то отвернулся от Нины. Одна Капитолина, как будто нарочно в противовес императрице, милостиво повернулась к Нине. Без улыбки, но и без былого осуждения.
Нина, справившись с волнением, быстро оглянулась в поисках какой-нибудь лавки или столика, куда можно товар поставить. Не увидев подходящего, опустилась на колени, сняла с корзинки плат и расстелила на мраморных плитах. Сноровисто достала и разложила льняные мешочки, от которых исходил горьковатый запах трав, маленькие расписные горшочки, завязанные промасленной тканью. С низкого глиняного горшка сняла тряпицу, явив взорам влажно поблескивающую черную массу. Закончив с приготовлениями, посмотрела на императрицу, ожидая позволения говорить.
Но Елена молчала, переводя взгляд с расставленных горшочков и сосудов на аптекаршу и обратно.
Нина смотрела на императрицу, пытаясь понять, за что осерчала она. Может, не там товар разложила? Или церемонии какие не соблюла?
Несчастная аптекарша уже собралась молитву возносить. Она растерянно глянула на Василия. Что делать-то? С чего вдруг императрица осерчала?
Великий паракимомен не промолвил ни слова, лишь в задумчивости крутил на пальцах свои перстни, время от времени окидывая быстрым взглядом Елену и девиц. На секунду задержал взгляд на лице Капитолины, та наклонила голову.
– Рассказывай про товар, – раздался наконец грудной голос василиссы.
– Это сборы трав для сна. Их можно рядом с изголовьем положить или над ложем повесить. От них засыпать будешь хорошо, и сны если и будут сниться, то радостные. Я их и с лавандой делаю, и с розой, кто какой аромат больше любит. – Нина взяла один из мешочков и подняла, не очень понимая, можно ли ей подать его императрице в руки.
Капитолина тут же сделала знак одной из красавиц, что стояли вокруг, та подхватила мешочек, вдохнула аромат и, склонившись перед императрицей, подала.
Елена небрежно взглянула, со вздохом взяла в руку, унизанную перстнями и браслетами, поднесла мешочек к носу. Почти сразу отдала, задержав на мгновение взгляд на изображении листка в углу.
Повернув голову к Нине, кивнула той милостиво, чтобы продолжала. А стайка придворных дам передавали друг другу мешочек, нюхали, хихикали, пока Капитолина не обратила на них свой тяжелый взгляд.
– Это, – Нина подняла горшочек с черной массой, – глина из Асфальтового моря[38].Нам ее давно привозят, она хорошо помогает кожу очистить да разгладить. Я в нее добавляю масла, что опять же для чистоты кожи хороши, да перламутр из ракушек перетираю. А глину эту надо на лицо да руки намазывать, а потом ждать, пока молитву Богородице прочитаешь десять раз. Тогда можно смыть простой водой вначале, а после вот этим настоем. – Нина указала на маленький горшочек. – Он и всю остатнюю черноту смыть поможет, и лик оставит мягким и ароматным. Если императрица позволит, я позже на одной из красавиц покажу, что с кожей-то делается после этого средства. А тут у меня разные притирания на основе масла оливкового, да масла миндального, да с травами, что лицо отбеливают. А вот с семенами овса и лаванды масло. Оно и для рук, и для лица, и для тела очень хорошо. Кожа становится гладкая, нежная. А вот… – Нина уже не могла остановиться, начав говорить о любимом деле, но тут заметила, что Елена отвернулась и демонстративно зевнула.
Нина, как споткнувшись, замолчала.
Все смотрели на императрицу. Она, вздохнув, повелела:
– Все уйдите, одна с мастерицей говорить хочу.
Чуть замешкавшись, патрикии с перешептыванием удалились. Последними ушли Капитолина и Василий, тоже в недоумении, до последнего момента ожидая, что их василисса оставит.
Когда все спрятались от солнца в беседке поодаль, Елена обратила свой взор на Нину:
– Ты продаешь отвар Василию для успокоения?
– Да, великая василисса…
– Ты знаешь, для кого он предназначен?
Нина кивнула. Императрица спокойно и невыразительно, как будто обсуждала обыденный церемониал, произнесла:
– Я надеюсь, паракимомен сообщил тебе, что если хоть одна душа узнает…
– Не унижай меня недоверием, великая, молю тебя. – Нина подняла глаза и встретилась с глазами матери, измученной беспокойством о судьбе своего сына. – Я никогда не открываю тайн моих заказчиков, не посмею даже подумать о том, чтобы беду навести на тебя и детей твоих. Господь мне свидетель!
Нина истово перекрестилась. В ту же секунду, устыдившись своей смелости, прижала руку ко рту.
Василисса и правда смотрела на нее в изумлении, красиво изогнув левую бровь. Помолчав, она устало произнесла:
– Отчего ты такая смелая, Нина Кориари? И со мной разговариваешь, не боясь, и, Василий говорит, одна в лавке справляешься, и с эпархом договариваешься. Откуда в тебе, простой горожанке, столько дерзости?
– Прости меня, госпожа, я не умею иначе говорить-то. Это не от смелости, а от невежества моего. И вот лавка – что же остается мне делать, если муж мой теперь в царствии небесном, а меня Господь, не ведаю за какие грехи, в этом мире оставил. Вот и держу аптеку нашу, как умею. Да, многие лекари отказались у меня травы да настои брать. Непорядок, говорят, если женщина сама готовит да торгует. А кто-то и остался в заказчиках. Это уж не те, кто считает женщину чуть лучше дворовой скотины. А что до эпарха-то, так все мы люди, ежели с почетом да уважением отнестись да все подати платить исправно, отчего же не договориться. Ты вон тоже женщина, а мудрость твоя всем в городе Константина известна. Ты прости меня, великая василисса, ежели что не так я сказала.