Приключения Тела. Повести и рассказы

Наше Тело, к счастью, было совсем другим. В этом вместилище Тел, никто не понял бы и не оценил его вдумчивого самоанализа и уж, тем более, просить карандаш или бумагу было совершенно не у кого. Всё это напоминало конвейер, где ты зафиксирован как Тело, которое должно произвести на свет еще одно маленькое Тело.

И вот, наконец, наступил момент вполне определенный, когда воды хлынули прочь, и даже мрачному Телу акушерки стало ясно, что наше Тело настроено по-боевому, но почему-то молчит и борется с напором телесного, с улыбкой на устах. Тело было настолько уверено в себе, что не пожелало, чтобы его везли в коляске в родильное помещение, а само бодрым шагом дошло до важного помещения, где всё было подготовлено для выхода в свет нового маленького Тела. Посередине комнаты возвышалось акушерское кресло, но не то удобное мягкое кресло, где мужские Тела просиживают часами, читая газеты и смотря телевизор, это кресло было похоже на орудие пытки. Но нынче Тело было полно трепетного желания, наконец, позволить родиться маленькому Телу! Только огромная нежность мужского любимого Тела, смогла изменить весь строй мыслей нашего Тела, и каждое мгновение родильной процедуры принимало с радостью и благодарностью за чудо зачатия маленького, но уже любимого Тела…

Итак, Тело забралось на чудо-кресло, и на холодные металлические подлокотники легли не руки, а ноги, задранные вверх, обнажая естественный выход для другого Тела, которое вероятно, в смятении металось в животе Тела, испытывая священный ужас перед появлением на свет из уютного лона женского Тела. Увы, касторка, которую заставила выпить акушерка, сделала своё черное дело.

***

Тело рожало молча, и все сестры и нянечки говорили ему спасибо. Но Тело обгадилось в самый неподходящий для этого момент своей жизни. Как оно мечтало о чистых прекрасных родах маленького Тела, а вместо этого такой конфуз, такое недоразумение! И всё-таки, Тело крикнуло: – Ура! И маленькое Тело оказалось в руках опытной акушерки…

Если бы физическая субстанция Тела могла говорить, оно бы ухмыльнулось и сказало: «Ну что? Каково тебе, несчастное Воображало! Теперь ты понимаешь, кто хозяин твоей жизни, и той, что пришлось просочится в мир, через реки твоего дерьма…» Вот такими словами выговаривало бы Тело заносчивому Интеллекту в Теле, что так часто забывал о нём в свободном парении в Бестелесном…

Надо было смирить свою гордыню, и, умирая от стыда и унижения, признать несомненную победу Тела в этом важном пункте – доказательство было столь очевидно, что Душа, скорчившись в невыносимых муках, спряталась в пятки, хотя было совершенно не ясно, куда она может спрятаться от своего единственного родного Тела.

Маленькое Тело появилось на свет и было встречено радостным изумлением. Оно, к счастью, оказалось мужским, а значит, ему предстоит совсем другая, менее зависимая от телесного жизнь, и наше Тело радовалось, ибо никому не пожелало бы оно таких мук и унижений, что испытало само…

***

Одинокое Тело по утрам слушало музыку мужского Тела, которого уже не было на свете. Эти концерты успокаивали наше Тело и наполняли его гордостью, в этой музыке была доля и его стараний. Если бы не женское Тело, прекрасные мелодии мужского Тела никогда не были бы записаны и спеты многими прекрасными музыкальными Телами. Это было его духовное достояние, никаких материальных благ это наследство пока не принесло. Возможно, что сын сможет собрать материальный урожай, но в мире, где царит примитивная поп-музыка, которой поклоняются миллионы неофитов, рассчитывать на успех классических мелодий совершенно не реально. Наше Тело никогда не ставило перед собой задачу прославиться или получить большой гонорар за чудесные песни на стихи великих поэтов…

***

Прошло много лет, женское Тело тоже состарилось, но так и не решило, кто важней Тело или Душа. В разные времена и в разных обстоятельствах побеждало то одно, то другое. На самом деле шли они в одной упряжке, но не хотели друг другу в этом сознаться. Однако, какая страшная несправедливость – не замечать Тело. Но однажды наступает момент, когда Тело начинает страдать, и не просит о помощи – а просто говорит тебе: «Кого ты мучаешь своим вопросом – для чего я живу? Не ты, а мы живём, я и ты – МЫ! Пойми, чудак, что твоё Тело – это не только твои кишки и печень, твой желудок, и твоё сердце – это всё скопище, непрестанно работающих клеток! Даже твой Мозг – это тоже Тело, всего лишь Тело – особо организованное неведомым Создателем. Уж если поклоняться, то ему, а не промежуточному чуду думания и чувствования…»

Однако, Тело надеялось на реванш – оно знало, что наступит момент, когда оно и только оно будет диктовать свои условия, и случится это, когда заносчивое Бестелесное впервые не справится с чем-то, что устанет функционировать безотказно в твоём Теле…Вот тогда оно докажет, кто важнее в этом дурацком споре телесного и духовного. К счастью, до этого кульминационного момента в жизни Тела было еще далеко, пока что оно могло подчиняться суровой воле телесного и радоваться тому, что может не мешать его сложной работе, как раб любит своего хозяина, если он даёт ему посильную работу и правильно и вовремя кормит.

