Епрон: Ну, Авдошка! Был птенец,
Да внезапно оперился.
Гляньте вам, приободрился!
Евпатий: Аж блестит от брильянтина.
Епрон: Он-то чё! Она – скотина!
Кто супругу изменяет?
Ну, гнет тот, ну, воняет —
Отвернись да не дыши.
При живом-то – не греши!
Евпатий: Этот шибко благовонный!
Погляди на вид евонный —
Раскрасавец, прям пижон.
Епрон: Ублажатель старых жён.
Оттого и не бедует:
Вон – живёт и в ус не дует!
Позже, навещая родителей, Епрон рассказал, каким дутым щёголем, каким разряженным павлином появился нонче Авдон у них на лесопилке. Чопорная Силовна была вне себя от такого показного бесстыдства.
Силовна: Вильза – тварь стервозная,
Сучка, тля навозная!
Мужа в тряпку превратила
И Авдошку совратила.
Тут вмешался Миней, доказав, что не все мужчины думают одинаково и, хоть с оговоркой, но оправдывают мужские шалости. Оказывается, у некоторых порядочность и брезгливость пересиливала монолитную мужскую солидарность.
Миньша: О, снасильничила крошку!
Он хотя бы понарошку
Отбивался от старушки.
Нет, прильнул к пожухшей тушке!
Силовна: Тоже грешен до макушки!
Миньша: Дак не лучше потаскушки:
Та за грош, и он за грош.
Ну и кто из них хорош?
О местных сударынях сказано было уже достаточно много, но, чтобы полнее обрисовать коллективный портрет прелестных посадских матрон, придётся обнародовать тот факт, что все они в большей или меньшей степени страдали от одной наследственной болезни, передаваемой по женской линии. К слову сказать, недуг этот был не так уж редок и в других местах, причём он поражал и мужское население. Как вы уже, наверное, догадались, бичом Посада была неуёмная женская ревность. Милейшие, но достаточно властные горожанки, не допускаемые к решению деловых, производственных вопросов, но желающие показать мужьям, что они не пустое место и не предмет мебели, который можно было запросто отодвинуть в сторону, отыгрывались на своих мужьях, изводя их подозрениями в мнимых изменах и заходя в приступах ревности довольно далеко.
Однако нетленный образ Те?рлицы, имя которой стало почти что нарицательным, вовремя останавливал очередную разбушевавшуюся даму и заставлял задумываться о последствиях. Видимо, эта самая Терлица, этакий Отелло в юбке, в пылу гнева погубившая себя и мужа, заразила досточтимых сударынь Посада пагубным вирусом ревности, и он продолжал поражать все последующие поколения горожанок.
Всякая ревнивая атака, зачастую, возникшая из ничего, ставила мужей буквально в тупик. Естественно, каждый припоминал за собой грешок, когда, случалось, он невзначай заглядывался на какую-нибудь соблазнительную особу женского пола, провожая её замасленным взглядом да ещё и со смачным причмоком, что, разумеется, уже считалось чуть ли не смертным грехом, так как он, якобы, «возжелал», а потому – виноват! Поэтому, припёртые к стенке смущённые мужья вначале растерянно отпирались и даже клялись, что у них «никогда и в мыслях…», но припомнив, что в мыслях все-таки бывало, терялись и краснели, будто действительно были пойманы с поличным. К примеру, Покерий, будучи человеком, безусловно, положительным и рассудительным, не приемлющим неприкрытого хамства, но умеющим быть ироничным даже к собственной персоне, наблюдая, как сосед Киприянт ссорится с супругой, только качал головой, понимая, что инициатором, как и автором драмы в семейной перепалке являлась, разумеется, ни кто иной, как сама Северина.
Покерий: Ревность – хуже чем чума!
Бабы ходят без ума.
Терлицы нетленный дух
До сих пор не стих, не стух.
Два закадычных приятеля, Лекся и Сенча, заскочив в кабак, дабы выпить по стопочки для ублажения души, также частенько поминали усопшую Терлицу и отнюдь нелестными словами, хотя это было не принято и даже грешно, ибо касалось покойницы.
Лекся: Терлица жизнь исказила —
Всё бабьё позаразила.
А мужьям одна беда —
В обороне стой всегда.
Сенча: Я, представь, устал от бурь.
Хоть ходи и очи хмурь,
Чтоб случайно не скосить
И супругу не взбесить.
Рядом тёща с подстрекачкой!
Наплела, что с ковроткачкой,
С Повелихой я кручу.
Ох, паскуду проучу!
Лекся: А ты вправду крутишь с ней?