Нечаянный Роман

Женя постучала пальцем по трубке, подавляя желание заорать: «Девушка!»

С железным клацаньем телефон сожрал очередную монету.

Чужой разговор оборвался так же неожиданно, как и возник. В трубке забурчали знакомые голоса: мама терпеливо поддакивала неразборчивому голосу отца.

– Алло, – сказала Женя.

– Что ты сказала? – отозвалась мама прямо в ухо, словно переместилась в соседнюю комнату.

– Ничего, – сказала Женя.

– Как ты себя чувствуешь?

– Нормально, – ответила Женя, – все хорошо.

Мама снова вздохнула и начала говорить, так осторожно подбирая слова, будто они были минами, а мама – сапером. Сапер из мамы получался никудышный. Каждое слово цепляло обнаженные нервы. Впервые за долгое время Женя почувствовала себя живой. Живой и жутко злой.

– Лучше всего, если ты останешься в Ленингра… я имею в виду – в Петербурге, на все лето, – мямлила мама, – ну, знаешь… до самого дня. Я приеду к тебе в отпуск, в августе. Никто ничего не заподозрит. Жить можно у тети Сони, я договорилась. Она берет совсем немного, я еще картошечки привезу. Мешок тебе, мешок – ей.

С жалким звуком провалилась в автомат последняя монета.

– Я и после окончания не собиралась приезжать, – сказала Женя, – привет тете Соне.

Женя с грохотом повесила трубку. От мембраны отскочил крошечный осколок пластмассы и ужалил в ладонь. Узкая кабина междугороднего телефона показалась на миг тесной, как экономно рассчитанный гроб. Женя выдохнула, застегнулась на две верхние пуговицы, дальше не позволял живот, и рывком распахнула дверь.

Чтобы остаться в комнате на лето, Женя пошла записываться в строительный отряд по ремонту общежития.

Заведующая общежитием Лидия скривила намазанные перламутровой помадой губы:

– Надо будет полы отскребать и окна мыть, ты сможешь… с таким-то пузом? Не в июле срок?

– В начале августа, – сказала Женя.

– Домой почему не едешь?

Женя опустила голову.

Лидия ожесточенно размяла сигарету в пепельнице.

– Я тебя на окна поставлю. Нам щетки новые привезли с длинными ручками. С ними даже нагибаться не надо.

– Спасибо, – сказала Женя.

В горле завозился колючий клубок.

Лидия сунула в рот незажженную сигарету.

– На академ уже подалась?

Пол закачался под ногами. Академический отпуск означал лишение права на проживание в общежитии. Конечно, была еще тетя Соня и картошка, но этого варианта хотелось избежать всей душой.

Женя покачала головой.

Лидия вытащила изо рта замусоленную сигарету.

– Будешь писать заявление, напиши: «На срок академического отпуска с такого-то по такое-то нуждаюсь в общежитии», – я подпишу.

Колючий комок в горле растаял без следа.

– Ну что вылупилась, иди уже, – сказала Лидия, вытряхивая из пачки новую сигарету, – курить охота, аж руки трясутся.

– Спасибо, – пробормотала Женя, – спасибо.

– Да ладно, – Лидия поднесла зажигалку к сигарете, – плавали, знаем.

Глава 8

– Ты на бочок, на бочок сядь, – сказала Жене пожилая медсестра и повернулась к товарке: – Первогодка. На тряпки порвалась, хорошо, руки у Афанасьевны золотые. Заштопала по высшему разряду.

Медсестра говорила про Женину ситуацию с профессиональной индифферентностью. Так сапожник сетует на состояние набоек на сапогах, с той небольшой разницей, что в данном случае «сапогами» был живой человек.

Медсестра оказалась права, сидеть на боку было гораздо удобнее, боль становилась вполне терпимой. Женя сосредоточилась на лице сына. Пунцовый цветок рта с очерченными губами, роскошные темные ресницы отбрасывают длинную тень на крошечную щеку.

– Сиську, сиську ему дай, – приказала пожилая медсестра, показывая, как правильно давать сосок.

– Ты чего худая-то такая, – сказала Жене вторая, улыбчивая медсестра, – скажи, пусть бульону с курой передадут, печенки еще можно. Тушеной, не жареной.

– Не ходит к ней никто, – оборвала ее пожилая, – родители в другом городе, а папаша…

Она высунула кончик языка и выдохнула. Получился короткий, энергично неприличный звук.

– Умер? – спросила собеседница.

– Слинял, – сказала пожилая, неожиданно переходя на громкий шепот.

Улыбчивая медсестра жалостливо покачала головой.

Женя коснулась лбом маленькой головы. Волосы соскользнули с плеч и занавесили, укрыли их от всего мира. Младенец чмокнул губами и вцепился в сосок. Боль огнем обожгла низ живота. Женя невольно застонала. Младенец перестал сосать, открыл темно-вишневые глаза и посмотрел прямо в душу. Теплая нежная волна омыла замороженное сердце. Женя протянула руку к маленькому лицу и пальцем погладила нежную щечку.

– Рома, – сказала она, – тебя зовут Рома. Младенец закряхтел и вернулся к груди.

– Чего ты навалилась-то на него так? – Пожилая медсестра стояла над кроватью с решительным выражением лица. – Еще и волосюками покрыла. А если задохнется? – сказала она. – Давай его сюда. Время кормления вышло. И не тяни так сосок. Трещины будут. Нажми сбоку.

Женя выполнила все указания и с неохотой вернула ребенка медсестре. Оттаявшее на миг сердце снова затянулось ледком.

– Спи, – сказала медсестра, – отдыхай. И пей. Молока больше будет.

Дни в роддоме летели один за другим, сложились в неделю, другую. Роженицы сменяли друг друга, а Женя оставалась в палате. Выяснилось, что старую медсестру зовут Анна Петровна, а улыбчивую – Лена. Женя недоумевала, что ее так долго держат в роддоме, и в то же время благодарила судьбу. Лето выдалось жаркое. Влажный душный воздух приносил с улицы запах жареных чебуреков и нагретого асфальта. Пот струился по спине и впитывался в халат, придавая ему кислый, несвежий запах. Душ работал не всегда, но зато в коридоре стояли два холодильника. И пеленки для Ромы стирать тоже не приходилось. Женя ломала голову, как она сможет обойтись без холодильника в общежитии?