Стражи белых ночей

Новые львы огляделись. Численное преимущество явно было не на их стороне. Даже совы и ящерица осуждающе качали головами. Словно набедокурившие школьники, грубияны понуро сползли со скамейки. Их вожак недовольно посмотрел на Пьетро.

– Сорри, – буркнул он, и ни на кого не глядя, направился в другой конец Места встречи. Свита потянулась следом.

– Одни проглатывают обиду, другие обидчика, – усмехнулся один из львов-философов и снова занял место на скамейке.

– Где же ползучие твари? – проворчал толстый конь.

– Что, Алессандро, не царское это дело – ждать? – съехидничал другой, стройный и щеголеватый.

– Не дерзи, Николя.

Пьетро посмотрел на своих собратьев и покачал головой. Императорские кони тряхнули гривами.

– А вот и твари, – сказал Николя.

Василиса обернулась. Из травы сверкнул холодный презрительный взгляд. Кошку затрясло. Захотелось срочно оказаться на своём обычном месте. И пусть бы даже кидались монетами.

– Шшш-ссс-шшш-ссс-шшш, – в круг вползали пять чёрных змей. Одна, во главе, была особенно безобразной и устрашающе огромной.

– Здравссствуйте, – с противоположной стороны площадки поднялись ещё три змеиные головы.

– Нам вас не хватало, – сказал Пьетро и кивнул в знак приветствия.

– Только их нам и не хватало, – буркнул Елисей.

Василиса услышала позади в кустах тихий стук. Это стучали зубы Зайца.

* * *

– Нынешняя встреча, друзья мои, особенная. Нашему городу исполнилось триста лет. Он жил, и он живёт, благодаря нам, его верным Стражам, – так начал свою речь Пьетро. Василиса почувствовала, что она не чужая здесь, и гордость наполнила всё её существо. – У каждого из нас есть своё место, своя история и свой творец. Именно от наших творцов к нам перешли знания о том, как устроен этот мир, потому что, создавая нас, они отдали нам часть своей души. Эти частицы душ живут в нас, ежедневно рождая удивительное настроение, состояние, атмосферу. Люди называют это душой города. Сегодня мы посвящаем в Стражи тех, кто за прошедшие сто лет появился на улицах Петербурга. В мире у каждого города есть Стражи, живущие по своим законам. По закону Петербурга раз в сто лет мы оживаем на один час в ночь после летнего солнцестояния. Но этот час вмещает гораздо больше, чем час жизни обычных зверей. Чтобы Посвящение могло пройти без помех, для нас раз в сто лет время будто замедляет свой бег.

Пока мы есть, городу ничто не грозит. Мы стареем, кто-то из нас иногда гибнет от всякого рода причин. Нас могут переставлять или прятать (почти все повернулись и посмотрели на толстого коня Александра III), но пока большинство из нас в городе, пока наши мраморные или бронзовые тела остаются частью городской среды, Санкт-Петербург будет жить и процветать. Я не могу не напомнить новым членам нашей большой семьи, что почти шестьдесят лет назад наш город подвергся чудовищной опасности полного уничтожения.

Многие братья пострадали от осколков снарядов, мин, от сырости и плохих условий содержания. Нас закапывали в землю, заколачивали в ящики. Но мы выжили, и с нами выжил наш город. Мы должны быть там, где нас поставили. Любое изменение, как правило, вызывает необратимые последствия. Иногда, к сожалению, правители города оказываются недостаточно образованными. Многие Стражи испытали на себе бесконечные перемещения и неудачные реставрации. Вслед за этим начиналось разрушение, обнищание, запустение. К счастью для города, нас достаточно много. Мы – печати, скрепляющие время и пространство, мы хранители того, что зовётся духом города, – и он обвёл Место встречи мудрым, полным достоинства взглядом.

Василиса видела, что все Стражи с почтением внимают Пьетро. Даже новые львы, казалось, забыли про то, что им следует быть «крутыми», и заслушались, склонив курчавые головы.

