Царь-Север

Он хохотнул:

– Чайки, Марья! Чайки!

Добродушные глаза жены сделались «по чайнику». Ещё не веря, но, уже улыбаясь, женщина припала к прохладному оконному стеклу.

– Где? Ой, правда! Лапушки! – Взволнованный голос её потеплел. – Ну, летите, летите сюда! Мы вас не обидим!

Появившись откуда-то со стороны Медвежьей горы, налегая крыльями на ветер, чайки – их было штук семь – плавно хороводили над озером. И вдруг стремительно свалились вниз и влево. Будто услышали Марью Дорофеевну. Они пролетели так близко под окнами – даже видно было, как подрагивает розоватое оперение; закатное солнце подкрасило. Красные лапы, как цветы, прижаты к пушистому брюшку.

– Розовая чайка? – радостно спросила жена.

– Откуда? Обыкновенная.

– Розовая!

– Ага! – насмешливо сказал он. – За розовой чайкой надо походить, ноги побить. А ты хочешь, чтобы она к тебе в форточку залетела?

– Хочу.

– И я не против, Марья. Но так ведь не бывает.

Обрадовавшись птицам, хлюпая мокрым носом, жена прошептала:

– Весна! О, господи, как я соскучилась…

Храбореев верхней губой до носа дотянулся. Стиснув зубы, прошёлся по комнате. Глаза его, только что весело гулявшие за окном, сделались тусклыми, скучными.

– Может, вернемся в Тулу? – неуверенно предложил он.

– Зачем? Чтобы оттуда через полгода снова сюда улететь? Как в позапрошлом году… – Вздыхая, Марья Дорофеевна отрицательно покачала головой, куда вплелась не по годам густая рваная полоска белизны. Солнце, светившее за окном, так озарило голову жены – седина вдруг показалась розовой.

– Эх, ты! – Он погладил жену по волосам. – Чайка моя… чайка розовая.

Марья Дорофеевна зазвякала посудой.

– Давай к столу.

Отойдя от окна, Северьяныч открыл холодильник и с молчаливым остервенением нахлестал себе водки. Позвенел, поиграл тёмно-ореховым ногтем по граненому стакану.

– Надоело на заводе! Сдохну от скуки. Или сопьюсь.

– Ну, так не пей. Сколько держался! Я не могла нарадоваться…

– И я бы рад, да только это… врачи рекомендуют. Храбореев кисловато улыбнулся. – Без водки, говорят, нельзя на Севере…

– Ну, конечно! Не один уже без водки помер тут!

– А ты как думала? Мне мужики в курилке рассказали. Доктор в морге показал два трупа. Один покойник пил, а второй – ни капельки… Доктор говорит, вот, посмотри, какие вены у того, кто пил – эластичные, будто резиновые. А вот, глядите, мол, какие вены у того, который берёг своё здоровье…

Жена поморщилась.

– Фу, ну что ты за столом болтаешь? Как самому-то не противно?

– Противно, – тихо сказал он о чем-то своём. – Только начинаю привыкать, вот что печально.

Слепое раздражение просило выхода. Собираясь выпить и закусить, он вдруг отодвинул тарелку, на которой колыхался кусок бледновато-розового мяса.

– Оленина опять не доварена! Сколько тебе говорить?

Женщина в недоумении заглянула в кастрюлю. Потыкала вилкой.

– Я хорошо варила. Долго.

– Переварила, значит!

Жена от растерянности выронила вилку – та зазвенела, покатилась по полу.

– Вот и угоди тебе, – сказала, наклоняясь.

Он глазами впился в её затылок.

– Что ты вечно стараешься, чтобы слово твоё было последним?

– Ну что ты! – Марья Дорофеевна выпрямилась. Вилку на стол положила. – Не дай же бог, чтобы слово моё было последним. Я пожить ещё хочу.

– Ты прекрасно понимаешь, о чём я… – Он ещё больше разгневался. – И не надо со мной таким тоном… Говоришь, ё-моё… как с придурком лагерным.

Женщина вздохнула, опуская глаза.

– Всё. Молчу.

– Давно пора.

Он жадно выпил водки. Кадык утробно ухал, загоняя глоток за глотком. В груди полыхнуло ядовитым пожаром. В голове загудело. Он зубы затиснул от радости. Походил по квартире. Ладонью провёл по ребрам: что-то болело там, саднило… «Что надо, чёрт возьми? Отличная квартирка. Светлая, теплая. И обставлена – не хуже, чем у людей. И деньги лежат на книжке. Хорошо можно скататься в отпуск на материк. Что надо-то? – спрашивал себя. И отвечал: – Воли! Воли надо!»

Шикарные фотообои, уже заметно потускневшие, привлекли внимание Антона Северьяныча. Он постоял, разглядывая реки и озёра. Посмотрел на остроконечную вершину какой-то крутой горы, на которую карабкалась фигура путника, похожего на муравья.

«Вот так и я… – подумал он, – застрял на одном месте… Ищу виновных…»

Отвернувшись от крутой вершины, Храбореев подошёл к жене. Обнял. Прижался головою – к голове. И глубоко вдохнул родимый аромат. И полегчало вроде. И он отмяк. Много у него в характере накручено-наверчено, только там была одна великолепная черта: если не прав – никогда не будет гнуть гордыню.

Усмехнувшись, он вернулся к ужину.

– Что-то совсем я… Как профессор кислых щей.

И жена «оттаяла», уловивши перемену в нём. Стала себя поругивать:

– А может, правда, кислые? Может, я заболталась по телефону, не доглядела.