История государства Российского. Том 8. Великий князь и царь Иоанн IV Васильевич

История государства Российского. Том 8. Великий князь и царь Иоанн IV Васильевич
Николай Михайлович Карамзин

История государства Российского #8
Двенадцатитомная «История государства Российского», написанию которой Карамзин посвятил последние 22 года своей жизни, охватывает период с древнейших времен до начала XVII века и является не только значительным историческим трудом, но и прекрасным литературным произведением. Карамзин внес много нового в понимание общего хода русской истории и в оценки отдельных исторических событий, раскрыл при помощи психологического анализа идейные и моральные мотивы действий исторических личностей. Полагая, что история человечества есть история всемирного прогресса, основу которого составляет борьба разума с заблуждением, просвещения – с невежеством. Карамзин видел задачу историка в том, чтобы наставлять людей в их общественной деятельности. Восьмой том посвящен царствованию Великого князя Иоанна IV Васильевича. Описание охватывает исторический период с 1533 по 1560 год.

Николай Михайлович Карамзин

История государства Российского. Том 8. Великий князь и царь Иоанн IV Васильевич

Глава I

Великий князь и царь Иоанн IV Васильевич II. г. 1533-1538

Беспокойство Россиян о малолетстве Иоанна. Состав Государственной Думы. Главные Вельможи, Глинский и Телепнев. Присяга Иоанну. Заключение Князя Юрия Иоанновича. Общий страх. Измена Кн. Симеона Бельского и Лятцкого. Заключение и смерть Михаила Глинского. Смерть Князя Юрия. Бегство, умысел и заключение Кн. Андрея Иоанновича. Дела внешние. Перемирие с Швецию и с Ливониею. Молдавия. Посланник Турецкий. Астрахань. Дела Ногайские. Посольство к Карлу V. Присяга Казанцев. Гордый ответ Сигизмундов. Нападение Крымцев. Война с Литвою. Ислам господствует в Тавриде. Строение крепостей в Литве. Набег Крымцев. Литовцы берут Гомель и Стародуб. Мятеж Казани. Шиг-Алей в милости. Война с Казанью. Победа над Литвою. Крепости на Литовской границе. Перемирие с Литвою. Дела Крымские. Смерть Ислама. Угрозы Саип-Гирея. Строение Китая-города и новых крепостей. Перемена в цене монеты. Общая нелюбовь к Елене. Кончина Правительницы.

(1533 г.)Не только искренняя любовь к Василию производила общее сетование о безвременной кончине его; но и страх, что будет с Государством? волновал души. Никогда Россия не имела столь малолетнего Властителя; никогда – если исключим древнюю, почти баснословную Ольгу – не видала своего кормила государственного в руках юной жены и чужеземки, Литовского ненавистного рода. На троне не бывает предателей: опасались Елениной неопытности, естественных слабостей, пристрастия к Глинским, коих имя напоминало измену. Хотя лесть придворная славила добродетели Великой Княгини, ее боголюбие, милость, справедливость, мужество сердца, проницание ума и явное сходство с бессмертною супругою Игоря, но благоразумные уже и тогда умели отличать язык Двора и лести от языка истины: знали, что добродетель Царская, трудная и для мужа с крепкими мышцами, еще гораздо труднее для юной, нежной, чувствительной жены, более подверженной действию слепых, пылких страстей. Елена опиралась на Думу Боярскую: там заседали опытные советники трона; но Совет без Государя есть как тело без главы: кому управлять его движением, сравнивать и решить мнения, обуздывать самолюбие лиц пользою общею? Братья Государевы и двадцать Бояр знаменитых составляли сию Верховную Думу: Князья Бельские, Шуйские, Оболенские, Одоевские, Горбатый, Пеньков, Кубенский, Барбашин, Микулинский, Ростовский, Бутурлин, Воронцов, Захарьин, Морозовы; но некоторые из них, будучи областными Наместниками, жили в других городах и не присутствовали в оной. Два человека казались важнее всех иных по их особенному влиянию на ум правительницы: старец Михаил Глинский, ее дядя, честолюбивый, смелый, самим Василием назначенный быть ей главным советником, и Конюший Боярин, Князь Иван Федорович Овчина-Телепнев-Оболенский, юный летами и подозреваемый в сердечной связи с Еленою. Полагали, что сии два Вельможи, в согласии между собою, будут законодателями Думы, которая решила дела внешние именем Иоанна, а дела внутренние именем Великого Князя и его матери.

