Кондитерша с морковкиных выселок

Глава 7

На этот раз грушевое дерево не колыхнулось, и я подавила тяжёлый вздох. Что ж, лёгкий путь домой мне не светит. Надо было ожидать.

– Апо! Ты… разговариваешь с деревьями?!. – услышала я испуганный шёпот Ветрувии за спиной.

– Да так, перебросились парой фраз, – ответила я, с трудом скрывая разочарование.

Если волшебный дом не знает или не хочет сказать, как мне вернуться, то как же узнать об этом мне? Простой неволшебной женщине? И как вернуться-то? Потому что жить здесь я не хотела ни при каких обстоятельствах.

– Ты знаешь язык деревьев? – Ветрувия подошла ко мне и заглянула в лицо. – Язык деревьев ты тоже выучила, когда ударилась головой?

– О чём ты?.. – спросила я машинально, думая лишь о возвращении домой. – Какой язык деревьев?

– А на каком языке ты говорила? – поразилась Ветрувия.

Только тут я сообразила, что беседовала с грушей, говоря по-русски. Ещё один сюрпризик – вилла в Италии, которая говорит на русском языке. Но зато никто, кроме меня, её не поймёт. Эту виллу.

– Ты права, я говорила на языке деревьев, – пошла я по пути наименьшего сопротивления, чтобы не заставлять Ветрувию слишком напрягать мозги. – Тоже последствия удара головой о камень. Удачно ударилась, да?

– Удачно… – не слишком уверенно согласилась она, глядя на меня во все глаза. – И что теперь?

– Теперь мы пойдём и поговорим с матушкой, – объявила я. – Надо действовать, пока они там ещё все пуганные. Ковать железо, пока горячо!

– Ага… – растерянно согласилась Ветрувия.

Помогая друг другу, мы вылезли из окна, но прежде, чем отправиться к флигелю, я обошла дом. Он был деревянный, только основание сложено из крупных серых камней, грубо обточенных. Если заткнуть щели чем-нибудь, прибить ставни, крышу подлатать, и если печка работает – сиротскую итальянскую зиму вполне можно пережить. Потому что неизвестно, надолго ли я здесь застряла.

Наверное, можно найти кого-то, кто умеет делать ремонт… Вот только чем платить?.. А, там какое-то наследство будет. Может, его хватит, чтобы заплатить рабочим… Синьора Ческа сказала, что адвокат приезжает через три дня. Значит, это будет послезавтра. И значит, мне нельзя пропустить его приезд. Иначе «добрые» родственнички обдерут бедняжку Апо, как липку. В этом я даже не сомневалась.

– Пошли, – скомандовала я Ветрувии и смело направилась в сторону флигеля.

Она засеменила следом за мной, боясь забегать вперёд и боясь сильно отстать, и всё время оглядывалась на дом с синей черепичной крышей.

– Ты точно не ведьма? – уточнила она, когда мы уже подходили у флигелю.

– Конечно, нет, – сказала я ей. – Ты же меня столько лет знаешь. Какая я ведьма? Была бы ведьмой, вместо Джианне утонула бы синьора Ческа.

Ветрувия то ли всхлипнула, то ли икнула, а я тут же громко сказала по-русски:

– Если что – это шутка, а не руководство к действию! Топить никого не надо. Душить, закапывать и убивать прочими способами – тоже не нужно. Мы лишь пугаем. И защищаемся. Это понятно?

Неподалёку росло апельсиновое дерево, и я указала на него пальцем. Ветки дерева тут же склонились, показывая, что неведомый кто-то услышал и понял.

– Спасибо, – поблагодарила я и ускорила шаг.

Когда мы подошли к флигелю, то обнаружили синьору Ческу возле колодца – она полулежала, прислонившись спиной к каменной кладке колодца, а Миммо старательно брызгала водой матери в лицо. Жутти только что достала ещё одно ведро воды, а Пинуччо робко держался поодаль, и левый глаз его стремительно заплывал, так же, как и глаз Ветрувии. Одна только тётушка Эа невозмутимо восседала в своём кресле, умудрившись задремать и не уронить ложку. Зато над поляной растекался уже знакомый мне запах пригоревшего апельсинового варенья.

