Я садовником родился

– И обе его запомнили.

– Еще бы! Белое кашне, бежевое пальто, с букетом. Видный мужчина.

– И когда заходил в подъезд? То есть во сколько?

– Вечером. Около девяти часов. Воробьеву убили приблизительно в это время. Он мог спрятаться в будке вахтера и подождать ее там.

– А вдруг он поднялся наверх и подождал ее в квартире? Вместе с мужем?

– Воробьев говорит, что ничего подобного. Никто к ним домой не заходил.

– А сам-то Воробьев был дома?

– Дома. А где?

– Это он тебе сказал?

– Ну да.

– Вот теперь, Серега, выпьем.

И он принялся разливать водку. Выпили. Мысленно Алексей смеялся. Ну, Серега! Ну, сыщик! Где ж логика? Логики нет.

– Ну? – посмотрел на него Барышев, подцепив на вилку маринованный белый гриб. – Рассказывай. Я же вижу, как у тебя глаза блестят. В чем я не прав?

– Я сегодня случайно попал в квартиру Воробьевых. И много интересного про него узнал. Не ладили они с женой. Скандалили постоянно, по словам соседей. А сама Виктория, между прочим, была подругой Лилии. Вот где мотив! Они дружили!

– Чепуха все это, – отрезал Барышев. – Анашкина опознали: факт. Проблемы с налоговой на фирме были. Вдруг там крупными махинациями пахнет? А Воробьева не захотела единолично за все отвечать и решила показания дать? Он ее и того. Убил.

– А Лилию? За что?

– Ну, это надо подумать. В любом случае: можешь ты объяснить, почему хозяин фирмы приехал в этот дом, причем в то время, когда, по идее, должен быть на работе? Безвылазно, день и ночь. Там же налоговая шерстит!

– А сам он что говорит? Зачем приезжал?

– Пока ничего. Я его еще не спрашивал. Теперь спрошу. А ты, Леша, забудь про свои подсолнухи. Кстати, у него в руке, у этого Анашкина, по словам свидетелей, был пакет. Тот самый, желтый.

– Гибискус.

– Что?

– Ты гибискус, Барышев.

– А кто это? – озадаченно спросил Серега.

– Сам не знаю. Моя мать одно время все черенки какие-то в глиняные горшки сажала. Комнатные растения разводила. Но из всего цветоводства у меня в голове осталось одно только это слово. Почему? Сам не знаю. И что это не знаю тоже.

– Вечно ты, Леонидов, какие-то неприличные слова запоминаешь.

И вдруг Алексей сообразил:

– Слушай, Серега, если этот Анашкин был с букетом, то куда он его дел? Ведь никаких цветов возле тела Виктории не нашли! Кроме подсолнухов на пакете.

– Положим, с собой унес. Когда обратно шел, в мусорный контейнер выкинул.

– А зачем тогда приносил?

– Откуда я знаю? Ты у нас знаток психологии. Может, договориться с ней хотел? По-хорошему? Цветы принес бабе, конфеты. Мне в их фирме по секрету сказали, что, когда налоговая пришла, Воробьева большую часть отчетной документации увезла с собой. Припрятать. Вдруг отдавать не захотела? Он ее и того. Убил.

– Ты узнай на всякий случай, что за цветы были в букете.

– Да иди ты знаешь куда со своими цветами?!

– Тише, ребенок засыпает!

– Иди ты знаешь куда? – повторил Барышев зловещим шепотом.

На кухню заглянула Александра:

– Пьете?

– Нет. Уже закусываем, – подмигнул ей Леонидов. – Хочешь присоединиться?

– Водку пить все равно не буду. Но с вами посижу.

Александра налила себе чаю, разрезала вафельный торт. Потом спросила мужчин:

– Ну, чего замолчали? Продолжайте.

– Саша, что такое гибискус? – невинно спросил Леонидов.

– Кто?!

– Ги…

Александра слегка стукнула его по лбу чайной ложкой:

– Замолчи. Я еще икебану не забыла!

– Все, о цветах больше ни слова, – подвел итог Барышев. – У Лехи богатая фантазия. Он в душах у людей все поэзию ищет, а там давно одна сплошная проза.

– А ты думаешь, у него поэзия? – тихо спросила Александра. – Там теперь баланс. Дебет с кредитом никак не сойдутся.

– Раз так, я буду пить! – Леонидов потянулся к бутылке. – Все равно завтра выходной. Серега, как?

Барышев кивнул: давай. Больше они о цветах не говорили.

3