Альтернатива

– Я думаю, господин Райх…

– Думайте быстрее, доктор. – Генерал направился к выходу, но доктор, спохватившись, взволнованно выкрикнул ему в спину: «Хайль Гитлер!», отчего лицо бригаденфюрера нервно дёрнулось, и он через плечо с досадой бросил:

– Хайль!

«Красноармейскую книжку иметь всегда при себе. Не имеющих книжек – задерживать. Темников Федот Георгиевич», – в который раз читал генерал документы пленного, – «1917 г. рождения, в РККА с 1939 г. Звание – капитан. Должность – спец. корреспондент газеты «Правда». И далее домашний адрес, фамилия жены, вещевое и техническое имущество.

Франц Райх вновь остался наедине со своими мыслями. Дождь за окном усилился. Капли дождя звонко стукали по стеклу, нарушая тишину просторного кабинета. На широком диване за ширмой лежала мягкая подушка. Надо бы поспать хотя бы пару часов. Но спать не хотелось. Кто этот человек? Как он оказался на станции? Кругом солдаты, патрули, а он одет в чистую форму с иголочки. На чём он приехал, ведь железнодорожный узел не работает? Может, десант? Но он журналист. Неужели русские самолёты летели за сотни километров бомбить Шепетовку? Тогда должен быть парашют. И потом эта форма. И не только она. Бред какой-то. Райх потянулся к планшету, снова выложил на стол всё его содержимое, которое он несколько часов назад с недоумением, сменявшимся беспокойством и страхом, перечитывал по нескольку раз, словно собственный смертный приговор. Сверху лежала карта Берлина. Бригаденфюрер начал её разворачивать – из неё выпала какая-то карточка. В прошлый раз этой карточки он не заметил. Генерал подобрал её с пола и приблизил к глазам. На карточке по-немецки и по-русски было напечатано: «Военная администрация Германии. Временная регистрационная карточка». И текст: «Владелец этой карточки должным образом зарегистрирован как житель города..» Далее, очевидно, должен быть вписан какой-то город. Справа маленький квадрат. Надо полагать, для отпечатка пальца.

– Чёрт знает что! – в сердцах выругался Райх и швырнул карточку на стол. Он зашагал по длинному кабинету, затем резко повернулся обратно, склонился над картой, разложенной на столе. Шея его хищно изогнулась. Генерал впился глазами в знакомые очертания кварталов города, где прошла его нелёгкая юность, где, начиная с 1927 года как активный член нацистской организации, за шесть лет он сумел подняться по партийной лестнице и обратить на себя внимание Гиммлера, возглавлявшего тогда полицию Баварии. Франц получил звание бригаденфюрера СС, на него была возложена ответственность за организацию и инспекцию концлагерей. «Какая низость, какое кощунство!» – шептали его губы.

– Это провокация! Бесстыдная, беспрецедентная провокация! – вслух произнёс он. Рассудок отказывался что-либо понимать. Перед ним, судя по всему, была штабная трёхцветная карта осаждённого Берлина. Красными стрелками обозначены передвижения русских войск, зелёный цвет указывал на кварталы и отдельные здания, находящиеся под контролем противника. Синим цветом отмечался ход боёв, по-видимому, в тоннелях метрополитена: Это провокация, этому вообще нет никакого названия. Мальчишество. Уловка местных партизан. Но откуда у партизан такая карта? Да и где они? Их нигде нет. А капитан, вон он, в лазарете. Кто он? Провокатор из третьего стратегического эшелона Сталина? Смертник? Где-то на краю сознания, словно в фоторастворе, возникала чудовищная картинка: огромный участок фронта с гигантским котлом оккупированной территории. Танки и самолёты противника. Райх инстинктивно схватился за трубку второго телефона – ни звука. После вчерашней бомбёжки связь не восстановлена. Ложь. Всё ложь.

Он взял себя в руки, достал из сейфа бутылку водки, плеснул в рюмку и залпом выпил. Теперь он начал терзаться оттого, что вот он, бригаденфюрер СС, генерал, одного слова которого достаточно, чтобы расстрелять здесь кого угодно, вдруг испугался чёрт знает чего. Скорее бы утро. Только бы капитан пришёл в себя. Бригаденфюрер начал думать, какую казнь он придумал бы для русского. Нет, просто так он умереть ему не даст. Хотя бы вот из-за этого почти свежего номера «Тэглихе Рундашау». Эту газету Франц помнил с детства. Каждое утро она появлялась на столе в кабинете отца. Где, в каких русских типографиях печатали такую извращённую ересь? С омерзением Райх прочитал ещё раз: «Гитлер разрушил Берлин… Красная Армия взяла Берлин с боями. Она спасла город от полного уничтожения». И заголовки: «Как нас обманули!», «Истина против лжи». «Зловонный туман нацистской лжи на протяжении многих лет скрывал от немцев истину…»

