ЛИМБ

– Такого не может быть! Бенефактор есть у каждого бессмертного. Ваш бенефактор… – сняв с груди ключ, Кузнецов отпер им один из ящиков стола. Извлёк оттуда моё досье, раскрыл и зашелестел шершавыми страницами. – Давайте посмотрим… Ага, вот. Ваш бенефактор – Белла Евгеньевна. Только она сейчас в декрете. Как, впрочем, все последние тринадцать лет.

– Тётя Белла?!

Я тут же вспомнила себя трёхлетнюю и нашу с родителями поездку в Петербург к «родственнице», от которой мы с того далёкого дня не получали совершенно никаких вестей. У неё тогда и впрямь был заметно округлён живот. Думаю, своего первенца она родила через пару месяцев после нашей встречи.

– Значит, тётя Белла – мой бенефактор?! – повторила я, всё ещё не веря своим догадкам.

– Если вам удобнее, то называйте её так, но отчество всё же запомните – на случай, если придётся общаться лично. Для матери пятерых детей, последнему из которых всего год, она очень добрая, но в качестве наставницы – чрезвычайно строгая…

– Вы можете дать мне её телефон?

– Могу, – Иван Иванович задумчиво потёр пальцем золотистую статуэтку птицы, раскинувшей крылья над письменным столом. То ли орёл, то ли филин, я не разобрала. – Могу, но… не дам. Не обижайтесь, девочка, она всё же в отпуске, пускай и декретном, а кто из нас любит быть потревоженным в отпуск? Потерпите пару лет, её младший сынок пойдёт в сад, и тогда она вами займётся. Вы ведь никуда не торопитесь, правда? У вас, в отличие от Беллы Евгеньевны, в запасе целая вечность…

Прозвенел звонок, оповестив о начале второй пары. Я глотнула ртом воздух, как рыба, бормотнула «да, спасибо» и, криво улыбнувшись, выскользнула из ректорского кабинета.

Глава 8. Чистый лист

Пока я бежала по коридору, у меня разболелась голова. То ли накрыло шлейфом от беспорядочных путешествий во времени, то ли сказывались переживания. Второй парой, как назло, стояла философия. А вдруг за опоздания препод тоже расстреливает?

К счастью, аудитория старого снайпера находилась на третьем этаже, совсем рядом с ректорской. Готовясь жарко извиниться, я распахнула дверь, но так и не проронила ни слова.

В учительском кресле никого не оказалось. Только сиротливо возвышались на столе разложенные в несколько стопок серо-белые книги, а над старой деревянной кафедрой висела огромных размеров доска, на которой во всю ширь был жирно нарисован мелом неприличный орган. Видимо, послание первокурсникам от старших товарищей.

Седовласый «божий одуванчик» невозмутимо шагал вдоль рядов, раздавая студентам учебники. Глядите-ка, о помощи никого не попросил – всё сам. Гордый. Когда в его руках закончилась стопка из десяти книг, он вернулся к столу и взял новую такую же. Не заметил ни меня, ни рисунок, вызывающий то тут, то там сдавленные смешки и колкие комментарии.

Ах да, он же слепой.

Мне снова стало его так жалко, что я даже почти простила ему выходку с пистолетом. Вместо того, чтобы по-тихому занять место в аудитории, я взяла губку и принялась стирать с доски художество.

– Ника, не беспокойтесь, – не оборачиваясь, проговорил вдруг дедуля скрипучим голосом. – Второму курсу завтра предстоит проходить значение фаллической символики в древневосточных мистических традициях. Будем считать эту иллюстрацию выдающимся проявлением их интуиции. Садитесь. Я не наказываю за опоздания.

На парту передо мной лёг учебник – потрёпанная библиотечная книга, напечатанная, наверное, ещё в Советском Союзе. Шершавая, в рубчик, обложка когда-то была белой, но сейчас от времени потемнела. Никаких картинок, даже нет логотипа издательства. Только сверху потёртой позолотой выведено: «Философия. 1 курс». Имя автора не указано.

– Этот учебник, – вернувшись за кафедру, подал голос преподаватель, – впервые составил ещё мой прапрадедушка в царской России. Позже он был переиздан моим прадедушкой, потом дедушкой, потом отцом, а сейчас вы держите в руках пятое издание, доработанное и дополненное лично мной. Эта книга, подобно бессмертному существу странствующая сквозь вечность, ответит на многие ваши вопросы. Она буквально откроет вам глаза! Прольёт свет на то, чему вы будете здесь учиться!

Смешки в аудитории сменились шумом судорожно перелистывающихся страниц.

– Простите! – первым подал голос Яшка. – У меня книга бракованная. Тут ничего нет. Все листы без текста. Можно мне…

Заглянув в мой учебник, он осёкся.

– И у меня тоже брак, – раздалось удивлённое с задних рядов.

– И у меня!..

– Книга пустая!

Тишина, воцарившаяся в аудитории, била по ушам не хуже пистолетного выстрела.