Первым действием нового правления было торжественное собрание Духовенства, Вельмож и народа в храме Успенском, где Митрополит благословил державного младенца властвовать над Россиею и давать отчет единому Богу. Вельможи поднесли Иоанну дары, послали чиновников во все пределы Государства известить граждан о кончине Василия и клятвенным обетом утвердить их в верности к Иоанну.

Едва минула неделя в страхе и надежде, вселяемых в умы государственными переменами, когда столица была поражена несчастною судьбою Князя Юрия Иоанновича Дмитровского, старшего дяди Государева, или оклеветанного, или действительно уличенного в тайных видах беззаконного властолюбия: ибо сказания Летописцев несогласны. Пишут, что Князь Андрей Шуйский, сидев прежде в темнице за побег от Государя в Дмитров, был милостиво освобожден вдовствующею Великою Княгинею, но вздумал изменить ей, возвести Юрия на престол и в сем намерении открылся Князю Борису Горбатому, усердному Вельможе, который с гневом изобразил ему всю гнусность такой измены. Шуйский увидел свою неосторожность и, боясь доноса, решился прибегнуть к бесстыдной лжи: объявил Елене, что Юрий тайно подговаривает к себе знатных чиновников, его самого и Князя Бориса, готового немедленно уехать в Дмитров. Князь Борис доказал клевету и замысл Шуйского возмутить спокойствие Государства: первому изъявили благодарность, а второго посадили в башню. Но Бояре, излишне осторожные, представили Великой Княгине, что если она хочет мирно царствовать с сыном, то должна заключить и Юрия, властолюбивого, приветливого, любимого многими людьми и весьма опасного для Государя-младенца. Елена, непрестанно оплакивая супруга, сказала им: «Вы видите мою горесть: делайте, что надобно для пользы Государства». Между тем некоторые из верных слуг Юриевых, сведав о намерении Бояр Московских; убеждали Князя своего, совершенно невинного и спокойного, удалиться в Дмитров. «Там, – говорили они, – никто не посмеет косо взглянуть на тебя; а здесь не минуешь беды». Юрий с твердостию ответствовал: «Я приехал в Москву закрыть глаза Государю брату и клялся в верности к моему племяннику; не преступлю целования крестного и готов умереть в своей правде».

Но другое предание обвиняет Юрия, оправдывая Боярскую Думу. Уверяют, что он дйствительно чрез Дьяка своего, Тишкова, подговаривал Князя Андрея Шуйского вступить к нему в службу. «Где же совесть? – сказал Шуйский: – вчера Князь ваш целовал крест Государю, Иоанну, а ныне манит к себе его слуг». Дьяк изъяснял, что сия клятва была невольная и беззаконная; что Бояре, взяв ее с Юрия, сами не дали ему никакой, вопреки уставу о присягах взаимных. Шуйский известил о том Князя Бориса Горбатого, Князь Борис Думу, а Дума Елену, которая велела Боярам действовать согласно с их обязанностию.

Заметим, что первое сказание вероятнее: ибо Князь Андрей Шуйский во все правление Елены сидел в темнице. Как бы то ни было, 11 декабря взяли Юрия, вместе со всеми его Боярами, под стражу и заключили в той самой палате, где кончил жизнь юный великий Князь Димитрий. Предзнаменование бедственное! ему надлежало исполниться.