И вдруг, Тело начинает кровоточить, а ты со всеми своими великими замыслами становишься жалким просителем Тела. – Не умирай, живи, дай мне еще чуть-чуть подумать и почувствовать вкус Жизни. Но Тело и не надо просить, оно борется даже тогда, когда ты не обращаешь на него внимание. Оно тоже хочет жить, но Тело хочет другой жизни, не ту, какую ты даёшь ему. Оно хочет спокойно прогуливаться в любую погоду, бегать утром по траве полной росы, слушать пение птиц. Оно хочет радости движения, оно хочет простой и здоровой земной жизни. Иногда оно готово к борьбе и погоне, но без надрыва одиноких и тоскливых мыслей. Эти настроения разрушают быстрее, чем самая тяжелая работа. Но ты понимаешь, что не можешь дать Телу то, что оно хочет: ты упрям и заносчив, ты продолжаешь свою безумную гонку – это твоя неистребимая жажда быть тем, чем ты быть не можешь, но в этом стремлении и заключается великая загадка Тела и Души…

***

И всё-таки, как было увлекательно бороться за то, чтобы быть не только Телом! Как сладостно представлять себе, что ты – это нечто Безграничное в Пространстве и во Времени. Неужели нельзя выпрыгнуть из своего старого Тела и парить над Землёй, влететь красивым Духом в дом спорщика Сократа, или вместе с Эразмом Роттердамским, заглянуть под крыши средневекового города. О, вечная постоянная величина Глупости, которая не убывает и не пребывает, а точно делится на все новые Тела новых жителей планеты Земля, мимикрируя в модной одежде и в наколках на руках и ногах, и даже в самых неожиданных местах Тел, которые понятия не имеют ни о Сократе, ни о Эразме Роттердамском…

О, какая заманчивая мечта перестать, наконец, быть Телом, уйти от надоевших за целую жизнь рутинных мелочей обеспечения своего неутомимого, всё еще подвижного и чудом сохранившегося Тела!

Моё маленькое почти совершенное Тело! Почему я так и не научилась любить тебя, и не желаю упиваться твоей прочностью. О, неблагодарная Бестелесность, что каким-то чудом проросла в Теле, как нарыв, как чужеродный орган, и теперь все силы телесного работают только для неё, будто «это» разогналось на Теле, как разгоняются невидимые электроны в атомном реакторе и оставляют таинственный след на фотоплёнке…

***

Эпикур призывал человека соизмерять наслаждение, которое он получает, с возможными последствиями. «Смерть не имеет к нам никакого отношения, когда мы живы, смерти ещё нет, когда она приходит, то нас уже нет», – утверждал философ.

***

Тело продолжало мечтать о неведомом Бестелесном, для которого его плоть будет лишь грунтом, почвой, будто отдав себя, оно сможет, наконец, пренебречь Телесным, и тогда начнётся новая невероятная жизнь не Тела, но Духа.

Новая редакция 2021г. Вена

Записки из подвала

«Бездумное спокойствие сторожей и уборщиц, работающих поздними ночами, сошло на нас. В загаженном мире мы, по крайней мере, очищаем хоть один наш маленький уголок…»

Курт Воннегут «Сирены Титана»

– Только непременно в зелёном пакете, вот в этом, хорошо?

– Ну конечно, – доверительно говорю я гладко выбритому старику неопределённого возраста, про которого девчонки из «шпайзезала»[1 - Шпайзезал – столовая.] рассказывают, что он всё ещё способен вступать в сексуальный контакт, ведь его много раз заставали неглиже в апартаментах придурковатой Доррис, нашей самой молодой постоялицы, которую её богатые родители спихнули с глаз долой в Дом престарелых… Наверно, это всё-таки лучше, чем быть среди сумасшедших…

Герман ставит на пол бумажный фирменный пакет так, будто в нем что-то очень хрупкое и ценное, и я вижу по его движениям и просительному взгляду, как ему тяжело с ним расстаться. Прежде чем спуститься в мой подвал, он преодолел большие сомнения, вроде гамлетовского вопроса: «Стирать или не стирать, отдать или не отдать?»

