– Да!..
И Ермак Тимофеевич подробно рассказал Семену Иоаникиевичу все, что уже известно читателям о захвате на месте битвы женщины, которая назвалась Пимой и Мариулой.
– Кто же она такая?
– Да говорит, что была еще в детстве вместе с отцом в полон угнана погаными, в жены ее насильно взял один и почти тридцать лет прожила она за Каменным поясом… По видимости, цыганка, но по-нашему говорит…
– А муж ее где?
– Убит… Это тот самый и был, который хотел поджечь хворост под острогом, да я подоспел и схватил его за шиворот…
– Он был уже около острога?.. – с любопытством спросил Строганов.
– Да. Один был подослан, остальные версты за две в лощине скрывались. Как только бы острог загорелся, они по этому знаку двинулись бы на усадьбу… Мне под ножом все это татарин и рассказал… Мы его прикончили и двинулись на нехристей. Случай спас…
– Действительно, Божий перст…
– Никогда я не выхожу к ночи из избы, а тут что-то потянуло…
Ермак Тимофеевич, конечно, не сказал, что именно потянуло его в эту ночь к хоромам Строгановых.
– А где же ваша полонянка? – спросил Семен Иоаникиевич.
– Да в поселке у нас пока.
– Пришли ее во двор, место найдется и работу дадим. Я прикажу…
– Это ладней будет, а то на что нам, в казацком быту, да баба, – сказал Ермак.
Наступило молчание. Ермак Тимофеевич приподнялся было с лавки, но Семен Иоаникиевич остановил его:
– Постой, Ермак Тимофеевич, дело у меня к тебе есть…
– Твой слуга, Семен Аникич… Что прикажешь?
– Просить тебя хочу.
– Это все едино… Что такое?
– Да насчет племянницы…
– Все недужится?
– Совсем извелась девка… Ни Антиповна, ни я ума не приложим, что с нею приключилось.
– Огневица, может?
– Нет, не горит и зноба нет.
– Что же с ней?..
– Не знаем! Сегодня и не вставала с постели. Лежит…
– Слаба?
– Слабехонька. Головы от изголовья поднять не под силу.
– Ишь как хворь-то осилила, – сказал Ермак Тимофеевич, с трудом удерживаясь скрыть готовую появиться на его губах улыбку.
– Извелась, совсем извелась девка.
– Жаль, жаль.
– Жалеть-то мало, а ты помоги, Ермак Тимофеевич.
– Поглядеть надо больную-то, – задумчиво произнес он и с тревогой посмотрел на Семена Иоаникиевича.
– Вестимо, незаглазно же пользовать… Можно и сейчас подойти к ней.
– Погоди, Семен Аникич, торопиться некуда.
– Так сам, чай, знаешь пословицу: поспешишь – людей насмешишь.
– Ну, как знаешь…
– Я пойду подумаю, травок отберу подходящих и через час приду сюда, тогда веди меня к больной. Да и ее приготовить надо, а сразу-то испугается, может худо быть…
– Да она уже про то, что позову я тебя, ведает. Уж ты помоги, Ермак Тимофеевич. Век не забуду.
Старик Строганов встал и поклонился в ноги Ермаку Тимофеевичу. Тот вскочил:
– И что ты, Семен Аникич, кланяешься, себя утруждаешь! Я и без того рад помочь твоей беде, люблю тебя душой, люблю и почитаю вместо отца.
– На этом спасибо. И ты мне, молодец, полюбился.
– Благодарствую, Семен Аникич.
– Не на чем, от души говорю, от сердца.
– То-то и дорого… А пока прощенья просим.
Ермак Тимофеевич встал и низко поклонился Семену Иоаникиевичу.
– Через час буду.
Ермак вышел из горницы Строганова. Голова его горела. Он нарочно сослался на необходимость подготовки для начала лечения девушки, которую исцелит – он понимал это – одно его присутствие. Но надо было отдалить минуту свидания, чтобы набраться для этого сил.
Ермак быстро дошел до поселка, прошел его весь взад и вперед, на ходу отдал приказание отвести полоненную казаками женщину во двор усадьбы и сдать на руки ключнице, вошел в свою избу, вынул из укладки мешок с засохшей травой, взял один из таких пучков наудачу, сунул в чистый холщовый мешочек и положил в карман. Затем сел на лавку, посидел с полчаса и пошел в строгановские хоромы.