Ермак Тимофеевич

– Так-то оно так, да что же делать-то…

– А ты послушай, добрый молодец, девичьего разума…

– Изволь, послушаю…

– На сердце Ксения Яковлевна будет жалиться, так ты скажи Семену Аникичу, что есть у тебя кольцо наговоренное, от сердца-то помогает, дозвольте-де носить Ксении Яковлевне… Он в тебя верит, поверит и тому… Тогда она его и будет носить въявь, на народе, и тебе и ей много приятнее…

– И то, девушка… Какая же ты умница! – воскликнул восхищенный предложением Домаши Ермак Тимофеевич.

– Какая уродилась, такой и бери… Так ты спрячь кольцо-то, сам не носи, не ровен час, приметят, что твое кольцо. Может, и приметили… Ишь, вырядился, – насмешливо сказала Домаша.

– Вряд ли приметили…

– Да так и сделай, как я говорила.

– Так в точку сделаю, а ты все же Ксению Яковлевну-то упряди…

– Без тебя знаю это…

– Уж не ведаю, как и благодарить тебя.

– А вот будешь мужем нашей хозяюшки, так не оставь нас с Яковом своею хозяйской милостью, – улыбнулась Домаша.

– Не может статься этого! – печально сказал Ермак. – Но и так Яков мне всегда первым другом будет, да и тебе, девушка, по гроб не забуду твоей услуги…

Он произнес все это таким печальным тоном, что Домаше стало его жаль.

– А ты не кручинься раньше времени, добрый молодец. Все, быть может, наладится. Ведь не думал же ты, не гадал в светлицу-то попасть к хозяюшке, а Бог привел, и вхож стал… Так и дальше, не ведаешь иной раз, как все устроится…

– Спасибо на добром слове, девушка, – сказал Ермак.

Домаша встала.

– Ан мне пора, прощенья просим… Завтра увидимся.

Домаша вышла из избы. Ермак последовал за нею и долго стоял у крыльца, смотря вслед убегавшей девушке.

XXV

Ходатай

Слова Домаши сбылись как по писаному.

К посещениям Ермака Тимофеевича светлицы Ксении Яковлевны действительно привыкли. Семен Иоаникиевич перестал сопровождать его, а Антиповна иной раз и отлучалась в рукодельную, посылая к молодой Строгановой Домашу, успевшую уверить ее, что она терпеть не может Ермака.

При Домаше молодые люди были все равно что вдвоем, успевали вдосталь наговориться и даже изредка обменяться поцелуем.

На руке Ксении Яковлевны блестело кольцо Ермака, как «наговоренное» от сердца. Молодая Строганова быстро поправлялась от «болезни», хотя не переставала порой жаловаться на слабость и головную боль. Знахарь еще был нужен. И он теперь посещал свою больную ежедневно.

Но Ермак Тимофеевич хорошо знал русскую пословицу, гласящую: «как веревку ни вить, а все концу быть» и со страхом и надеждою ожидал этого конца. Они решили с Ксенией Яковлевной переговорить с Семеном Иоаникиевичем, причем Ермак Тимофеевич сообщил девушке, что ее дядя обещал наградить его всем, чего он пожелает.

– Вот и попрошу у него в награду… тебя, – сказал Ермак.

– Он, чай, и не думает и не гадает о такой просьбе, – заметила Ксения Яковлевна.

– А мне-то что? – сказал Ермак. – Я ему и надысь сказал: «Не давши слова – крепись, а давши – держись»…

– Попытать можно, – согласилась Строганова.

– Я на днях попытаю…

– Боязно. А разлучат нас?.. Что тогда?

– Надо один конец сделать! – говорил Ермак Тимофеевич. Но, несмотря на эту решительную фразу, он все-таки со дня на день откладывал объяснение со стариком Строгановым. Сколько раз при свидании он уж решался заговорить, но ему тоже, как и Ксении Яковлевне, вдруг становилось «боязно». Как посмотрит на эти речи ласковый, приветливый, души не чающий в нем старик? А вдруг поступит круто, запрет свою племянницу, а ему скажет: «Добрый молодец, вот Бог, а вот и порог!» Что тогда?

И холодный пот выступал на лбу Ермака, человека, как известно, далеко не из трусливых. Беседа поэтому откладывалась.

Семен Иоаникиевич пребывал в счастливом неведении относительно причин хвори любимой племянницы и чудодейственных средств знахаря, Ермака Тимофеевича.

Из этого неведения вывел его Максим Яковлевич.

В одно прекрасное утро оба племянника, по обыкновению, явились в горницу дяди пожелать ему доброго утра. Никита Григорьевич вскоре ушел посмотреть на лошадей, до которых был страстный охотник, а Максим Яковлевич остался с Семеном Иоаникиевичем, разговорившись с ним о необходимости сменить одного из дозорных.

Старик Строганов не любил переменять людей. Он и в данном случае стоял на стороне старого служащего.

– Изворовался он, дядя, сам знаешь, – говорил Максим Яковлевич.

– Есть тот грех, таить нечего, – согласился Семен Иоаникиевич.

– Вот видишь. И не унимается. А по-моему, сыт – ну и будет…

– Вот оно что значит молодо-зелено, – заметил старик. – А того вы не рассудите, что сытый человек меньше съест, нежели голодный…

– Это к чему же?..

– Да уж к тому… Правильно я говорю?

– Конечно, меньше.

– То-то и оно. Приставь нового, тот воровать будет, да еще больше, так как ему больше и нужно, да и завидки будут брать на прежнего…

– Да уж, дядя, по-моему, пусть лучше другой покормится, чем все один…

– Да коли он хозяину пользу дает, пусть кормится. Нам-то что… Его старанье, за него и награду он себе берет…

– Это вор-то?..

– Уж и вор… Просто себя не забывает, охулки на руку не кладет около хозяйского добра… Да где их взять таких-то, которые бы его соблюдали? Таких, Максимушка, нет, и, по-моему, задать ему нагоняй как следствуст, пугнуть хорошенько, он на время и приостановится…