– На время? – усмехнувшись, переспросил Максим Яковлевич.
– Вестимо, на время. Я его уж пугал, ничего не действует. На полгода действует…
– Ну, как знаешь, дядя, а по-моему, сменить бы надобно, и Гриша со мною согласен.
– Сменить недолго, только что из этого выйдет?.. У этого-то дело налажено, а другой еще с год налаживать будет, убыток-то еще больше станет. Поверь мне, старику…
– Хорошо, хорошо…
– И Никиты разговоры отведи от мысли этой. Он согласится. Ведь это ты коновод-то?..
– Уж и я… – самодовольно сказал Максим Яковлевич.
– Известно, горячка… Был ты сегодня у Аксиньи? – переменил разговор Семен Аникиевич.
– Был.
– Ну что?
– Да ничего. Кажись, здорова. Румянец на щеках играет.
– Да, да! Каков Ермак-то Тимофеевич! Можно ли было думать, что он таким знахарем окажется? Девушка лежмя лежала, голову от изголовья поднять не могла, а он в день на ноги поставил… Недужилось страсть как.
– Да так ли это, дядя? – лукаво улыбнулся Максим Яковлевич.
– А то как же?
– Да так! Хотел бы я поглядеть, как бы он другую от хвори вызволил. Взять хоть бы Антиповну, – со смехом сказал молодой Строганов.
– Антиповна здорова… Зачем ей?
– Я к примеру только.
– Что-то невдомек мне речи-то твои? – вопросительно уставился на племянника Семен Иоаникиевич.
– Речи простые… Слюбились они…
– Что ты! – крикнул и вскочил с лавки Семен Иоаникиевич. – Кто слюбился?
– Сестра с Ермаком…
– Окстись, Максим! В уме ли ты?
– При своем разуме, – улыбнулся Максим Яковлевич. – С того на нее и хворь напала, с того она и выздоровела теперь… Томилась прежде, мельком виделась, а ныне каждый день… Вот она и поправилась.
– Да как он смеет? – воскликнул старик. – Да и я уши развесил, болтаешь ты несуразное…
– Помяни мое слово: придут к тебе в ноги кланяться…
– Да я его… ее!.. – задыхаясь, произнес Семен Иоаникиевич.
– А что ты ему и ей сделаешь? Да в чем виноваты они? Не в полюбовницы он ее взял себе…
– Сказал тоже…
– А сердцу не запретишь любить.
– Да ведь он клейменый! – крикнул старик.
– Уж и клейменый! И скор же ты, дядя. В человеке сейчас души не чаял, видел я сам, как ты с ним обнимаешься да целуешься, а теперь уже клейменый…
– Но я не знал, – перебил племянника Семен Иоаникиевич.
– Чего не знал-то?.. Ведь Аксюту он вылечил, на ноги поставил, страшно смотреть было, какая была! Краше, как говорится, в гроб кладут, а теперь опять цвести и добреть начала…
– Это-то правильно…
– Так не все ли равно, травой он ее наговорной от хвори исцелил али словом да взглядом ласковым…
– Да дальше-то что, дальше?.. – спросил в волнении старик Строганов.
– Мекаю, дальше придется веселым пирком да и за свадебку…
– Нет, милый, ты, я вижу, ума решился… Родную сестру за разбойника норовишь выдать – ведь на него петля в Москве готова. Ты знаешь это?
– Знаю, из Москвы вон в Перми бегают, на многих петли готовы и многих ими захлестывают, и не простых людей, а бояр и князей. Чего же ты Ермака петлей упрекаешь?
– Нет, не бывать тому! – воскликнул Семен Иоаникиевич и начал ходить в волнении по своей горнице.
– Твоя воля, ты ей вместо отца, – спокойно заметил Максим Яковлевич. – Но только за что губить девушку?
– Как губить? – остановился старик.
– Да так… Разлучишь ее с Ермаком, она опять изведется вся, дело видимое…
– Ну, это еще бабушка надвое сказала… У нее есть жених нареченный почище Ермака.
– Это ты об Обноскове?
– Об нем, боярин у царя в приближении… Я ему послал грамотку. Вот приедет, выкинет девка из головы дурь, боярыней будет…
– Не велико счастье, – усмехнулся Максим Яковлевич, – да и я тоже братом ей прихожусь, не согласен…
– Как так?
– Да так… Живи здесь, а в Москву, невесть куда не отпущу сестру, вот и весь сказ.
– Сам туда поедешь…