– Как себя чувствуете, синьора Франческа? – спросила я, подходя к колодцу, но на всякий случай держась на безопасном расстоянии в десять шагов.

Ческа подскочила, как ужаленная, а Миммо и Жутти завизжали, бросившись бежать. Ведро упало и холодная вода плеснула нам под ноги.

Пинуччо орать не стал и бежать не стал, но предусмотрительно попятился, держась поближе к дороге. Кусты его теперь не манили. Тётушка Эа встрепенулась и с любопытством уставилась на нас, сонным голосом поинтересовавшись, что происходит.

– У вас варенье горит, – подсказала я ей.

– Да, горит, – согласилась она и неторопливо поднялась из кресла, чтобы снять таз с жаровни.

– Так что? Вы всё уяснили? – продолжала я, обращаясь к синьоре Ческе. – Или повторить? – тут я многозначительно подняла указательный палец, и повинуясь этому простому жесту зашевелилась виноградная плеть, вьющаяся по плетёной изгороди.

Виноградная лоза зелёной змеёй проползла по траве, обогнала Миммо и Жутти и преградила сестрёнкам путь. Миммо сразу завыла, а Жутти сделала отчаянную попытку перепрыгнуть лозу. Ответ был жёстким – её прилетело лозой сзади по коленкам, ноги Жутти подломились, и она рухнула на землю, шлёпнувшись лицом. Миммо помогла ей подняться, и они испуганно обнялись, скуля и оглядываясь, но больше не осмеливались сделать ни шагу. Пинуччо оказался не в пример умнее сестёр и остановился сам, вытянувшись по стойке «смирно» и всем видом показывая, что всё уяснил и повторений лично для него не требуется.

– Итак, – я обвела всё семейство взглядом. – С этих пор жить мы будем по другим правилам. По моим. Возражения есть?

Возражений ни у кого не было.

– Вы живёте во флигеле, – начала я объяснять новые правила, – мы с Ветрувией переселяемся в дом. Кто к нам сунется… – тут я замолчала и выразительно показала кулак, на манер синьоры Чески.

Если у неё этот фокус прокатывает, то и у меня получится.

Снова никто не стал возражать, и я перешла к насущным проблемам.

– Где мы покупаем еду? – спросила я деловито, и так как мне никто не ответил, обратилась к Ветрувии: – Где мы покупаем еду?

– У нас курицы, огород, – пробормотала она, – рыбу покупаем на рынке… Мука и масло в кладовой…

– Возьмём всего, – распорядилась я. – А рыбу будете покупать для нас отдельно. И только попробуйте нас отравить… – тут я перешла на русский: – Надо что-нибудь такое устроить. Чтобы душа развернулась, – сказала я саду. – Но только без увечий и тяжёлых последствий.

Первые секунды две было тихо, а потом деревья зашелестели. Но не все разом, а вокруг нас. Словно ветер пробежался, закручиваясь воронкой. Сначала легко, лишь пошевелив макушки деревьев, потом сильнее, заставив уже заколыхаться кроны, а потом застонало всё – содрогнулись стволы, взметнулся сухой сор от корней. Я сама слегка опешила, когда увидела такое светопреставление вокруг – словно сад собирался вырвать корни из земли и двинуться на нас войной.

Что касается остальных – они попросту потеряли дар речи, упав на колени и прикрывая головы. Лишь одна тётушка Эа, кажется, ничего не заметила, с неторопливостью черепахи перекладывая верхний слой варенья в другой таз.

– Хватит, – попросила я, слегка струхнув, и буря без ветра сразу же улеглась.

Прокашлявшись, чтобы голос звучал потвёрже, я перешла на итальянский.

