Спи со мной. Пробуждение

– А-а-а! – парень вопит, в ужасе уставившись на покрасневшую в пламенеющей лазури кожу, которая покрывается волдырями.

Потрясенно разжимаю пальцы, и он вскакивает, забыв о сумке. Незадачливый грабитель убегает с такой скоростью, словно за ним гонится оживший кошмар. Наверняка не ожидал от меня подобного. Я, честно говоря, тоже.

Облокотившись о стену и дрожа всем телом, смотрю на руку. Она выглядит совершенно нормально, будто это не я минуту назад ошпарила человека из имплантированного в ладонь огнемета.

Что это, мать твою, было?

Глава 3

Что считать завершением истории, если один из главных героев погиб, а второй пропал? Всегда ли конец там, где поставлена точка? Возможно, стоит приглядеться, чтобы различить многоточие – открытый финал, в котором зашифровано новое начало…

На мольберте проступают широкие фиолетовые мазки мастихином. Они складываются в изображение окруженной горами вересковой пустоши, над которой нависает низкое, тяжелое, потемневшее небо. Завороженно провожу пальцами по холсту, ощущая запах приближающейся грозы. Чем было вырвавшееся из центра моей ладони пламя? Я обладаю силой джинна? Но почему она не проявлялась раньше, когда мне была необходима помощь? Или же… я обрела ее недавно?

В утопающих за горизонтом розовых облаках, которые я создала в точке входа, мелькает молния. Краски на картине смазывает хлынувший из нарисованных туч ливень.

Ты сильнее земной женщины и свободнее джинири. Твоя душа пробудится. Обещай мне, что не предашь свое сердце, будешь беречь рожденное в нем пламя.

А что, если слова отца были не просто красивой метафорой? До сегодняшнего дня я была уверена, что он всего лишь прощался со мной, но факты говорят за себя: в минуту, когда он произнес это и мы замерли в объятии, я почувствовала разгорающийся внутри огонь, узнала, каково это – когда от жара закипает кровь в венах. Либо отец передал мне свою силу, либо раскрыл то, о чем я не догадывалась, но с чем жила с самого рождения.

Я опять остаюсь один на один с вопросами, ответы на которые невозможно найти в «Википедии». Мои кошмары научили меня не сдаваться, показали, что из стен любой тюрьмы можно выбраться, а с любыми проблемами справиться, но я продолжаю тыкаться по углам, подобно слепому котенку. Какой толк от магии, если даже с ней я беспомощна, когда речь заходит о Зейне…

Отворачиваюсь от полотна, пейзаж на котором успел превратиться в сиренево-серую абстракцию, и подхожу к двери, открывающей дорогу в сны. Упираюсь лбом в деревянную поверхность. В очередной, сотый по счету раз, сжимаю ручку. Зейн. Единственный мужчина, в руках которого я жила, горела, с кем хотела спать и просыпаться… В каких мирах ты видишь сны? Почему тебя нет рядом? Поворачиваю ручку, смутно надеясь на чудо. Закрыто. Когда я смирюсь с тем, что лимит на чудеса исчерпал себя в обрушившемся гроте?

Устало прислоняюсь к двери. Шум моря за окном успокаивает, расслабляет, укутывает, смыкает веки, тянет сознание в дрему. Я почти поддаюсь ему, отключаясь от какофонии сумбурных мыслей, забываясь в отраженном от стен морской раковины прибое, но в последний момент с другой стороны раздаются далекие отголоски ребаба[7 - Ребаб – струнный смычковый музыкальный инструмент арабского происхождения.]. Незнакомая арабская мелодия еле слышна, как если бы музыкант коснулся струн тысячу лет назад, и его песня обратилась в эхо, которое, спустя столетия, донеслось до меня сквозь сны. Однако она определенно не является плодом моего воображения. Резко вскакиваю и, прильнув к двери, прислушиваюсь так внимательно, будто от этого зависит моя жизнь, но музыка тут же стихает.

Ни звука.

Ни ноты.

А может, ничего и не было? Нет, я не могла обмануться. Остервенело дергаю ручку двери.

– Зейн! Зейн! Это ты? Ты там?!

Неожиданно музыка возникает снова – но не ребаб, а вкрадчивый баритон старика Джаггера, поющего о тьме и о девушках в летних платьях. Будильник.

Отчаянно сопротивляюсь пробуждению, ругая себя за то, сколько алкоголя выпила ночью, и за то, что пожертвовала часами сна в угоду спонтанной идее провести ночь в Венеции. Если бы легла в постель, ограничившись короткой прогулкой по острову, избежала бы неприятностей и получила шанс провести в точке входа больше времени. Хотя в этом случае я бы не обнаружила у себя сверхъестественные способности…

Песня становится громче, и я с досадой принимаю неизбежное, открывая глаза в номере отеля. Голова нещадно трещит. В черепной коробке взрываются и бьют в темечко фейерверки. Морщусь, взглянув на экран смартфона. Три часа сна для того, кто самонадеянно переоценил свои возможности в баре, а затем ввязался в драку с грабителем – приговор. Страшно представить, как я выгляжу, но рано или поздно придется взглянуть страху – себе – в лицо. Хмыкнув, иду в ванную.

Разодранная кожа на скуле жжет под струями холодного душа, и мне остается лишь надеяться, что последствия утреннего приключения удастся скрыть с помощью пластыря. Раз за разом тянусь за мылом в желании смыть не въевшуюся в ссадины на ладонях грязь, а следы шарящих по карманам грубых, чужих рук. И только коснувшись мочалкой шеи осознаю – перстня с рубином, который я, не снимая, носила после возвращения из Неаполя, нет.