Генерал сложил газету, взглянул на дату: 29 августа 1941 года. А сегодня какое число? Да. 8 сентября. Он усмехнулся – совсем свежий номер. Райх знал, что между страницами газеты есть ещё один документ, но он не хотел его читать вновь, не хотел видеть чисто исполненные подписи, печати. Он помнил этот документ наизусть:

Для освещения в прессе событий Берлинской операции включить в состав зарубежной корреспондентской группы специального корреспондента газеты «Правда»

Темникова Ф. Г.

    С.А.Лозовский
    заместитель наркома иностранных дел

Райх наполнил вторую рюмку, выпил и наполнил вновь. Он поднес рюмку к губам, но пить не стал. Шлёпнул её донышком на стол так, что водка брызнула на «шапку» газеты, набранную остроконечным готическим шрифтом. Бригаденфюрер ослабил ворот мундира, затем подошёл к окну и кулаком выбил форточку наружу, которая почему-то здесь была без петель и еле держалась на раме окна. Послышался звон разбитого стекла, прохладный ветер и залетевшие в окно капли дождя освежили разгорячённую голову генерала.

Светало, однако вместе с холодным дождём на город опустился туман. Он наполнял улицы, льнул к кустам и деревьям. Время тянулось, словно безнадёжно застряло в воронке песочных часов. Райх пододвинул кресло к окну, взял со стола рюмку, поставил её на подлокотник, сам устроился в кресле, надеясь забыться хоть на несколько минут.

Он увидел своего отца или просто вспоминал о нём, закрыв глаза, видел себя в пивной вместе с ним. Отец разговаривал с кем-то

о кайзере, о величии германской империи, а Франц ел сосиски и, как взрослый, пил пиво. То было трудное время. В стране бушевала инфляция, безработица стала обычным явлением. В крупных городах Германии, а затем повсеместно появились чёрные рынки. Франц стал спекулянтом. По стране прокатились демонстрации. Демонстранты требовали передачу власти Гитлеру. Однажды на открытом митинге он увидел фюрера, услышал его гневную речь и понял, что ему надо делать. Фюрер говорил о задачах, стоящих перед немецкой нацией: уничтожить коммунистов, социал-демократов и евреев, расширить жизненное пространство Германии. Франц понял – вместо прогнившей республики нужна диктатура национал-социализма. С этого дня он стал считать себя членом нацистской организации.

Райх очнулся от резкого звука. На полу лежала разбитая рюмка, он смахнул её с подлокотника локтем. Генерал взглянул на часы – четверть шестого. Он спал тридцать минут. В это время до его слуха донёсся гул моторов. Франц прислушался: «Наши. У русских бомбовозов монотонный звук на одной ноте». Он глубоко вздохнул, мысли потекли на этот раз по иному руслу, к началу войны, к 39-му году: Европа, события в Польше и, наконец, роковое начало двухмесячной давности. Но почему же роковое? Наши армии успешно продвигаются к Москве. Да, многие генералы и фельдмаршалы тогда не поняли и не одобрили фюрера. Начинать осуществление плана «Барбаросса» было преждевременным решением. Когда Райх узнал об этом, он испытал противоречивые чувства. Впервые за долгие годы он подумал не о судьбе Германии, а о своей собственной. В войне е Россией ему виделось нечто большее, чем обычное противоборство двух стратегических сил. С Россией нельзя воевать наспех, как бы между прочим, не закончив военных действий на западе. Война на два фронта – это абсурд. Но фюрер велик. Ему одному виднее то, что не смогли они разглядеть все вместе. Очевидно, войны было не избежать. Советские генералы тоже не сидели сложа руки. Накануне войны в западных районах Жуков и Берия словно специально построили дороги для германской армии. Они вовсе не похожи на рокады вдоль предполагаемой линии фронта – обычные добротные дороги с востока на запад или с запада на восток. Разницы нет. А сколько в наши руки перешло строительных материалов, разборных мостов. Странные русские. Они не готовились к обороне? К чему-то они готовились? Наши самолёты беспрепятственно рассматривали их позиции с воздуха, и их никто не сбивал. Никто не жаловался – нарушаете границу. Впрочем, их самолёты над нашей территорией тоже не трогали. А когда в июне начались военные действия, Гудериан успешно переправился через Буг. Мосты были не заминированы. 4-ю и 10-ю русские армии он без потерь расстрелял в упор, после чего спокойно направился к Минску. Да, трудно понимать чужой народ. Война вот-вот начнётся, а у них нет системы самозащиты: дороги не разрушены, не затоплены, не заминированы; полоса обеспечения уничтожена; мосты на Даугаве, Березине, Немане, Припяти не взорваны? Даже укреплённые районы на старой границе ликвидированы? Что это? Преступная халатность русских? Досадный просчёт? Или, может быть, чудовищная ловушка Сталина? Фу-у! Варварство.

