Ничего неизменного. Тарвуд-2

– Чтобы он случайно съелся?

– Ах, – сказала она с неподражаемой патетикой, – ты думаешь обо мне так дурно, что я готова обидеться.

– Зато я хорошо думаю о твоей предприимчивости. Парня нельзя оставлять без присмотра, он не умеет останавливаться во время «поцелуя». Да и вообще ничего не умеет.

– Пусть пока останется здесь, – Эшива поднялась с крылечка, – ты обещал, что мы поохотимся. Мальчик подождет пару часов. Объясни ему только, что тут никого нельзя «целовать», тем более, до смерти. А потом решишь, что с ним делать. Ты же очень умный, – она одним плавным движением оказалась рядом, – ты такой умный, Уилл, что можешь вообще ни о чем не думать. Поедем! Я знаю тут рядом место, где можно потанцевать.

Глава 3

Собираем отряды и точим сабли,

дарим дамам букеты, казним воров.

Дайте ружья крестьянам! Зачем им грабли?

Воевода с похмелья суров, суров…

Софья Андреева

Три дня назад плотина была достроена. Гномы, работники обстоятельные и где-то даже перфекционисты, украсили резьбой каждый камень и каждую доску обшивки. А перила, ограждающие проложенный по верху плотины мост, сделали широкими, почти как сиденья скамеек в парке. О рыбаках позаботились: сидя-то ловить рыбку из омута под мельницей куда удобнее, чем стоя. И бутылку есть куда поставить. Это если рыбачить с толком, не для рыбы, а для души.

Мартин, например, даже удочку с собой не брал. Все равно, пока мельницу строят, рыбы в омуте нет – разбежалась вся. Или что там рыба может сделать? Расплылась – как-то не звучит.

– Смылась, – предложил вариант Заноза. – Слилась. Встала на злую ногу… хм, нет. На злой плавник?

Он приходил на Тарвуд почти каждый день. Не только для того, чтобы посмотреть, как продвигается строительство. Для предприимчивого вампира на острове нашлось очень много дел. Но, так или иначе, его визиты были связаны с мельницей. С будущей мельницей.

И он непременно заходил в гости. Дарил Лэа цветы, вытаскивал ее и Мартина на прогулки, если только не планировал свидание с Бераной. А после полуночи являлся на плотину.

Мартин тоже приходил сюда каждую ночь. А выпивку они приносили по очереди. В основном, бурбон – дань традиции. Иногда виски. Порой Мартин приходил с вином, и тогда крепкое пил только Заноза. В общем… оставалось только удивляться, что Лэа до сих пор не запретила им эти посиделки.

Она заботилась о здоровье Мартина. И не только потому, что у него было человеческое тело, которому еженощные возлияния теоретически могли бы пойти во вред, но и потому, что Лэа не воспринимала всерьез возможность это тело обновить.

Мартин, который не раз воплощался в людях, знал, что с алкоголем или без, смертная плоть недолго выдерживает присутствие демона. Лет двадцать, может быть, тридцать, а потом – разрушение. Лэа предстояло привыкнуть к мысли о том, что через пару-тройку десятилетий он будет выглядеть иначе. Еще ей предстояло привыкнуть к мысли о том, что за эти десятилетия он не изменится, не постареет. Просто однажды займет другое тело.

Пока что она не верила в это.

А Мартин надеялся, что когда время придет, Лэа примет его изменившимся. В конце концов, главное ведь не тело, а то – кто в нем.

Ну, а сейчас они с Занозой сидели на удобных перилах моста над плотиной, смотрели то в омут, то на звезды, то на ярко освещенную стройку. И говорили о рыбах. И о лингвистике.

И о делах. Немножко.

Мельница строилась на деньги муниципалитета и владельцев городских пекарен. Но при этом была собственностью Занозы. Он не соврал и не преувеличил, когда в мае сказал, что большинству людей рекомендуют внимательно читать пункты договоров, написанные мелким шрифтом, а он эти пункты – пишет.

Июнь подходил к середине. Мельница, почти достроенная, обещала стать самым красивым домом на этом берегу Смородинки. А Заноза каким-то образом, не притащив ни единого медяка из родного мира, стал домовладельцем, и при этом не оказался ни у кого в долгу.

Нет, без дайнов точно не обошлось. Хоть он и утверждал, что хватило здравого смысла и капельки обаяния. Здравого смысла хватало и мэру, и казначею, и пекарям, но до постройки мельницы почему-то никто из них не додумался. Покупали муку в Порту, или – купив зерно в Боголюбовке – мололи его сами, электрическими меленками, столько, сколько нужно. Всем были довольны. Может, потому и не додумались до водяной мельницы, что к электрическим привыкли, и в муке недостатка не испытывали? А тут Заноза. С бизнес-планом, как обещал, когда уходил в конце мая. Он этот бизнес-план сначала Мартину показал. Сказал, что при ценах на муку в Порту, и на электричество – в городе, мельница окупится за четыре месяца. А потом начнет приносить прибыль. Мартин посмотрел на цифры – много цифр – и предпочел поверить Занозе на слово. Наверное, когда эти бумажки с расчетами увидели в муниципалитете, там тоже решили, что лучше уж поверить, чем вникать. Дали денег и стали ждать экономии.