– Где документы на виллу? – сказала я строго, обращаясь к Ческе. – Все документы – сюда, немедленно. Ты, – я ткнула пальцем в Миммо, – собери нам еду в какую-нибудь корзину. Соль не забудь. А ты, – я указала на Жутти, – принеси какие-нибудь старые тряпки. Нам надо прибраться в новом доме.

Синьора Ческа первая тяжело и неуклюже поднялась и затрусила во флигель, а за ней потянулись её доченьки.

Вскоре передо мной стояла корзина с провиантом – лепешками, которые пекли утром, яйцами, мешочком муки и глиняным горшочком топлёного сливочного масла. Были здесь головка сыра, маринованные оливки, рис и соль. Жутти притащила тряпки и щётки, а синьора Ческа, вытянув руку, на расстоянии передала мне какую-то помятую и засаленную бумажку.

Развернув её, я увидела рукописную купчую на землю и постройки виллы «Мармэллата». Прежним хозяином значился какой-то Гвидо Гассон, и он продал виллу за триста флоринов. Учитывая, что долг Джианне составлял десять тысяч, виллу он приобрёл за копейки. Внизу документа стояли подписи продавца и покупателя, и дата – февраль 1430 года.

– Это останется у меня, – сказала я, аккуратно складывая купчую и убирая её для верности за отворот рукава. – На всякий случай.

Я хотела взять корзину с едой, но она оказалась слишком тяжёлой. Пришлось позвать Ветрувию на помощь. Я думала, мы потащим корзину вместе, но Ветрувия преспокойненько подняла её и поставила себе на голову.

Мне только и оставалось, что забрать щётки и тряпки и сердечно попрощаться.

– Не вздумайте разговаривать с адвокатом без меня, – напомнила я синьоре Ческе на прощание. – Узнаю – мало не покажется.

Когда мы с Ветрувией пошли в сторону дома с синей черепичной крышей, у молчавшего это сих пор Пинуччо прорезался голос.

– А что с апельсинами делать, Апо? – позвал он робко.

– Как что? – я на ходу обернулась через плечо. – Варить варенье, конечно. Что вы с ними до этих пор делали?

На это Пинуччо промолчал, а Ветрувия хихикнула.

– Посмотрим, как они теперь справятся без нас, – сказала она, когда флигель и его обитатели скрылись за деревьями, а впереди замаячил наш дом. – Эа постоянно спит, а Миммо и Жутти – так себе работницы. Придётся Ческе самой возле жаровни потеть. И Пинуччо с ней вместе.

– Не любишь мужа? – спросила я.

– А за что его любить? – озадачилась Ветрувия. – Мужичонка он – так себе. Трус и подхалим. Всё время мамочке в рот смотрел и поддакивал. А на самом деле, он её ненавидит.

– За это его трудно упрекнуть, – пробормотала я и сказала уже громко: – Если не любила, зачем вышла?

– Ой, Апо! Ты будто не из озера вынырнула, а с небес свалилась, – фыркнула она. – Как будто нас спрашивают, когда замуж выдают! За кого отец сказал, за того и пошла. Мой папаша с Пинуччо в Милане вместе работали – плотниками. Я, вроде как, Пинуччо приглянулась, вот он и договорился с папашей.

– Ты его до свадьбы не знала, что ли?

– Знала, – пожала плечами Ветрувия. – Ну, как знала? Видела пару раз, как какое-то чудо плешивое с моим папашей из одной бутылки пьёт. Кто же знал, что теперь придётся на его плешь до самой смерти смотреть.

– Разведись, – посоветовала я.

Ветрувия споткнулась и чуть не уронила корзину с провиантом.

– Осторожно! Яйца побьёшь! – перепугалась я.

Но Ветрувия смотрела на меня не менее испуганными глазами.

– Как это – р-развестись? – она даже начала заикаться. – Ты о чём говоришь? Нас в церкви венчали… Мы теперь самим Богом связаны… Да и куда я пойду? – тут заикаться она перестала и заговорила напористо, даже зло. – К папаше? Так он меня если не прибьёт, то на улицу вышвырнет – что семью опозорила, от мужа сбежала. А на улице мне что делать? Попрошайничать? Или подол задирать за кусок хлеба?

