Из Испании с любовью

«Смотри, здесь все осталось, как и прежде! – восклицала Маша. – Сколько мы тут не были?»

«Да уж наверно год»

«Как быстро пролетело время! Но все равно, – пока мы будем вместе приходить сюда, он будет жив!»

Затем они взмывали к небу птицами; чтоб лучше оглядеться, делали круги, летели над лесами и морями. И он показывал на горизонт с огромным, заходящим в море солнцем, которое когда-то виделось ему.

«Смотри, – ни облачка. Волны, солнце и скалистый берег»

«Жаль, меня не было тогда с тобой!»

«А может, ты была?»

«Какой же я тогда была? ведь ты меня намного старше!»

Нет, нет. Душа все помнит, в мыслях отвечал он Маше. Она не может быть ни младше и не старше. Что было в ней плохого и хорошего, то так и остается точно в парнике под пленкой или в кадке. С возрастом мы хоть и меняемся, но не уходим от себя. Он сердцем слушал то, что говорила Маша, и так же сердцем отвечал ей. И видел он игру теней и света на волнах, движенье милых губ, направленных к нему, и слышал отдаленный суховатый шелест трав и листьев. Ведь если я живу, живет и она, если я старею, стареет и она, если я дышу, дышит и она. Я судья Разъятого... Но кто пошлет ей просветление вместо воды, кто даст человеку спокойствие сердца вместо хлеба и пива? Улицезришь ли ты, желающий свободы смерд, что никогда не будешь страдать от лишений?

В один из вечеров, когда они вот так сидели в полузабытьи, нирвану их нарушил телефонный аппарат, который был, как пустобрех и шалопай, наказан вечным местопребыванием в углу прихожей. Думая, что это кто-то из филологических заказчиков, Статиков зашел туда, снял трубку и от неожиданности сразу не узнал дрожащий голос своей бывшей тещи. По виду – сухопарая, имея вытянутый профиль как у стерляди, она была наделена практичным рассудительным умом, всегда немного ревновала рано вышедшую замуж дочь, давая наставления из своей первой молодости; но не желала их рассорить, и мужа своего держала крепко.

«Прости, Сергей, не знаю, как ты отнесешься к моей просьбе, – произнесла она без перехода, поздоровавшись. – Вы разошлись и у тебя сейчас своя семья. Да, Лена бросила тебя, когда ты был в больнице, и поступила дурно. Но у меня есть внук, твой сын. Мне больше некому звонить: везде уж обращались – все впустую. Я ради внука и звоню. Мы с мужем получили тягостную весть. Коли судить по штемпелю – оттуда. Не знаем, что и думать. Может, у тебя еще остались связи на твоей былой работе, сумеешь что-то разузнать? Пропала наша Лена! Кажется, ее уж больше нет»

Зная нрав Елены, Статиков подумал, что это всё необоснованные страхи ее матери, решившей заодно прощупать его отношение к своей пропавшей дочери, и пообещал зайти, как сможет. Но утром – натощак и по наитию, как у него в последний год случалось, он понял, что надо поторапливаться. К тому же Маша позвонила, сказала, что у нее недоброе предчувствие. Поэтому, позавтракав, он сел в машину и по незабытому еще за давностью своих свиданий с тещей адресу поехал в отдаленную часть города, минутах в сорока от центра. Так он получил открытку с видом виноградного холма у Каталонских гор и ту скупую информацию, которой поделились с ним убитые безвестностью родители Елены.

Изображенный на открытке или же похожий вид, с конической колонной маяка на каменистом берегу среди олив, но без холма в перспективе, он живо разыскал по Интернету. Сделав ксерокопию и пробуя сличить одно с другим, вертел, вертел в руках и то и это, не зная верить ли проставленному штемпелю. И, наконец, надумал показать Максиму.

На лекцию, которая для всех, кто жаждал пробудиться и спастись, была по-прежнему по пятницам, он опоздал. Увидев его через дверь, Максим сию минуту понял, что случилось что-то экстраординарное, прервал занятие и вышел. Они расположились в арке, у полуоткрытой двери.

– Капкан, – разглядывая фото, проронил Максим в своей безукоризненно сухой манере. – Какой-то тут подвох. Пока не вижу больше ничего. Но если чувствуешь, что должен, поезжай. Своей архангельской опекой не оставим. Сын нужен тебе, может, больше, чем ты сам ему, за ним присматривают там. Да, и к этому, с которым, говоришь, вы в теплых отношениях расстались…

– К Варыгину?

