Сказки и потешки

Сильно испугалась старуха. Жила она одна-одинёшенька в избе на самом краю села. Кругом поле, за полем лес; соседние избы далеко, на помощь позвать некого.

Что делать? Как от медведя уйти? А мишка уже на крыльцо взбирается, в сенях деревяшкой постукивает, сердито ревёт.

Отперла тогда старуха погреб, задула огонь, а сама на печь залезла.

Нащупал медведь дверь, сорвал с петель, вломился в избу, стал шарить впотьмах, старуху искать, да в погреб и провалился.

Старуха проворно спрыгнула с печи, захлопнула крышку погреба и побежала соседей звать. Пришли соседи, кто с вилами, кто с топором, а кто и просто с колом, и изловили медведя.

Как мыши кота хоронили

Кошачий род давно враждует с мышиным. Но этот хитрый котище Федот Мурлыка для нас наказанье Божие. Вот как я с ним познакомился. Глупым мышонком был я ещё и не знал ничего. И мне захотелось высунуть нос из подполья. Но мать-царица Прасковья с крысой Онуфрием крепко-накрепко мне запретили норку мою покидать; но я не послушался, в щёлку выглянул: вижу камнем выстланный двор; освещало солнце его, и окна огромного дома светились; птицы летали и пели. Глаза у меня разбежались.

Выйти не смея, смотрю я из щёлки и вижу, на дальнем крае двора зверёк усатый, сизая шкурка, розовый нос, зелёные глазки, пушистые уши, тихо сидит и за птичками смотрит; а хвостик, как змейка, так и виляет. Потом он своею бархатной лапкой начал усастое рыльце себе умывать. Облилося радостью сердце моё, и я уж сбирался покинуть щёлку, чтоб с милым зверьком познакомиться. Вдруг зашумело что-то вблизи; оглянувшись, так я и обмер. Какой-то страшный урод ко мне подходил; широко шагая, чёрные ноги свои подымал он, и когти кривые с острыми шпорами были на них; на уродливой шее длинные косы висели змеями; нос крючковатый; под носом трясся какой-то мохнатый мешок, и как будто красный с зубчатой верхушкой колпак, с головы перегнувшись, по носу бился, а сзади какие-то длинные крючья, разного цвета, торчали снопом. Не успел я от страха в память прийти, как с обоих боков поднялись у урода словно как парусы, начали хлопать, и он, раздвоивши острый нос свой, так заорал, что меня как дубиной треснуло. Как прибежал я назад в подполье, не помню. Крыса Онуфрий, услышав о том, что случилось со мною, так и ахнул. «Тебя помиловал Бог, – он сказал мне, – свечку ты должен поставить уроду, который так кстати криком своим тебя испугал; ведь это наш добрый сторож петух; он горлан и с своими большой забияка; нам же, мышам, он приносит и пользу: когда закричит он, знаем мы все, что проснулися наши враги; а приятель, так обольстивший тебя своей лицемерною харей, был не иной кто, как наш злодей записной, объедало кот Мурлыка; хорош бы ты был, когда бы с знакомством к этому плуту подъехал: тебя б он порядком погладил бархатной лапкой своею; будь же вперёд осторожен».

«ВЕДЬ ЭТО НАШ ДОБРЫЙ СТОРОЖ ПЕТУХ»