– Не злись, не злись, – успокоила я её. – Я просто забыла, как у нас с этим сложно.

– Забыла… – хмыкнула Ветрувия, уже успокаиваясь, и заворчала: – Про развод-то ты не забыла…

– Это – общие сведения, – ответила я уклончиво. – Такое не забывается. Я частностей не помню.

Ветрувия чуть снова не споткнулась, глядя на меня с благоговейным ужасом:

– Нет, ты точно странная… – произнесла она, таращась. – Даже говоришь, как наш священник! Слушай, Апо, – внезапно загорелась она, – а давай уедем отсюда?

– Куда, например?

– В Сан-Годенцо! Или в Милан! – она так и подпрыгнула, а я опять заволновалась за сохранность яиц. – Если ты читать и писать научилась, – продолжала Ветрувия, – то можешь устроиться в какую-нибудь корпорацию переписчиком книг, или письма писать по заказу! Или богатея какого подцепишь! Ты же красотка! Тебя только приодеть немного – и за графиню сойдёшь!

Идею подцепить богатея я отмела сразу, а вот насчёт остального задумалась. Фермерша или варщица варенья из меня была – так себе. А вот писать письма, если тут поголовно все неграмотные… Но нет. Дело не в работе и даже не в заработке. Пока я здесь, есть надежда как-то вернуться домой. Как говорится – где зашёл, там и выйдешь. А уехав в Милан я точно умру в пятнадцатом веке, в Милане. И хорошо, если от старости, а не от аппендицита, чумы или войны. Да и сад… Он защищает. Он живой. Я ему нравлюсь. Вот это и называется – подцепить богатея! А не в Милане… юбку задирать.

– Нет, Труви, – покачала я головой. – Ехать куда-то – это не вариант. Денег у нас с тобой нет, до Милана далеко, да и там ещё – как повезёт устроиться. А здесь, всё-таки, крыша над головой. Есть, где переночевать. Есть, что поесть. Да и дом нас защитит. А в дороге всякое может случиться.

– Ты права, – согласилась Ветрувия, уныло. – И всё-таки, в Милане интереснее.

– Кто же спорит? Милан – это… – я чуть не сказала «столица моды», но вовремя прикусила язык.

Но мы уже пришли к дому, так что продолжать этот разговор необходимости не было.

Мы собирались залезть в дом через окно, уже привычным путём, но обнаружили, что обвалившаяся крыша портика куда-то пропала. То есть крыльцо было в наличии, столбы-подпорки стояли на месте, а вот крыша исчезла.

Я посмотрела по сторонам, но нигде не увидела даже трухлявых досок. Крыша словно испарилась.

Ветрувия задрожала так, что я велела ей поставить корзину на землю, пока яйца не превратились в омлет досрочно.

– Кто-то здесь был… – зашептала Ветрувия, затравленно оглядываясь.

– Ну, кто бы он ни был, а дело он сделал доброе, богоугодное, – утешила я её, – помог двум слабым женщинам. И я даже догадываюсь, кто.

– Кто? – спросила моя подруга с придыханием.

– Домик, это ведь ты? – позвала я, переходя на русский.

Груша тут же закивала мне, и я приветливо помахала ей рукой в ответ.

– Видишь? Ничего страшного, – сказала я Ветрувии. – Это наш дом. Сам обрушил – сам убрал. Замечательное качество! Заходим.

И я смело поднялась на крыльцо и открыла входную дверь.

За работу мы взялись дружно – Ветрувия взяла на себя кухню, а я занялась жилыми комнатами.

На первом этаже были три комнаты – одна из них кухня, другая – кладовка, где стояли сундуки с сахаром. В третьей комнате, расположенной слева от кладовки, тоже было пыльно, везде валялась старая поломанная мебель, а в оконной раме уцелели стёкла всего в двух сегментах.