– Вот-вот. Зайди к нему, он ждет тебя. Потом, тебе ведь заграничный паспорт нужен? Подозреваю, что с шенгенской визой. А заодно уж разузнаешь все, что может пригодиться.

Без веской надобности Статикову не хотелось обращаться к человеку, в бытность их знакомства, бывало, проявлявшему себя по слабости характера не самым лучшим образом, да и притом еще по прежней службе отлично знавшим все его чувствительные стороны. Но это был тот самый случай. Когда он позвонил, Варыгин вроде бы и впрямь не удивился его просьбе, но изъявил желание поговорить о деле – в стороне и безсвидетелей. Они договорились встретиться недалеко от Управления, в украшенном фонтаном сквере.

Статиков пришел за полчаса до 18.00 и сел на лавочку перед фонтаном с фигурной плоской чашей наверху, куда от бортика упруго били под наклоном струи. В сквере было людно. Круглую площадку около фонтана облюбовали, одетые как сборные команды на зачетном матче в сине-красные футболки, неугомонные подростки. Они гонялись друг за другом и прыскали в своих противников набранной в бассейне у фонтана пенистой водой в бутылках. При них была матрона в газовом нашейном шарфике, которая внушала шалунам, чтоб они держались поровней, не брызгали в кого попало, и щелкала своих воспитанников фотоаппаратом.

Варыгин оказался пунктуален. Он был в пастельно-голубой рубашке с темно-синим галстуком, делавшим дугу на выступавшем животе, и в серых брюках. На вид он постарел, в лысеющих висках устойчиво блистала седина, но на лице, между подвижных пухлых губ и толстым носом, когда он подходил, вмиг промелькнула та же, что и раньше, бесовщинка.

– Приветствую, голубчик! Очень рад вас видеть, – сказал он, как из-под полы совком протягивая руку. – Так что? Не лучше ль нам в тенек пойти, подалее от этой мелюзги, пока нас с головой ни окатили?

Под извиняющимся взглядом воспитательницы, покручивавшей свой «Зенит», они ушли с площадки у фонтана и сели на диван на боковой аллее. Варыгин вопросительно молчал, пошмыгивая носом и жуя губами, как это бывало у него при напряжении. Думая о том, с чего начать, чтобы не выкладывать всего, Статиков расположил все главные вопросы по их значимости. Помня проницательный и хитрый ум главы профкома, в своем рассказе он ограничился лишь информацией о том, что уж давно не видел сына, хочет разыскать того и нужно в краткий срок оформить визу.

– Так получилось, что Еленины родители доподлинно не знают, где она. Но я предполагаю, она может находиться там же, где обосновался Кручнев. Может, вы смогли бы заодно уж выяснить его координаты?

Выслушав, Варыгин перестал жевать губами и опустил взгляд себе под ноги.

– Ну да, ну да. Я понимаю, – сказал он, как бы размышляя вслух. – Известно: кровь родная, сын. А что там может делать этот Кручнев, знаете? К законным действиям не склонен, здесь наворочал дел, туда подался. За этим сорванцом такие, милый мой, долги, что и сам черт не разберет! Ему не то что малое дитя, а так и бывшую жену, простите, поручить опасно. Да, я вас охотно понимаю. По делу же, не знаю, право, что сказать, даже и не знаю.

Он был далеко не так наивен, как могло бы показаться. Если его меньше знать, то можно было бы так и уйти, не получив в ответ ни «да», ни «нет». А он потом сказал бы, что уж позабыл, в чем был вопрос. Он мешкал, ибо ему надо было выяснить, чего еще известно Статикову, и нет ли в его просьбе скрытых червячков. Но, как и все чиновники, он был чувствителен на лесть; стоило попробовать сыграть на этом.

– Помню, вы раз помогли мне в трудном деле. У вас большой банк данных и знакомств. Может, не откажетесь помочь и тут? У вас еще остались связи в этом ведомстве?

Варыгин сбоку многосложно посмотрел и осенил лицо улыбкой.

– Ну да, я тоже, мой голубчик, помню. Да только связи в наше время стопорятся, коль шестеренки не подмажешь. Все поменялось: звонишь кому-нибудь, а он тебя уж как не узнает. Ладно, обещать не буду, но чем сумею, памятуя нашу дружбу, помогу.

Оба посидели еще для приличия, обмениваясь ничего не значащими фразами, разом посмотрели на свои часы и встали. Варыгин был сама любезность и, пожимая руку, снова удостоил бесовщинкой на лице.