– Вот это да! – прошептал Елисей.

– Сегодня мы особенно рады видеть среди нас новых Стражей, – продолжил Пьетро. – Сейчас каждый из вас будет посвящён, и таким образом связан с городом навечно. Совы, всё ли готово для церемонии?

– УХХ-ХА. СОСУД НЕПОДХОДЯЩИЙ.

Сова со статуи Афины в Летнем саду указала крылом на бутылку из-под пива, стоявшую под одной из скамеек.

– «Заневское», – прочитал Елисей.

– Сто лет назад бутылка из-под сельтерской была, – сказал лев с прилизанной гривой.

– Что ж, сосуд – не главное, – ответил ему брат.

– Новые Стражи, встаньте в ряд и назовитесь, – скомандовал Пьетро.

Василиса, Елисей и Урсула осторожно подошли и сообщили свои имена. Выпятив грудь, пружинящей походкой подкатились Новые львы («Мы это, с улицы Танкиста, как его там… типа, эээ… Хрустицкого!»), прилетели два орла («Кинотеатр “Прометей” и сквер у Никольского собора!»), Чижик-Пыжик поспешил присоединиться к ним («А я с Фонтанки, если кто не знает!»). Нервно фыркая, прискакал каурый конь («Тихорецкий, чавк-чавк, проспект, памятник Чавкаеву, чавк… Чапаеву!») и, засмущавшись, уставился в землю.

Другой конь, красивый и статный, с достоинством подошёл и встал рядом («Памятник Александру Невскому!»). Пьетро кивнул ему. Журавль печальным взглядом окинул соседей и прощёлкал: «Колокол мира. Памятник жертвам Нагасаки». На толстых коротких ножках пришлёпал Фотодог и протявкал свой адрес, и с ним худая собака с улицы Академика Павлова, присоединились несколько львов из разных районов города. Наконец, переливаясь в траве, четыре змеи вползли в ряд и свернулись клубками.

– Сссад. Соссседи сссобачьи, – представилась за остальных трёх крайняя змея и кивнула на худую собаку.

Низенький Сердитый лев с Суворовского, который оказался рядом с четырьмя сёстрами, поджал хвост.

Последним подошёл толстый конь Александра III.

– Все здесь? – на всякий случай спросил Пьетро.

– Нет, есть ещё кое-кто! – воскликнул Чижик-Пыжик, сорвался с места и подлетел к кусту. – Косой, вылезай!

В ответ куст затрясся.

– Выходи, маленький Страж. Тебя никто не тронет, – сказал Пьетро.

Из листвы показалась белая морда с дрожащими усами. Оглядевшись, Заяц в два прыжка очутился рядом с кошками. Василиса ободряюще ему кивнула.

– Заяц. То есть памятник Зайцу, ну, в общем, Косой я, то есть Петропавловский. То есть я не из крепости, я под мостом, нет, у моста, в общем, недалеко тут. Вот… – тут он понял, что не в меру разговорился и замолк, прижав уши к спине.

– Очень приятно, – кивнул ему Пьетро. – Ну что ж, теперь самое главное.

Старая Сова взлетела на голову Крылову и ухнула три раза. Кони начали отбивать копытами ритм. Василиса почувствовала, как дрожь пробирает её от ушей до кончика хвоста. Елисей ухмылялся, но было видно, что он тоже волнуется. А Урсула и вовсе приникла к земле. Василиса обвела взглядом толпу Стражей. Показалось, что один из медведей ей улыбнулся, или просто оскалился, определить было сложно. Конь Чапаева поднял голову и от напряжения стал чавкать ещё громче. Чижик-Пыжик, чистивший пёрышки, высунул клюв из-под крыла и сделал вид, что он весь внимание.

Орёл схватил когтями бутылку и, тяжело взмахнув крыльями, поднялся в воздух. Было видно, что за мутным стеклом что-то плещется.