А у меня этот пленный со своей дурацкой картой и газетой.

Гул моторов в небе нарастал. Бригаденфюрер выпрямился в кресле и прислушался. Ему чудился ровный монотонный звук на одной ноте. Это не «юнкерсы»! Он вскочил на ноги, подбежал к столу, схватил трубку телефона. Телефон по-прежнему не работал.

– Когда же наконец наступит утро! – закричал он. Потом заметался по кабинету крупными шагами до шкафа у противоположной стены с папками и книгами, от него к окну вокруг кресла и снова к столу. Ему хотелось знать что происходит, что произошло в мире за двенадцать часов. Но за окном ещё тянулась ночь, а над головой гудели вражеские самолёты.

Два месяца назад, в первый же день войны с Россией советская авиация понесла огромные потери, тем не менее вела себя дерзко и агрессивно. Райх вспомнил, как через два часа после начала войны русские самолёты нанесли мощный удар по Кенигсбергу. Утром 22 июня генерал-полковник Кузнецов, очевидно, не дожидаясь приказа из Москвы, отдал свой приказ войскам Северо-Западного фронта нанести удар в направлении Тильзит в Восточной Пруссии. Опрометчивая реакция, но решительная. Неизвестно, какая бы сложилась ситуация, если бы русские смогли нанести удар первыми.

Устав от ходьбы, Райх снова опустился в кресло.

Но что произошло вчера? Бомбили станцию, а потом словно с неба свалился журналист. А сейчас? Куда летят эти самолёты?

Ни на один из вопросов, которые всю ночь не переставал задавать себе, бригаденфюрер ответа не находил. А за окном по-прежнему лил дождь – и не было связи.

В семь утра к дому, где находилась резиденция фон Райха, подкатила «эмка». Из неё выпрыгнул доктор и опрометью помчался к парадному входу. Спотыкаясь, стал подниматься по ступенькам. Часовой в дверях, не узнав в жалкой фигуре, одетой в синий халат, с взлохмаченными волосами и осунувшимся лицом лагерного «лекаря», решительно щёлкнул затвором автомата. Доктор, поравнявшись с ним, что-то прохрипел ему в ухо – часовой с испуганным лицом вытянулся в струнку. Протопав по коридору, без стука доктор ввалился в кабинет Райха и застыл в дверях, немигающими глазами глядя в лицо генерала. Бригаденфюрер с презрением осмотрел его с головы до ног, заметил в руках четыре, видимо, ещё мокрые фотографии, почувствовал неладное, но как можно спокойнее спросил:

– Что случилось? Русские взяли Берлин?

– Да! – взвизгнул доктор. Он преодолел расстояние до стола, бросил на карту Берлина влажные снимки. – Что это, господин Райх?

Брови генерала поползли вверх, глаза налились кровью. На снимках были отсняты эпизоды уличных боёв. И на одном – мой бог! – разбитое здание рейхстага с развевающимся над куполом флагом без свастики. Битое стекло, щебень, искорёженное орудие, труп немецкого солдата. Генерал пододвинул к себе другой снимок, на котором была видна всего лишь часть стены разрушенного здания. Под толстым слоем пыли читалось: «Вильгельмштрассе». Здесь на Вильгельмштрассе находилась Имперская канцелярия. Но на снимке прямо по запылённой надписи кто-то пальцем вывел русское матерное слово, по-видимому, здесь означавшее «конец». Райх поднял глаза на доктора, но тот в это время читал газету. Рот его был похож на жаберные щели акулы, он то открывался, то закрывался вновь, а выпученные сверх меры глаза смотрели в одну точку. Генерал проследил его взгляд и прочитал: «Впервые перед судом предстанут преступники, завладевшие целым государством и самоё государство сделавшее орудием своих чудовищных преступлений…»

Бригаденфюрер вскочил со своего места и, хотя доктор не произнёс ни слова, прокричал:

– Молчать! Доктор, готовьте пленного!