– А что, голубчик? Ведь вы за это время всё обдумали, я полагаю, и, смею допустить, что успокоились? Уж не взыщите за такую прямоту! Так наново в нашу достославную обитель, не хотите ли? Могу заверить, что вашу эрудицию и опыт руководство ценит. Тогда бы, знаете ли, все упростилось.

Статиков определенно не хотел, чтоб все упростилось; он был уверен, что этот оборотистый и хорошо осведомленный человек и так все сделает по старой дружбе. Он промолчал, давая знать, что принял сказанное к сведению, еще разок пожал ладонь главы профкома. И попрощавшись, зашагал в другой конец аллеи.

Насчет недюжинных возможностей Варыгина он не ошибся: какую ни на есть скупую информацию, тот раздобыл уже через неделю, помог и с паспортом и с визой.

Дома они с Машей в тот же вечер рассудили, что он должен ехать.

Глава 3

В то время, когда Статиков умчался на автомобиле к центру поселения, в покинутом им красочном местечке возле маяка, представленном как с ностальгическим оттенком на открытке, происходила следующая сцена. Едва «Сеат» исчез за поворотом, на бывшую в ста метрах перед берегом стоянку у рекламного щита с пенистой бутылкой пепси-колы вызревшей маслиной выкатил из-под олив, скрывавших въезд на старую дорогу, блестящий под лучами солнца черный «Форд». При появлении его, открытый красный «Кадиллак» с туристской парой, имевшей разногласия из-за того, где лучше отдыхать, под привередливую реплику сидевшей за рулем девицы, стремительно сорвался с места.

Из «Форда» вышел молодой мужчина в роговых очках, уверенно сидевших на его чуть розоватом от загара и ничем не примечательном лице со скромным римским носом, тонкими губами и слегка рыжевшим, будто он забыл побриться утром, подбородком. Он был в хлопчатых белых брюках и с бумажным свертком, придерживая тот у туловища локтем. Захлопнув дверцу и на ходу обдумывая предстоящий разговор, он медленно направился к колонне маяка, перед которой взад-вперед сновала смуглая фигура. О людях этой нестареющей профессии известно было ровно столько, чего тем надо было, чтобы это знали, иначе говоря, негусто. Для ограниченного круга лиц его оперативным псевдонимом было имя Феликс. Данное ему пять лет назад как бы авансом в память о сподвижнике революционного вождя, чего являлось просто совпадением, оно, естественно, не делало погоды в сфере его деятельности, и все-таки он этим именем гордился. В смежных областях Испании его все знали как предпринимателя – Марко (или, если на испанский лад, то Маркоса) Джеронимо, который пару лет назад приехал из Флоренции, где его бизнес прогорел, не выдержав высокой конкуренции. И он благодаря открывшимся возможностям ЕС решил испробовать себя на новом месте, – подался в Каталонию и с этих пор вполне легально проживал тут с общеевропейским итальянским паспортом. Фирма его занималась мелкооптовой продажей электрической коммуникации, что позволяло разъезжать по всей стране, осуществлять контроль заказов, а также видеться с людьми необходимыми для сбора информации. Как Феликс он имел уже немалый опыт теневой работы, и с самого начала его чего-то настораживало в этом деле. Сценарий предстоящей операции был выношен и разработан наверху, в убийственной тиши отлакированных рабочих кабинетов, глядевших окнами за мглистый горизонт, и потому, как иногда случалось, на строевой форшлаг в отрыве от реальной обстановки. Во всей многоступенчатой логической цепочке проводимой акции, так скрупулезно проработанной, что не оставалось места для импровизации, было стилевое упущение: она казалась слишком уж громоздкой. Так что если что-нибудь сорвется на очередном ее этапе, то отвечать за все, как мелкому шурупу в ведомственном шифоньере, предстоит ему. Возможно, его отзовут в Москву для нахлобучки. Тогда придется отказаться ото всех удобств, которые давало назначение сюда, от встреч с Амандой, прелестной и смышленой каталонкой, отец которой был одним из лидеров сепаратисткой партии, сменившей лозунг полной автономии на отделение и из-за кризиса особенно нуждающейся в средствах. В Москве считали, что Феликс должен разрабатывать намеченную связь через Аманду дальше. Осуществив задание, то есть, оказав посильное влияние на ситуацию, он смог бы получить приличную надбавку в послужной бэкграунд. Но если в управлении чего-то переменится, придет другое руководство, чего уже имело место, пока он был в Италии, и временно план операции по Каталонии положат под сукно, тогда, пока все устаканится, он смог бы тут еще пожить, не выставляя себя напоказ, залечь и окопаться. Тогда он смог бы сделать предложение Аманде, которая, как виделось, уже созрела для такого шага, была, похоже, безотчетно влюблена в него, – и с несомненным преимуществом для собственного бизнеса и для своих первостепенных дел на ней жениться. Вступивши в этот мезальянс, и обзаведясь при помощи ее отца влиятельными связями, он мог бы стать в пока что не своем открытом предприятии одним из пайщиков, насчет чего уже была договоренность. Служа все тем же идеалам, он мог тогда зараз убить двух зайцев: остаться в поле досягаемости и пустить здесь корни. Да, и чтобы более его по всяким пустякам уже не дергали! Пусть даже в некоторых задачах, что возлагались на него, ему и приходилось сомневаться, в свое предназначение и избранность пути он верил искренне. К тому же, если не вдаваться в изложение идеологии, так выбранное поприще нравилось ему как таковое, интеллектуально. Его считали мастером по многоходовым и нестандартным комбинациям и, если от него чего-нибудь зависело, он как гроссмейстер, видящий на несколько ходов вперед, мог наслаждаться уж самим процессом каждой партии. Его союз с Амандой, которая была для Центра гражданским непроверенным лицом, при этом подданной другого государства, и в силу одного того могла бы представлять опасность, был против жестких правил, запрещавших долговременные связи, и с точки зрения Москвы мог выглядеть двусмысленно. Но он считал, что с перспективой на отрывавшиеся преимущества такого брака, начальство эту его вольность оценило бы. Тогда он смог бы приступить к осуществлению возложенной на его миссию большой задачи. Таков был видимый расклад при всех разумных допущениях, – и междустрочный и собственно его, житейский, если это слово тут уместно. Но если что-нибудь сорвется в этой несуразной операции, то его планам будет амба; пойдет ползком слушок между его коллег, разбросанных по европейским городам и весям: известно будет, что он в чем-то прокололся. Поэтому, идя на встречу с завербованным им парнем, он думал убедиться, что первый ход в намеченном дебюте – верен. А если так, тогда он сможет контролировать всю партию, не дать ей произвольно отклоняться в сторону или нарастать как снежный ком.