***

Время – главный друг и главный враг тех, кто отчаялся. Иногда оно дарит надежду, а иногда – мучительные дни, которые нельзя ускорить, перемотать, переключить.

Кинофестиваль в Венеции принимает форму изощренной пытки, когда я лишаюсь кольца Зейна: подходить к актерам, улыбаться, скрывая беспокойство, бесконечно нажимать кнопку спуска, проклиная собственную безответственность, пробовать вызвать пламя, разочаровываться из-за неудачи, заказывать в ресторане ужин, жалея в этот момент о том, что приняла приглашение Бьянки и Яна – невыносимо. Ничего бы не случилось, останься я на Лидо.

И даже самолет до Осло, на который я сажусь после закрытия фестиваля, не приносит долгожданного облегчения. Чувство вины продолжает скрестись в сердце, и если раньше его подпитывало исчезновение отца, то теперь достаточно пропавшего перстня Зейна.

Стюардесса ставит передо мной стакан томатного сока и я, наконец, откладываю журнал авиакомпании, который рассеянно листала в безуспешных попытках отвлечься. Не надо быть Шерлоком Холмсом, чтобы догадаться: кольцо забрал нападавший и, скорее всего, сделал это, когда я на пару секунд потеряла сознание, поэтому этот эпизод и стерся из памяти. Намного интереснее, где оно сейчас. Кочует по местным ломбардам? Вряд ли. Такие драгоценности не выставляют в витринах. Может быть, вернуться и поспрашивать у перекупщиков? Всегда есть шанс, что при разговоре тет-а-тет что-нибудь всплывет. Тяжело вздыхаю, по-прежнему злясь на себя. Чушь! Напоминает сюжет плохого детектива.

На мгновение ко мне приходит безумная идея попросить маму разложить карты, но я тут же от нее отмахиваюсь: не стоит ударяться в эзотерику из-за оплошности, которую совершила. Все, что от меня требуется – заехать за кошкой и рассказать немного о фестивале. Но через несколько часов, сидя за столом напротив мамы, я проваливаю и эту простую задачу.

– Детка, ты сама не своя.

– Что? – Я не заметила, как перестала слушать маму, восторженно рассуждающую о том, как было бы здорово своими глазами увидеть Тома Круза или Натали Портман.

– У тебя не все в порядке, хотя ты очень стараешься убедить меня в этом.

Мама гладит урчащую Тыкву, которая демонстративно зевает, глядя в мою сторону. Обиделась, что я в очередной раз оставила ее так надолго?

– Нет, все отлично… – Это звучит настолько фальшиво, что я предпочитаю заткнуться вместо того, чтобы и дальше разыгрывать представление. Но молчание затягивается, и я сдаюсь: – Черт, ты права. Все плохо. У меня украли перстень Зейна.

Мама ахает, прикрыв рот ладонью. Я никогда не видела ее такой испуганной. В больнице, когда я очнулась от комы, она была взволнована. Когда погиб отец – разбита. Сейчас мама боится. Потому что мне есть, что терять?

– Кто? И как это вышло?

Кусаю губы. Смысла увиливать нет.

– Какой-то парень напал рано утром, когда я возвращалась в отель. Хотел унести камеру, но мне удалось отбиться. Тем не менее, без добычи он не ушел…

Я решаю пока не говорить о том, что именно помогло мне спастись – не потому, что не доверяю маме или опасаюсь, что она не поверит, а потому, что сама не понимаю, как расценивать случившееся.

– И что делать? Как вернуть перстень? – растерянно спрашивает мама.

– Этот ж вопрос я хотела задать тебе, – признаюсь я, пожимая плечами. – Никогда не верила в гадания, но все твои предсказания сбылись. И про красные цветы, и про того, кто показывает путь…

Флешбэки мелькают рваными образами украшенного маком коктейля в ночном клубе и Зейн, который обнимает меня на ревущем мотоцикле: «Вперед, киска, не останавливайся…».

Пауза опять затягивается, и я наконец договариваю:

– А еще карта, которая выпала из колоды, когда мы с Зейном улетали в Испанию. Смерть.

Скелет в седле поворачивается, скалящийся череп впивается в меня провалами глазниц. Мне вдруг становится не по себе, будто зловещий аркан выпал вновь и все вот-вот повторится.

– Ли, – осторожно произносит мама, – не воспринимай Таро чересчур буквально. Тринадцатый аркан редко следует трактовать прямо. Чаще всего он символизирует перерождение.

Вздрагиваю. Синие всполохи пляшут в ладонях. Все не так однозначно, как кажется? Жизнь за жизнь? Смерть за право гореть?

– Отца больше нет, Зейна, возможно, тоже, а ты даешь импровизированный мастер-класс про то, как правильно читать Таро? – Упрек срывается с губ прежде, чем я успеваю осознать, что несу.

Мама качает головой и с грустью улыбается.

– Я не отрицаю гибель твоего отца. Я хочу сказать, что все сложнее, чем ты думаешь. Тринадцатый аркан – это обновление. Шанс изменить что-то.

Голубые искры разгораются, огонь вырывается наружу, плавит кожу, танцует, танцует, танцует…

Мне с трудом удается абстрагироваться от манящего чувства нарастающей силы, которое я испытала, когда пламя коснулось чужого запястья. От чувства, которое все это время отказывалась признавать. Заставляю себя не думать о нем, не фантазировать, как потрясающе было бы ощутить его снова, не представлять покалывание на кончиках пальцев.