Он очень взволнован и десять раз спрашивает меня, когда он сможет получить назад свой ПАКЕТ с совершенно чистыми вещами. Он так и говорит: «Ганц заубер, ганц заубер»[2 - Ганц заубер – совершенно чистый.] и непременно в зелёном пакете!»

Я напускаю на себя серьёзную мину и успокаиваю моего не совсем нормального посетителя как могу: «Всё будет в порядке, и с пакетом, и с майкой НИЧЕГО не произойдёт. Вы всё получите завтра после обеда».

«Морген нахмиттаг! Морген нахмиттаг!»[3 - Морген нахмиттаг – завтра после обеда.] – твердит он про себя и продолжает пристально вглядываться в меня – не обману ли, не потеряю ли его рубашки и майки, а вдруг?

Когда «мой клиент» уходит, я чувствую приятную усталость артиста, который хорошо провёл сложную сцену на сцене. Жаль, что зрителей в моей «вашерайке» [4 - Вашерайка – прачечная.]не было, а это значит, я была любезна и внимательна совершенно бескорыстно…

***

Странно, как по-разному относятся к моей работе обитатели Дома престарелых в 19-м районе г. Вены: для кого-то я будто не существую вовсе – австрийские дамочки из бухгалтерии демонстративно не замечают меня, они гордо сидят у компьютеров и поглощают по три обеда (благо он почти ничего не стоит, из зарплаты высчитывают смехотворно маленькую сумму), они уверены в своём неизмеримом превосходстве передо мной, ведь я почти не понимаю их быструю немецкую речь и с трудом могу ответить на самый простой вопрос. Быть немым в чужой стране – состояние крайне неприятное, но я-то знаю, что это временно, и отнюдь не навсегда…

Однако для многих постояльцев нашего Дома я личность непонятная и загадочная: по понедельникам, когда мой рабочий день тянется 12 часов с 7 утра до 7 вечера, я потихоньку пробираюсь в отдалённый угол «шпайзезала» и осторожно присаживаюсь к пианино, которое, к счастью, никто не закрывает на ключ. После 17 часов я совершенно забываю о своём подвале и с упоением вспоминаю свою музыкальную программу, уповая на моторную память пальцев и слух, ведь ноты пропали в чемодане вместе с моим первым романом и сборником романсов моего мужа. Итак, я наигрываю фантастические пьесы Шумана, пару вальсов Шопена, концерт Моцарта № 23 (мне довелось играть его со школьным оркестром, когда я училась в музыкальной школе № 3 на Пушкинской площади), «Лунную сонату» Бетховена и пару этюдов Черни…

Когда всё начальство разъезжается по домам, наши старички поодиночке и группами приходят и слушают мою осторожную негромкую игру на пианино, иногда мне приходится много раз повторять одну и ту же фразу, а иногда удаётся вспомнить большой кусок из ноктюрна Чайковского, и в эти мгновения я просто счастлива. Старички рады любому развлечению, они сидят тихо и шёпотом переговариваются между собой, а самые любознательные задают мне вопросы, и я чувствую себя почти знаменитостью, которой надоедают корреспонденты…

Для постояльцев нашего Дома простейшие бытовые заботы представляются большим событием в жизни, даже стирка собственного белья, ведь мир стариков ограничен уходом за собственным телом, которое как бы становится главным, а все прочие события в мире отступают на второй план – как незначительные или вовсе не существующие. Здесь проявляет себя «стариковский солипсизм»: моё тело – это весь мир. Именно поэтому для фрау Геллерт я очень важная персона, и вовсе не потому, что наигрываю какие-то вальсы… Она звонит в мой подвал (телефон подвешен к стене и находится где-то посередине моих апартаментов) каждые два дня, будто это приёмная министра, и голосом, который не терпит возражений, говорит:

– Приходите, есть работа!

Доставка грязного белья не входит в мои обязанности, но к фрау Геллерт я иду с удовольствием, ведь она любезна, внимательна и относится к моей работе с большим уважением. Кроме того, она ужасно любопытна и ей очень интересно, кто я такая и почему попала в их Дом. Она заглядывает мне в глаза и спрашивает:

– Как поживает ваш сын, а что поделывает ваш муж? Всё ли в порядке?

Как приятно, пусть ненадолго, почувствовать себя не только придатком к стиральной машине, но и человеком со своими заботами и проблемами. Естественно, что для фрау Геллерт я стараюсь всё сделать как можно быстрее: содержимое её оранжевого пакета тут же отправляется в стиральную машину. Но, кроме благодарности за человеческое внимание, я испытываю к этой даме настоящее восхищение: она, по-своему, личность замечательная – ведь она любит своего мужа, хотя живет с ним лет 50! Но как?! Бедного умирающего старика Геллерта она буквально вытащила с того света – поставила на уши всех медсестёр и врачей, перевернула вверх дном больницу, где он лежал (многие утверждали, что в совершенно безнадёжном состоянии), и вот – теперь он ходит! Пусть при помощи костылей, но приходит на обед в нашу столовую, и фрау Геллерт гордо расчищает дорогу своему мужу – это её детище, её победа над смертью!