Марио стоял у люка с кабелем и электрической разводкой. Он еще издали заметил Маркоса, что было ощутимо по движениям его сухой и жилистой фигуры, ставшей сразу мешковатой, скованной. При первой их приватной встрече, которая была у скверика перед часовней, Маркос минут двадцать наблюдал за ним из своего автомобиля и сделал вывод: для более серьезных поручений этот прыткий итальянец не годится.

– Привет! – сказал он по-испански. – Чего, смотрю, опять авральные работы?

От вразумлявшего фаянсового тона Марио немного растерялся, собрался вроде что-то брякнуть, огрызнуться, но тут же осознал свою оплошность. (Считалось, что накоротке они знакомы не были, до этого беседовали раз и то при посторонних).

– Привет! Да нет, дневной регламент, как обычно. Шеф подойдет к обеду, начальство тоже хочет погулять. Я вижу, ваша фирма бойко управляется с заказами. Он говорил, что ты приедешь позже.

«Я этого не обещал», – оглядывая двор, отметил Маркос. Паренек юлил, чтоб скрыть свою растерянность.

– Мы думаем о нуждах наших постоянных покупателей. Сам понимаешь: польза для клиентов – выгода для нас. Твой босс заказывал предохранители. Жаль, я не застал его. Вот, получи и сосчитай, всё как договаривались.

Свидетелей их разговора не было; о том, что они коротко знакомы, никто не знал, и конспиративность не была такой уж обязательной. Но парня надо было приучать к порядку.

Марио взял сверток, наполовину развернул, взглянул на фирменную надпись на коробке и показал на дверь внизу колонны маяка:

– Шеф любит аккуратность, я положу на полку, чтобы на виду уж было. Подождешь?

Он был сообразителен. Между предохранителями была пачка денег, некрупная, но и недурственная для проведения вечернего досуга на ближайший месяц. Когда он вышел, то по его лицу и правому карману удлиненных шортов заметно было, что он проверил содержимое – и положительно доволен.

– Как раз что надо! – деловито произнес он. – Шеф за такую расторопность будет благодарен.

Маркос усмехнулся.

– Что надо, говоришь? Ну, я ведь – коммерсант, и для себя старался.