– Вовсе не книга, а ваши головы пусты! – патетически воскликнул престарелый профессор. – Извинитесь перед ней – и распахните снова! Стремитесь, учитесь, жаждите познать суть! Просите, и вам откроется её бесценное содержимое!

– Но…

– К следующему нашему занятию попрошу всех подготовить пересказ первого параграфа. Не тратьте драгоценного времени, начинайте читать прямо сейчас.

Скрипнуло высокое – в полный рост – окно. Довольно кивнув в ответ на какие-то свои мысли, философ стукнул белой тросточкой по ступеньке-подоконнику, шагнул через «порог» и был таков.

– Вениамин Валерьянович!..

Один из фениксов – кажется Егоров – сорвался с места и подлетел к окну. Запутавшись в шторе, скомкал её и откинул вбок. Удивлённо свесился вниз. Поводил головой налево-направо. Почесал макушку.

Препод, судя по всему, исчез бесследно. Так же, как когда-то исчезли буквы из их фамильного учебника. А были ли они там вообще?..

Студенты поделились на тех, кто вправду взялся за абсурдное задание и вновь открыл пустые книги, и тех, кто решил заняться своими делами. Кто-то захрустел чипсами, кто-то воткнул наушники, кто-то чатился, кто-то играл в телефоне. Я пыталась хотя бы изобразить из себя приличную студентку, но белые страницы только ещё сильнее вгоняли меня в панику. Отчасти философ прав. Такой же чистый лист был сейчас и в моей собственной голове. Я не знала, что делать.

Похоже, выбора не остаётся. Да, конечно, скорее всего мои новые друзья сочтут меня за сумасшедшую и покрутят пальцем у виска. Может быть даже, наша дружба с ними и вовсе закончится, но я больше не могу держать это всё в себе. Иначе со дня на день меня разорвёт.

Повернувшись так, чтобы видеть одновременно и Яшку, крутящего учебник под всевозможными углами, и Лизку, обновляющую подводкой стрелки в уголках глаз, я неуверенно начала:

– Ребят, мне надо вам кое-что рассказать…

Яшка захлопнул бестолковую книгу, а Лизка – карманное зеркальце. Оба уставились на меня. Сердце, предвкушая приближение чего-то неотвратимого, забилось быстро-быстро, сковав горло:

– В ночь перед первым сентября я видела кое-что очень, очень страшное! – прошептала я. – То, чего не должна была видеть, понимаете?.. Это связано с одним из наших преподавателей, и я не могу понять, как мне теперь поступить…

Хлопнула дверь. Неужели философ вернулся и в этот раз, ради разнообразия, вошёл в аудиторию как все нормальные люди?.. Обернувшись на шум, я замерла.

– Вениамин Валерьянович, не тревожьтесь, я надолго вам не помешаю, – разнёсся по залу холодный, глубокий голос, который вот уже двое суток не давал мне покоя и во сне, и наяву. Пауза. Потом спокойное. – О, какое чудесное совпадение, он тоже мне не помешает.

Поднявшись на кафедру, Чернов поправил галстук. Звякнула висящая поверх серебряная цепь.

– Уважаемые студенты первого курса, у меня для вас пренеприятнейшее организационное сообщение. Теперь мы с вами будем видеться чаще.

Кажется, в этот момент я не просто перестала дышать – у меня даже пульс остановился!

Взяв мел, скрипач без смущения начал что-то писать рядом с остатками детородного органа. Мой взгляд скользнул по его затылку. По туго затянутому медицинской резинкой пепельному хвосту. По мочке уха с серьгой, на которой качался перевёрнутый католический крест. Ниже на шее, под воротом рубашки, у него пряталась круглая татуировка. Сейчас я видела только малую её половину – контур и острые верхушки каких-то то ли знаков, то ли букв.

Прищурившись, я попыталась «достроить» в воображении недостающую часть рисунка, но Чернов едва заметно передёрнулся и провёл рукой по шее, расплющивая и сбрасывая мой взгляд, как назойливого комара. А потом и вовсе повернулся к залу, демонстрируя написанное на доске.

Высокие, узкие, изломанные символы – словно выцарапанные гвоздём по стеклу. Нет, это был не скандинавский алфавит, не руническая вязь и даже не древнее заклинание на латыни. Плюс семь, московский код оператора, три шестёрки, тринадцать…

– Настойчиво советую вам сохранить мой номер телефона. Звоните и пишите в любое время, не стесняйтесь. С этого дня я являюсь куратором вашего потока.

* * *

Закрывшись в институтском туалете, я распахнула наполовину закрашенное серой краской окно, высунулась наружу и несколько раз жадно затянулась свежим воздухом. В мобильнике появилась сеть. Ноготь застучал по экрану, по памяти набирая номер. Номер, по отвратительной случайности, начинался на те же цифры, что и у Чернова.

– Мам, я хочу домой! – разрыдалась я в трубку, едва услышав знакомое «Алло?». – Забери меня отсюда! Они тут все сумасшедшие!