– Я н-не могу… – выдавил наконец из себя доктор. Райх подошёл к нему вплотную, задыхаясь в злобе, повторил:

– Готовьте пленного! Мы едем на аэродром!

– Погода нелётная, господин Райх!

– На аэродром-м! – гремел генерал.

•••

Потолок был белым, ослепительно белым, на него стало невозможно смотреть. Федот прикрыл глаза. Так тихо. Но время от времени тишину нарушал далёкий тонкий свист, словно где-то рядом закипал чайник. Федот попробовал пошевелиться, ему показалось, что он повернул голову. На самом деле прекратился свист. Тишина продолжалась недолго. Через несколько секунд после слабого щелчка свист возобновился, назойливый, нудный. Кроме потолка, ничего не было видно. Федот даже не знал, на чём он лежит. Что с ним случилось? Он пытался что-то вспомнить. Поезд. Вагон с военнослужащими. Он сошёл с поезда. А дальше? До этого они долго стояли в Ровно. Федот вышел в тамбур, попросил у стоявшего там лейтенанта бездымную сигарету. Они говорили о войне, лейтенант пригласил его в своё купе выпить за Победу, но они отложили на потом. А пока Федот вернулся в купе, взял планшет, фотоаппарат, решил выйти и во что бы то ни стало дозвониться до Москвы. Вот он отрыл дверь вагона, шагнул за ступеньку… дальше вспоминать было нечего.

Федот почувствовал струю свежего воздуха, догадался, что кто-то вошёл, и на всякий случай закрыл глаза, оставив лишь узенькую щёлочку. Над ним склонилась женщина в белом халате. Секунду-другую Федот колебался, потом осторожно разомкнул веки. Женщина сразу отпрянула. Кровать слегка покачивалась, возле неё, кроме женщины, топтались два или три человека. Неожиданно перед ним в чьей-то руке появился лист бумаги. На нём по-немецки было написано: «Как ваше имя?» «Ещё лист, другой вопрос: «Можете ли вы говорить?» Говорить Федот не пробовал, и на каком языке объясняться теперь не знал, поэтому решил промолчать. Ему завернули рукав, на сгиб локтя упала прохладная ватка, стальная игла вошла в вену. Горячая волна пролилась по всему телу, но руки и ноги по-прежнему не слушались. Веки стали ватными, а тело невесомым. Струя воздуха ударила в лицо – люди вышли, оставили его одного.

– Что будем делать, Юрий Викторович?

– Ничего страшного, – ответил врач, пропуская медсестёр в коридор. За дверью переминался с ноги на ноги красноармеец. – А вы, товарищ боец, побудьте пока здесь, присмотрите за больным. Мы скоро вернёмся.

– Это можно. – Красноармеец улыбнулся девушкам. – Никуда фриц не денется.

– Вы хорошо знаете немецкий? – спросил Юрий Викторович у медсестёр, когда они вошли в свободное помещение.

– Плохо, – засмущались девушки.

– Что ж, надо найти переводчика.

– А что с больным, Юрий Викторович?

– У него ожог на правой ноге и, вероятно, ещё контузия, барабанные перепонки однако целы. Он должен слышать и говорить. Дайте ему поесть. Но меня беспокоит другое.

– Что? – в один голос спросили медсестры.

– Я затрудняюсь определить группу крови, – ответил врач.

Между тем больного разбудили птичьи голоса. Окно было открыто. Воробьи чирикали так громко, что Федот от неожиданности привстал на локте. Теперь он мог осмотреть место, где находится. На больничную палату не похоже. У стены четыре огромных, наглухо закрытых, железных шкафа, кровать, он на ней лежит, в углу какое-то странное кресло, маленький столик, на нём графин с водой, стакан и два листка бумаги с вопросами, на которые он не ответил. Единственное окно с открытыми ставнями и узкая двухстворчатая дверь. Федот хотел спустить ноги на пол, подойти и заглянуть в окно, но правая нога пылала огнём, будто её сунули в костёр. Он завернул край одеяла, увидел покрасневшую ступню с мелкими блестящими пузырьками. Нет, встать не получится. Голова снова спустилась на подушку. «Где это меня угораздило? Куда я попал? К немцам, что ли?» – не переставал он мучительно соображать.

В коридоре послышались шаги. В комнату поочерёдно вошли три женщины и мужчина. Заметив больного с открытыми глазами, женщины сразу направились к кровати. Одна из них, чуть наклонившись, поздоровалась:

– Гутен так.