Кони били копытами. Раз, два, три. Раз, два, три… Василисины глаза сверкнули. Она именно сейчас поняла, вернее, почувствовала, что это стук всех сердец в саду. В этом самом прекрасном саду в мире!!! Раз, два, три… Раз, два, три…

– Я, Пьетро, принимаю вас, рождённые в двадцатом и двадцать первом веках, в Стражи города. Испейте воды из старой реки, на которой стоит Петербург, и познайте всё, чего не знали до сих пор.

Все задрали головы и открыли пасти и клювы. Орёл медленно полетел над «новобранцами», роняя по капле из бутылки каждому на язык.

На вкус вода оказалась отвратительной. Василиса с усилием проглотила её и в тот же миг увидела, что площадь перед памятником, заполненная Стражами, начинает искажаться, словно водная гладь, в которую бросили камень. Дёрнулся вверх, вырос до невероятных размеров Пьетро, его сбруя сверкнула где-то над деревьями. Затем он вдруг сжался, стал чуть больше Елисея. Львиные морды вокруг свернулись в одну большую рыжую спираль и развернулись снова, растянулся, как гармошка, бесконечный частокол конских ног…

А потом исчезло всё, и Василиса осталась одна на берегу огромной буйной реки. По ней плыли корабли с белыми парусами. Вдалеке, на острове, виднелась маленькая церковь. Звонил колокол, возвещая миру о рождении нового великого города. На глазах Василисы река оделась гранитом, на берегах выросли прекрасные дворцы, а над ними в небо протянулись кресты и шпили. Потом Василиса увидела широкую дорогу и две повозки, столкнувшиеся на ней. Ямщики что-то кричали друг другу, а лошади, должно быть, ржали, но ничего не было слышно из-за колокольного звона. Дорогу в мгновение ока обступили дома, она покрылась чешуйками мостовой, всюду зажглись огни, нарядно одетые люди заспешили по своим делам. Василиса узнала Невский. И снова всё стёрлось. Колокол зазвонил печально, надрывно. Она увидела, что по улицам бредут по колено в воде люди и лошади, рушатся прекрасные здания и падают деревья. Колокол теперь уже не звонил, он кричал, он созывал, он приказывал. Не колокол, нет, набат. Она видела, как всё вокруг становится красным от огня и полотнищ красной ткани, разбивались окна, летели в костёр иконы, церкви оседали, превращаясь в руины. И вот уже была зима, по чёрному от дыма небу шарил луч прожектора, в стенах домов появились пробоины, самолёты с крестами на хвостах ревели изо всех сил, но и они не могли заглушить колокольный звон… Снова очистилось небо, зазеленели деревья, появились новые здания, и под разведёнными мостами поплыли белые теплоходы… И снова что-то изменилось. Нет, не в пейзаже, в атмосфере города. Опять шли люди, кричали, но колокол звонил не так тревожно. Выросли новые церкви, а на куполах старых вновь засверкали кресты. Василиса увидела всех Стражей, каждого на своём посту, и мастерскую, где она появилась на свет, шар-фонтан, своё осиротевшее местечко на Малой Садовой. Звон колокола, теперь нежный и серебристый, плыл высоко над крышами домов. Это звучало сердце Петербурга. И Василиса растворилась в городе… Она была одновременно и в кораблике на шпиле Адмиралтейства, и в трещине на асфальте, в опорах Большеохтинского моста, на дне фонтана перед Казанским собором, в проводах, сетью опутавших город, в красном кирпиче Новой Голландии, в крыле ангела на Александрийской колонне, в решётке Михайловского сада… И в теле маленького пушистого зверька, сердце которого было готово разорваться от любви к этому восхитительному и пугающему, надменному и гостеприимному, старинному и юному городу.

Глава V

Тревожное утро

…По парку по травке в горку

топает скульптура.