На второй этаж вела лестница, и я даже собралась по ней подняться, но посмотрела на состояние трухлявых ступеней – и передумала. Не хватало ещё закончить жизнь в пятнадцатом веке досрочно, свернув себе шею, если лестница рухнет.

Первым делом надо было устроить место для ночлега.

Я вытащила из комнаты всё ломьё, оставив пару стульев, у которых ножки хоть и шатались, но были вполне ещё крепкие. Потом щёткой обмела стены, вымела сор и пыль, потом мы с Ветрувией сбегали к колодцу за водой (решили, что вдвоём ходить безопаснее), и пока она мыла котелки в кухне, я вымыла оставшиеся в окнах стёкла и вымыла пол. Для этого пришлось сделать ещё четыре вылазки к колодцу за водой, и всякий раз мы с Ветрувией наблюдали одну и ту же картину – всё семейство Фиоре мрачно и методично мешало варенье в тазах.

События – событиями, потрясения – потрясениями, а деньги зарабатывать надо.

– Ты говоришь, варенье – это доходное дело? – спросила я у Ветрувии, когда мы в очередной раз прибежали к флигелю – на этот раз, чтобы забрать тощие матрасики и подушки с наших кроватей. – Но мы что-то не процветаем.

– Доходное! – в сердцах отозвалась Ветрувия. – Где-нибудь, но точно не в этой дыре! Кто здесь покупает варенье? Пара-тройка тупоголовых деревенщин. И те берут горшочек с кулачочек. Не знаю, о чём думал твой муж, когда затащил нас сюда.

– Тем более не знаю, – призналась я со вздохом. – А что он был за человек? Мой муж?

– Такой же, как Пинуччо, – Ветрувия сдула со лба выбившуюся прядь, потому что руки были заняты – мы несли постельные принадлежности. – Только поумнее, похитрее. Джианне был тот ещё проныра. И любил красивых девчонок. Так, однажды, тебя и подцепил. Увидел, как ты представляешь в уличной труппе, и уговорил тебя сбежать.

– Ах он, обольститель… – сказала я рассеянно.

– Да уж, обольститель! Наверное, тебе совсем несладко было с теми бродягами, если ты решила сбежать с Джианне.

Я промолчала, потому что совершенно не знала, что там Аполлинария нашла в своём Джианне. Если честно, мне и не надо было об этом знать. Сейчас хватало других проблем и забот, чем обдумывать – что там за человеком был мой покойный супруг… Вернее, не мой. Не мой, конечно, а бедняжки Апо. А вот куда, интересно, девалась эта бедняжка? Если её выбросило в мой мир… Меня словно током ударило от этой мысли. Мама решит, что я спятила. И точно отправит средневековую комедиантку, не умеющую читать, в психбольницу. Кошмар какой… Да как же вернуться обратно?!.

Но об этом можно было подумать, расстилая постели.

Спать на полу было ненамного жёстче, чем на досках кровати, но я всё равно долго лежала без сна, глядя в потолок. Ветрувия давно посапывала на своём матрасике, а я думала, что вторая ночь в этом странном и страшном мире такая же странная и страшная. Прошлой ночью меня хотели задушить, а эту ночь я провожу в заколдованном доме. Заколдованный дом, заколдованный сад… И они понимают русский язык…

Как-то совсем не к месту, я начала шёпотом читать стихи Пушкина. Они были совсем не из школьной программы, но бабушке очень нравилось это стихотворение, и мне тоже нравилось, я даже читала его на конкурсе чтецов.

– Храни меня, мой талисман,

Храни меня во дни гоненья,

Во дни раскаянья, волненья,

Ты в день печали был мне дан…

Там было несколько четверостиший. Я прочитала их все – до самого последнего, заключительного, особенного грустного:

– Пускай же ввек сердечных ран

Не растравит воспоминанье.

Прощай, надежда, спи, желанье;

Храни меня, мой талисман.

Я читала, и мне было тоскливо, горько и одиноко, несмотря на то, что Ветрувия была рядом. И дом словно понял мою грусть и затаился, затих. Даже ночная птица за окном перестала щебетать. Через разбитые окна потянуло пронизывающим холодком, я поплотнее завернулась в одеяло и свернулась клубочком, стараясь сохранить тепло.