Свою роль сыграло еще и отсутствие Калиммы. Княгиня усвистала в отпуск сразу после праздника сбора черешни, поэтому за разрешением на постройку Заноза обращался не к ней, а к министру строительства и архитектуры. Калимма, та пять раз подумала бы, а нужна ли острову мельница, и, в конце концов, пришла бы к мысли, что нет, не нужна. Потому что в Боголюбовке испокон веков обходились ручными жерновами, и не жаловались, а значит, были довольны. Горожане, довольствуясь закупками в Порту и жерновами электрическими, не жаловались тоже. А возводить какие бы то ни было строения вне населенных пунктов, Калимма запрещала, потому что они вредили природе и портили пейзаж.

Мартин фыркнул.

– Хм? – Заноза передал ему бутылку.

– Вспомнил, как ты с Калиммой сцепился.

– С леди Калиммой? – упырь некоторое время смотрел на отражение фонарей в воде, – Мартин, это называется дискуссия, а не «сцепился».

– Ну да, ну да. Леди Калимма, вы косная, зашоренная, тупая и не видите дальше своего носа! Это дискуссия по-английски или по-американски?

– Я никогда не сказал бы ничего подобного ни одной леди.

– Потому что ты джентльмен, – Мартин сделал глоток и вернул бутылку, – мы все уже в курсе, да.

Если быть точным – а Заноза любил точность, и редко грешил против нее – он не сказал Калимме, что она зашоренная, тупая и все остальное. Тут не поспоришь. Разговор происходил у них в гостиной, у них с Лэа. Калимма пришла в гости под вечер, застала Занозу, и мягко так пожурила его за то, что он, в обход неписаных законов Тарвуда, получил разрешение на строительство мельницы.

Это было интересно. Выяснилось, что упырь по-прежнему непредсказуем.

Мартин дважды был свидетелем критики в его адрес. Первый раз – когда Заноза проломил стену особняка в Монце, вместо того, чтобы выйти через дверь. Второй – когда Мартин сам его материл за то, что он дал пистолет неконтролируемой, безбашенной девчонке, и, в буквальном смысле, рисковал своей головой. С Лэа Заноза вообще не спорил, Мартину заговорил зубы и получилось, что его и ругать, вроде не за что. На полушутливое недовольство Калиммы реакция должна была быть какой-нибудь… такой же. Либо согласиться и выкинуть из головы, либо – голову заморочить, но ни с чем не соглашаться. Оказалось, однако, что есть еще варианты.

Заноза, выслушав Калимму, с искренним интересом спросил у нее, какие она видит альтернативы огорчившим ее переменам ландшафта? Сделать мельницу и плотину невидимыми? Но как быть с новообразовавшимся прудом? Делать его невидимым бессмысленно, потому что отсутствие части реки все равно бросится в глаза. Оставлять его видимым – тоже бессмысленно, потому что получится, ландшафт все равно изменился.

На этом этапе Мартин заподозрил, что о заговаривании зубов речи не идет. Можно было вмешаться и остановить Занозу, но никакая сила на свете не остановила бы Калимму, заподозрившую по отношению к себе сарказм. Ну, к тому же, Мартину стало интересно посмотреть, что будет.

Калимма сказала, что мельница не нужна. Сказала, что потребности подданных ей хорошо известны. И про боголюбовцев с ручными жерновами, и про горожан, с мукой из Порта, сказала тоже.

Мартин никогда не видел, чтобы кто-то выходил из себя настолько быстро, как это случилось с Занозой. И на его памяти только Кот, выходя из себя, становился настолько спокойным. Мертвенно-спокойным.

– Я, – сказал Заноза тоном таким холодным, словно вообще не испытывал эмоций, – ненавижу. Косность. Зашоренность. Неспособность видеть дальше собственного носа. А сильнее всего я ненавижу тупость. С вашего позволения, – он встал и поклонился обеим дамам, удивленной Лэа и ошеломленной Калимме, – я вас оставлю. Курить в присутствии сразу двух леди для меня совершенно неприемлемо.

– Что я такого сказала? – пролепетала Калимма, когда за Занозой захлопнулась входная дверь. – На что господин Сплиттер разозлился? Мельницы… плотины… Разве я против прогресса? Да у нас даже фабрики есть! И электричество! Пусть будет мельница, это же хорошо. Зерно молоть… на мельнице. У боголюбовских девушек станет больше свободного времени. И у женщин. Они начнут больше читать.

– Вроде, ты была против, – не поняла Лэа. – Ты же говорила, что мельница не нужна.

– Я сказала, что все думали, будто она не нужна, – Калимма выглядела по-настоящему расстроенной. – Вот всегда так. Я всех обижаю. Со мной невозможно дружить. Я даже просто поговорить не могу, чтобы всех не обидеть…

На этом пункте Мартин сбежал. К Занозе. Курить.

Утешать Калимму, когда на нее находило, умела только Лэа. У Мартина терпения не хватало. А Заноза бы ее, наверное, вообще убил.

– Да, кстати, – вспомнил он, – Им сегодня заходила в гости. В первый раз с того… хм, чаепития. Рассказала, что к ней еще перед отъездом в отпуск приперлась какая-то демоница. Шиаюн. Хотела странного. А ты же Калимму знаешь, с ней даже о том, в чем она разбирается, не договоришься. А если уж она чего-то не понимает, вообще дохляк. Послала она эту Шиаюн. Хотела нам с Лэа про нее сказать, да из-за мельницы про все забыла.

– Забыть про визит демона – это так по-тарвудски, – саркастически прокомментировал Заноза, – тут же от них деться некуда. Так и лезут. Чего она хотела-то? Что тут считается странным, если демоница на аудиенции – фигня такая, что и говорить не о чем? Ты, кстати, знаешь, сколько Фауст времени потратил, чтоб Мефистофеля вызвать? И ведь трындец умный был чувак.

– Мефистофель, это демон?

– Точно.