Разве кто-нибудь когда-нибудь догадывался, что истинная любовь продлевает Жизнь супругам, ибо в 92 года бороться со смертью в одиночку почти невозможно.

А вот моя мама не пожелала выйти замуж второй раз, она гордо заявляла, что ей никто не нужен и «стирать чужие штаны она не намерена». Хотя поклонники были – друзья юности и сослуживцы, и очень даже симпатичные и не старые, но моя мама предпочитала путешествовать… Сердечный приступ подкрался ночью в её одинокую квартирку в Бибирево…

А если бы рядом был внимательный друг, может быть, прожила бы не 75 лет, а все 90?

А вот фрау Геллерт постоянная деятельная забота о муже вовсе не мешает быть элегантной, а сколько в ней живой и весёлой энергии, ведь она «гоняет» в нашем Доме буквально всех: уборщиц и работников кухни, электрика, и инженера, и медсестёр – но никто на неё никогда не злится, потому что никому в голову не придёт упрекнуть её или назвать её требования чрезмерными. Нет, просто она понимает, что нужно каждый день придумывать что-то новое, необычайное: или вкусное блюдо на обед для немощного супруга, или подобрать для него новую настольную лампу, чтобы было удобно читать, и вообще всё время искать что-то, чтобы отодвинуть невидимую границу между Жизнью и смертью… Воистину она не хочет быть одна в этом мире, и я старательно выглаживаю пижамы старика Геллерта…

Я тоже борюсь ежедневно за право жить в чужой стране, куда я попала не по своей воле. «Перестройка» сыграла плохую шутку с нашей семьёй. Мой муж внезапно провалился в бизнес, будто вошёл в другое измерение, но когда я его спрашивала, зачем ты это делаешь, он мне отвечал: «Надоело быть нищим учёным…» В догорбачевское время у нас не было даже нормального холодильника, не говоря уже о машине. Мы привыкли к давке в автобусе и метро, жили на зарплату от получки до получки, и я лично никогда не мечтала ни о какой другой жизни, ведь в юности мне пришлось умудряться жить и на рубль в день…

Итак, была организована фирма, а через год я получила к Новому году в подарок от мужа машину с шофёром. Но не в моём характере сидеть на месте пассажира, пришлось быстро окончить курсы водителя легковушки, и я сама села за руль. Увы, с инструктором мне не повезло; видя мои волнение и страх, он без конца твердил: «Ты никогда не поедешь, смотри, как ты трясёшься!» Действительно, первое время просто умирала от страха, но я знала точно, что не трусиха, не даром свою молодость потратила не только на философию, но и спорт, в котором лошади занимали не последнее место, ведь я регулярно ходила в манеж на Ленинградском проспекте, но… И тут я на практике поняла, что правильный психологический настрой делает чудеса! «Мой шофёр», им оказался милейший человек Пётр Васильевич, говорил мне ласково: «Ну что вы, Наталья Львовна! Посмотрите, вон какие люди сидят за рулём, а вы у нас и умница, и красавица, ну вы-то уж точно будете отличным водителем!» Услышав такие слова, я приосанилась и, получив от Петра Васильевича главные инструкции по вождению автомобиля по проспектам и переулкам г. Москвы, ведь важно понять, где какие развязки, чтобы избавиться от страха неизвестности, но рядом сидел Пётр Васильевич и не только убедительно доказывал мне, что я просто прирождённый водитель, но чётко объяснял, куда и как надо ехать. Через две недели я почувствовала себя заправским шоферюгой…

Сидя в подвале в Вене, вернее, работая не покладая рук, я изнывала от шофёрской тоски, представляя себе широкие проспекты и улицы Москвы как на ладони, ведь, проездив по ней три года, я изучила столько маршрутов: к подруге Наташке на Сущевку, Юго-Запад – к Ведерниковым, Бибирево – к маме, в Тарасовку – к Тане Губер…

Однако через полгода (по австрийским законам, если ты работаешь более 6 месяцев, то можешь получить справку с работы на кредит в банке) мы купили первую подержанную машину, сняли дорогую квартиру, на которую уходит почти вся моя зарплата, и постепенно стали осваивать пространство на другой планете под названием Вена… При этом мне удаётся стоически не замечать промахов моего мужа, а сына я пытаюсь научить радоваться жизни несмотря ни на что.