Самопревосхождение

Но всё это, конечно, ничуть не мешало мне постепенно выстраивать из отдельных фраз и впечатлений свою собственную картину их с Асей взаимоотношений.

…

Марк – талантливый, яркий, уверенный в себе человек. И то, что главную роль в его жизни будет всегда играть наука, было понятно сразу и ни у кого не вызывало отторжения. Но то, что «эта дама, – огорчённо говорила мама, – станет настолько нетерпимой, ревнивой, авторитарной по отношению к какому бы то ни было инакомыслию, что она будет готова высмеять, поставить на незавидное место любого, у кого иные “виды на жизнь”, – этого могло бы и не быть»…

Я мог только догадываться, насколько такое жёсткое, не терпящее возражений посягательство на свободу другого человека оказалось непреодолимым. Однако окончательный разрыв, – по словам Аси в почти дословном пересказе мамы, – произошёл тогда, когда выяснилось, что Марк не просто равнодушен к детям, но и не хочет, чтобы они у него были. «По крайней мере так сразу», – сказал он, когда стало ясно, что ребёнок всё-таки будет.

—

Сейчас он несколько пересмотрел свои взгляды. – Мама искренне старалась быть справедливой. – Я не знаю подробностей, но, похоже, «точку невозврата» они прошли.

И вдруг, как бы убеждая саму себя, воскликнула:

—

Марк во всех своих проявлениях, кроме фанатичной преданности этой ужасной науке, требующей ежедневных жертвоприношений, – очень добрый, щедрый, великодушный человек! Только представь себе, он положил маленькой Иоанне такое содержание, что она уже теперь может считаться богатой невестой. Хотя никто его ни о чём не просил, разумеется…

—

Мама, ну при чём здесь это? – проговорил я.

—

Да, конечно, извини… – Она была смущена.

В свете таких подробностей я тем более не жаждал встречаться с Марком, но встреча всё же состоялась – по его инициативе. Мы столкнулись с ним лицом к лицу в нашей гостиной, когда он пришёл к маме проститься перед отъездом. Я сразу почувствовал его кипящую агрессию и еле сдерживаемый гнев.

—

Что ты с ней сделал?! – тотчас воскликнул он и двинулся ко мне, сжав кулаки.

Я мог бы ответить ему тем же вопросом, но не стал, промолчал, и только когда он, скорее инстинктивно, чем осознанно, выбросил вперёд руку для удара, легко перехватил её и пригнул к спине. Марк был силён от природы, но не тренирован. Я подержал его в этом положении некоторое время, чтобы боль остудила ярость.

—

Ну, хватит, хорош… – произнёс Марк, как мне послышалось, вполне миролюбиво. – Сломаешь ведь! Как я буду опыты проводить?

Я отпустил его, и он сразу стал массировать плечо и руку.

—

Слушай, как это у тебя вышло? Классно, – сказал он с удивлением и покачал головой. – Покажешь приём?

—

Нет уж, уволь, – ответил я. – Все вопросы к тренеру.

—

И кто у нас тренер? – заинтересованно спросил Марк.

—

Арсений, вестимо.

Я отвернулся и направился к выходу. В это время в комнату быстро вошла мама и с тревогой взглянула на нас:

—

Что здесь происходит?

Я молча прошёл мимо неё и плотно закрыл за собой дверь, успев услышать на прощание внешне совершенно спокойный голос Марка:

—

Всё в порядке, Екатерина Дмитриевна. Мы беседовали о спорте.

Черно-серый, с дождём и стальными облаками ноябрь, наконец, закончился, ему на смену, естественно, пришёл декабрь, сумевший в первые же дни порадовать горожан, посыпав крупным белым снегом бурую землю и тёмный асфальт. Город снова обрёл свой привычный строгий классический облик.

—

Неужели ты не хочешь повидать Асю и познакомиться с Иоанной? – спросила меня мама, переставляя в календаре пластмассовый квадратик на цифру «3, воскресенье».

—

Очень хочу. Но разве не ты говорила, что Ася никого не принимает?

—

С тех пор так много всего случилось… И вообще, – она усмехнулась, – почему молчит твоя хвалёная интуиция?

—

Она не молчит, – в тон ей ответил я, – а подсказывает, что Ася сама идёт к нам. Вот, пожалуйста, слышишь звонок?

Мама легко поднялась и пошла открывать дверь, а я подумал о том, что мы с Асей уже полгода не виделись, не переписывались и не переговаривались, с того самого жаркого дня в конце мая, когда я впервые сказал ей о своей любви. И вот теперь, глядя друг на друга, мы оба понимали, как много изменилось и произошло за это время.

На первый взгляд она была почти такая же – по-прежнему стройна и горделива, и также как прежде быстрая ходьба и лёгкий морозец окрасили нежным румянцем её посвежевшее лицо. Новым было лишь то, что она несла на груди младенца, удобно устроенного в слинге и одетого во всё розовое. Я подошёл ближе и увидел беленькое личико, светлые волоски, выбившиеся из-под чепца, и большие голубые глаза, с интересом разглядывающие меня:

—

Совершенно такая, какой я представлял.

Ответная Асина улыбка была поощряющей, и с этого мгновения вся моя жизнь (и уж, конечно, режим дня) кардинальным образом изменились. Днём, после рабочих часов за компьютером в любую погоду я шёл к Асе, чтобы взять Иоанну на прогулку. В коляске одной из последних моделей было предусмотрено, кажется, всё, в том числе, и музыкальный проигрыватель. Мне оставалось лишь подобрать соответствующие записи на разные случаи жизни – для сна и активного отдыха, весёлого, грустного или задумчивого настроения.

Часы нашего общения с Аннушкой, как я её тогда и потом называл, стали для меня настоящим откровением. Как-то так получилось, что Ваню в этом возрасте я почти не знал, его полностью забрали под свою заботливую опеку женщины нашего семейства. За прошедшие годы изменился я, скорее всего, изменились и сами дети. И то, что это незнакомое мне существо, не разговаривающее словами, не умеющее самостоятельно двигаться, есть, ухаживать за собой, знало что-то такое, очевидно, привнесённое из некоего другого мира, откуда оно только что пришло к нам, совершенно завораживало меня.

Довольно быстро я понял, что это удивительное создание способно имитировать громадное количество звуков, превышающее любые их наборы в уже сложившихся языках мира (потом я прочитал об этом в научном журнале). Не знаю, как я догадался, что ребёнок уже имеет какое-то представление не только о звуках, но о пространстве и времени, о цвете и гравитации, и, наверное, ещё о многом другом, о чём я, давно перешагнув во взрослый мир, никогда уже не смогу вспомнить. Я давал в руки Аннушке закреплённую по бортам палочку, и она хватала её так крепко, что вырвать её мне, взрослому мужчине, удавалось далеко не сразу. А она могла поднять себя, держась одной рукой за эту палочку. Я не смел рисковать, но думаю, она удержалась бы и в позиции «виса на руках», ежели бы такой эксперимент удалось провести (и об этом или о чемто подобном я тоже вскоре прочитал).