Отражение в стекле

– Извини.

– Ты был прав, Артём. Если я полностью противоположен тебе, то и взамен твоей безрассудной смелости, я получил осмотрительную трусость… мне было страшно. Я просто боялся конца, боялся смерти, а кто из нас умрёт, не так важно: меня в любом случае ждёт забвение, это и пугает – неизбежность, – он встал с места и кинул палку в костёр.

– Перемены неизбежны.

– Перемены… в твоей голове уже идут перемены, я чувствую их. И знаешь, что они сулят для меня?

– Полагаю, ничего хорошего?

– Ничегошеньки. Это и пугает. Куда я денусь, когда эти перемены придут? Я ведь, считай, вирус, ошибка отлаженной системы, внешнее вмешательство. Чёрт… как я до сих пор существую? Не надо, молчи. Это был риторический вопрос.

– Я бы и не ответил.

– Я знаю… я знаю, что моё время уходит. Плевать эти перемены хотели на меня, ибо я здесь лишнее звено, а лишние детали из механизмов выбрасывают для достижения совершенства. Это ведь глупо, разве нет?

– Почему? Это логично.

– Это логично и глупо одновременно! Почему нельзя оставлять те детали, которые удовлетворительны для механизма? Которые косвенно влияют, скажем, на настроение?

– Как мы можем говорить про настроение в отношении к механизмам?

– Человек – тот же самый механизм. У него есть свои детали, ему нужна энергия, он включается и выключается, набирает темп и сбавляет, ломается. Вы – машины из органики, хрупкие, несовершенные, и всё ещё самые умные, потому как машины из металлов не способны учиться так же быстро. Самое хрупкое создание природы, покорившее её.

– Всему всегда есть предел, – сказал Артём, подогнув колени ближе, – может, мы что-то и покорили, а только стало от этого жить легче? Люди иногда не способны покорить даже самого себя, а ты тут про природу… чем существо умнее, тем больше шанс, что оно вымрет от собственных рук.

Сущность молчал, смотря на восток.

– Зачем мне дано всё это? –творец зажестикулировал кистью, отчего облака на небе сами начали наращиваться. – Я могу управлять погодой, временем, обычным ходом вещей, способен создать что угодно из ниоткуда: стоит лишь нарисовать образ. Я способен на всё, я – король замка из песка, лишь мне решать, в каком зале станет трон и где повиснет люстра, но я не могу предвидеть и противостоять капризам извне. Смоет ли мой замок волной, растопчут ли его – это неважно, потому как я с этим ничего не могу сделать. Я делаю миры, создаю совершенное, только на что это влияет? На то, что ты увидишь, когда уснёшь, если увидишь хоть что-то.

Поляна преобразовывалась с каждой секундой: она стала холмистой, заросла цветами, на каждом из холмов встал крест.

– Что это? – спросил Артём.

– Не знаю. Что-то вроде курганов, но без тел. Это просто холмы с крестами. Отличная затравка для воображения, стоит лишь дать повод задуматься, настроить и… вот оно – это уже не холмы, а братские могилы, место древней битвы.

– Это моя работа. Заставлять задумываться и напрягать фантазию – работа всех творцов искусства.

– Да, именно. Твоя работа. Моя работа – наводить сны. Я думал, что я тоже могу делать что-то своё: я хотел оставить след в виде картины, фотографии, да хоть в виде чего-нибудь! Но сейчас я понимаю своё бессилие, знаю своё место, и оно не там. Вот оно – этот костёр, эта картина. В огне есть свой смысл, вся правда сокрыта в его жаре. И я раскрою этот замысел.

Сущность повернулся лицом к костру, в глазах отражались сотни силуэтов одновременно.

– А накачали-то! – послышалось извне.

– Тебе пора. Заметь, не я заставляю тебя уходить.

– Я понимаю, но так не хочется. Здесь так тихо, а там… опять этот гул.

– Его не будет. Просто поверь в это, как я верил в тебя, когда ты делал невозможное.

– Но ведь ты не верил в меня.

– Ты так уверен? Моя вера была неизбежна, прямо как перемены.

Связь стала слабеть, Артём медленно приходил в себя.

***

– Вот поэтому псицил и запретили, доктор! – ругался Раскопин, стоя чуть поодаль. – Немного переборщить с дозой, и вот результат!

– Рассказывайте об этом производителю, я уже на этом собаку съел! – доктор раскрыл бутылёк нашатыря. – И на том, как выводить людей из наркотического опьянения, кстати, тоже!

– Хватит болтать, работайте! Мне ещё нужно задать ему несколько вопросов.

– Вы сделали свою работу, майор, так не мешайте теперь делать мою! Вы, право, неисправимы!

– Привыкайте.

– А уже! Это просто возмутительно! Расспрашивать пострадавшего с открытым ножевым ранением в то время как я работаю над раной, Вы действительно не знаете меры?!

– Ай, к чёрту вас!

– Вот и правда! – доктор вплотную поднёс склянку к носу студента на вдохе, отчего тот закашлялся.

– Во! Говорю же, всё с ним в порядке! Хоть завтра на войну первым вагоном.

– Ага, и вас туда же, – чтобы никто не слышал дальнейшего ворчания, следователь отошёл подальше.

– Я узнаю этот запах из тысячи… это нашатырь?

– Верно, молодой человек, рад Вашему обонянию. Как самочувствие? Жалобы есть?

– Да. На жизнь. Самочувствие? Как будто меня растоптали.

– Это нормально. Через двадцать-сорок минут Вам будет легче. Болит что-нибудь?

– Руки, ужасно болят руки.

– Затекли, тут я особо ничем не помогу. Сделайте разминку, пройдитесь, отдохните. У Вас сегодня большой день.

– Подождите, а можете сказать, сколько времени?

– Вот народ-то! Его нашли после нескольких дней, а он что? Спрашивает время! Четыре часа вечера, шестнадцать ноль-ноль, если проще!

– Спасибо, орать не обязательно.

Врач побагровел от злости и ушёл в неопределённом направлении. Раскопин, видимо, распознал в этом сигнал к действию.

– Живой? – он встал рядом, не приседая на землю.