– Ты что там бормочешь?.. – сонным голосом позвала Ветрувия, переворачиваясь с боку на бок, зевая и тоже натягивая одеяло до ушей.

– Молюсь, – ответила я ей коротко.

– Ага, а я не помолилась. Надо… – только и сказала она, и снова уснула.

Утром я проснулась оттого, что громко чихнула.

Ветрувия вскочила, как встрёпанная, тараща спросонья глаза.

– Доброе утро, – сказала я ей и села на постели, потому что несмотря на то, что уснула я поздно, спать уже не хотелось. Да и постель была не из тех, в которых хочется залёживаться.

Кряхтя и почёсывая онемевшие бока, я поднялась и принялась делать зарядку, как привыкла.

– Ты что делаешь? – тут же изумилась Ветрувия.

– Не обращай внимания, – ответила я ей, – это для того, чтобы кровь быстрее бежала.

– Ты замёрзла, что ли? – она тоже села на постели, позёвывая и закалывая шпильками растрепавшиеся за ночь волосы. – Да, сквозняком тут тянет изо всех щелей. Что там у нас за погода? – она выглянула в окно. – Ну так и есть. Подул северный ветер. Вон, уже тучи нагнал. Дождь будет. Опять у Чески апельсины протухнут. Под дождём-то варенье не сваришь.

– Кто будет готовить завтрак? – перевела я разговор с варенья на хлеб насущный.

– Я, конечно, – буркнула Ветрувия. – Ты даже умудрилась забыть, как разводится огонь. Пока вспомнишь – от голоду можно помереть.

– Тогда ты, – обрадовалась я. – Но я могу помочь. Например, собью яйца для омлета.

– Сначала лепешки надо испечь… – начала Ветрувия и вдруг замолчала на полуслове, с ужасом глядя куда-то в окно.

Рывком обернувшись, я увидела лишь грушу и кусты олеандра. Никаких чудовищ или Чески с тесаком в руках.

– Ты чего? – спросила я подругу.

– Стёкла… – прошептала она, поднимая руку и тыча куда-то дрожащим пальцем.

– Какие стёкла? – я снова посмотрела в окно. – Тебе приснилось что-то плохое?

– Стёкла целые! – взвизгнула Ветрувия.

Только тут я поняла, о чём она. Действительно, в оконной раме, где вчера торчали осколки, сегодня блестели стёкла. Чистенькие, целенькие.

Но вчера их не было. Я сама мыла окна… Стёкол не было. А сегодня…

На всякий случай я постучала по стеклу ногтем.

Настоящее.

– Домик, это твоих рук дело? – спросила я по-русски, и тут же исправилась, потому что никаких рук у дома не могло быть: – Это ты застеклил окно?

Груша затрясла листочками мелко-мелко, и я сразу перестала удивляться.

В самом деле – смысл удивляться появившимся стёклам, если у тебя под окном груша мурлычет от удовольствия.

– Всё хорошо, – успокоила я дрожащую Ветрувию. – Видишь, не придётся теперь тратиться на стекольщика и перевозчика из Милана. Мы везунчики, что у нас такой дом. Если бы он ещё и крышу мог сам починить…

– Апо! – раздался вдруг из сада истошный крик Пинуччо. – Аполлинария! Иди быстрее! Адвокат едет!

Глава 8

Мы с Ветрувией переглянулись и наперегонки бросились одеваться, забыв про умывание. Я лишь на ходу плеснула в лицо пригоршню воды, чтобы глаза окончательно открылись.

Когда мы выскочили из дома, Пинуччо трусливо приплясывал на поляне, явно опасаясь подойти слишком близко к деревьям.

– Прибежал мальчишка… – затараторил Пинуччо, пока мы быстрым шагом топали до флигеля, – адвокат уже на дороге! Что это раньше приехал? Завтра же обещал?