Долго рассказывать мне об этом проклятом Мурлыке; каждый день от него у нас недочёт. Расскажу я только то, что случилось недавно. Разнёсся в подполье слух, что Мурлыку повесили. Наши лазутчики сами видели это глазами своими. Вскружилось подполье; шум, беготня, пискотня, скаканье, кувырканье, пляска, – словом, мы все одурели, и сам мой Онуфрий премудрый с радости так напился, что подрался с царицей и в драке хвост у неё откусил, за что был и высечен больно. Что же случилось потом? Не разведавши дела порядком, вздумали мы кота погребать, и надгробное слово тотчас поспело. Его сочинил поэт наш подпольный Клим, по прозванию Бешеный Хвост; такое прозванье дали ему за то, что, стихи читая, всегда он в меру вилял хвостом, и хвост, как маятник, стукал. Всё изготовив, отправились мы на поминки к Мурлыке; вылезло множество нас из подполья; глядим мы, и вправду кот Мурлыка в ветчинне висит на бревне, и повешен за ноги, мордою вниз; оскалены зубы; как палка,[13 - Ветчиння (или ветчинница) – коптильня, помещение, где коптят ветчину.] вытянут весь; и спина, и хвост, и передние лапы словно как мёрзлые; оба глаза глядят не моргая. Все запищали мы хором: «Повешен Мурлыка, повешен кот окаянный; довольно ты, кот, погулял; погуляем нынче и мы». И шесть смельчаков тотчас взобралися вверх по бревну, чтоб Мурлыкины лапы распутать, но лапы сами держались, когтями вцепившись в бревно; а верёвки не было там никакой, и лишь только к ним прикоснулись наши ребята, как вдруг распустилися когти, и на пол хлопнулся кот, как мешок. Мы все по углам разбежались в страхе и смотрим, что будет. Мурлыка лежит и не дышит, ус не тронется, глаз не моргнёт; мертвец, да и только. Вот, ободрясь, из углов мы к нему подступать понемногу начали; кто посмелее, тот дёрнет за хвост, да и тягу даст от него; тот лапкой ему погрозит; тот подразнит сзади его языком; а кто ещё посмелее, тот, подкравшись, хвостом в носу у него пощекочет. Кот ни с места, как пень. «Берегитесь, – тогда нам сказала старая мышь Степанида, которой Мурлыкины когти были знакомы (у ней он весь зад ободрал, и насилу как-то она от него уплела), – берегитесь: Мурлыка старый[14 - Уплела – здесь: убежала, спаслась.] мошенник; ведь он висел без верёвки, а это знак недобрый; и шкурка цела у него». То услыша, громко мы все засмеялись. «Смейтесь, чтоб после не плакать, – мышь Степанида сказала опять, – а я не товарищ вам». И поспешно, созвав мышеняток своих, убралася с ними в подполье она. А мы принялись как шальные прыгать, скакать и кота тормошить. Наконец, поуставши, все мы уселись в кружок перед мордой его, и поэт наш Клим, по прозванию Бешеный Хвост, на Мурлыкино пузо взлезши, начал оттуда читать нам надгробное слово, мы же при каждом стихе хохотали. И вот что прочёл он: «Жил Мурлыка; был Мурлыка кот сибирский, рост богатырский, сизая шкурка, усы как у турка; был он бешен, на краже помешан, за то и повешен, радуйся, наше подполье!..»

РАЗНЁССЯ В ПОДПОЛЬЕ СЛУХ, ЧТО МУРЛЫКУ ПОВЕСИЛИ

Но только успел проповедник это слово промолвить, как вдруг наш покойник очнулся. Мы бежать… Куда ты! Пошла ужасная травля. Двадцать из нас осталось на месте; а раненых втрое более было. Тот воротился с ободранным пузом, тот без уха, другой с отъеденной мордой; иному хвост был оторван; у многих так страшно искусаны были спины, что шкурки мотались, как тряпки; царицу Прасковью чуть успели в нору уволочь за задние лапки; царь Иринарий спасся с рубцом на носу; но премудрый крыса Онуфрий с Климом-поэтом достались Мурлыке прежде других на обед. Так кончился пир наш бедою.

ДВАДЦАТЬ ИЗ НАС ОСТАЛОСЬ НА МЕСТЕ; А РАНЕНЫХ ВТРОЕ БОЛЕЕ БЫЛО

Пляши, Матвей, не жалей лаптей

Тень, тень-потетень,
Выше города плетень!
У Спаса бьют,
У Николы звонят,
У старого Егория
Часы говорят:
«Уж ты бей, не жалей,
Будет всем веселей!
Разгоняй тоску,
Поминай Москву!
Ах ты, матушка Москва,
Золотая голова!
Тень, тень-потетень,
Выше города плетень!
О шести углах,
О семи головах!»
Похвалялися ежи:
«У нас шубы хороши!»
Похвалялись блохи:
«И у нас не плохи!»
Синичка, синичка,
Воробью сестричка.
Воробей не зевал
Да залез в амбар
Клевать просо
Своим носом.

Ай ду-ду, ду-ду, ду-ду,
Сидит ворон на дубу!
Он играет во трубу,
В трубу точёную,
Позолочённую.
Прилетела синица:
«Когда будем жениться?» –
«А в середу
К обеду!»

«АХ ТЫ, МАТУШКА МОСКВА, ЗОЛОТАЯ ГОЛОВА!»

Ай лю-лю, лю-лю, лю-лю,
Огород я прополю!
Ко мне курочки бегут,
Гуси серые летят.
Покатилося перо
Во Иваново село.
Там дудочник
Балалаечник
Вышел на крыльцо
Да нашёл кольцо,
Пошёл по водицу,
Нашёл молодицу.
Молодушка-молода
Калачиков напекла.
Калачи – горячи,

ОЙ ТЫ, ДОЖДИК, ДОЖДЬ!

Хоть в окошко мечи!
Пришёл мальчик,
Обжёг пальчик,
На базар побежал,
Отцу-матери сказал!
Отец-старичок
Дал пятачок,
Мать-старушка
Дала ватрушку!
Ой ты, дождик, дождь!
Да на бабкину рожь,
Да на дедову пшеницу,
Да на сестрину косицу,
Да на весь наш дом