(1534—1538 гг.) Такое начало правления свидетельствовало грозную его решительность. Жалели о несчастном Юрии; боялись тиранства: а как Иоанн был единственно именем Государь и самая правительница действовала по внушениям Совета, то Россия видела себя под жезлом возникающей олигархии, которой мучительство есть самое опасное и самое несносное. Легче укрыться от одного, нежели от двадцати гонителей. Самодержец гневный уподобляется раздраженному Божеству, пред коим надобно только смиряться; но многочисленные тираны нс имеют сей выгоды в глазах народа: он видит в них людей ему подобных и тем более ненавидит злоупотребление власти. Говорили, что Бояре хотели погубить Юрия, в надежде своевольствовать, ко вреду отечества; что другие родственники Государевы должны ожидать такой же участи – и сии мысли, естественным образом представляясь уму, сильно действовали не только на Юриева меньшого брата Андрея, но и на их племянников, Князей Бельских, столь ласково порученных Василием Боярам в последние минуты его жизни. Князь Симеон Феодорович Бельский и знатный Окольничий Иван Лятцкий, родом из Пруссии, муж опытный в делах воинских, готовили полки в Серпухове на случай войны с Литвою: недовольные Правительством, они сказали себе, что Россия не есть их отечество, тайно снеслися с Королем Сигизмундом и бежали в Литву. Сия неожидаемая измена удивила Двор, и новые жестокости были ее следствием. Князь Иван Бельский, главный из Воевод и член Верховного Совета, находился тогда в Коломне, учреждая стан для войска: его и Князя Воротынского с юными сыновьями взяли, оковали цепями, заточили как единомышленников Симеоновых и Лятцкого, без улики, по крайней мере без суда торжественного; но старшего из Бельских, Князя Димитрия, также Думного Боярина, оставили в покое как невинного. – Дотоле считали Михаила Глинского душою и вождем Совета: с изумлением узнали, что он не мог ни губить других, ни спасти самого себя. Сей человек имел великодушие и бедственным концом своим оправдал доверенность к нему Василиеву. С прискорбием видя нескромную слабость Елены к Князю Ивану Телепневу-Оболенскому, который, владея сердцем ее, хотел управлять и Думою и Государством, Михаил, как пишут, смело и твердо говорил племяннице о стыде разврата, всегда гнусного, еще гнуснейшего на троне, где народ ищет добродетели, оправдывающей власть Самодержавную. Его не слушали, возненавидели и погубили. Телепнев предложил: Елена согласилась, и Глинский, обвиняемый в мнимом, нелепом замысле овладеть Государством, вместе с ближним Боярином и другом Василиевым, Михаилом Семеновичем Воронцовым, без сомнения также добродетельным, был лишен вольности, а скоро и жизни в той самой темнице, где он сидел прежде: муж, знаменитый в Европе умом и пылкими страстями, счастием и бедствием, Вельможа и предатель двух Государств, помилованный Василием для Елны и замученный Еленою, достойный гибели изменника, достойный и славы великодушного страдальца в одной и той же темнице! Глинского схоронили без всякой чести в церкви Св. Никиты за Неглинною; но одумались, вынули из земли и отвезли в монастырь Троицкий, изготовив там пристойнейшую могилу для Государева деда; но Воронцов, только удаленный от двора, пережил своих гонителей, Елену и Князя Ивана Телеппева: быв Наместником Новогородским, он умер уже в 1539 году с достоинством Думного Боярина.

Еще младший дядя Государев, Князь Андрей Иоаннович, будучи слабого характера и не имея никаких свойств блестящих, пользовался наружными знаками уважения при Дворе и в совете Бояр, которые в сношениях с иными Державами давали ему имя первого попечителя государственного; но в самом деле он нимало не участвовал в правлении; оплакивал судьбу брата, трепетал за себя и колебался в нерешимости: то хотел милостей от двора, то являл себя нескромным его хулителем, следуя внушениям своих любимцев. Через шесть недель по кончине Великого Князя, находясь еще в Москве, он смиренно бил челом Елене о прибавлении новых областей к его Уделу: ему отказали, но, согласно с древним обычаем, дали, в память усопшего, множество драгоценных сосудов, шуб, коней с богатыми седлами. Андрей уехал в Старицу, жалуясь на Правительницу. Вестовщики и наушники не дремали: одни сказывали сему Князю, что для него уже готовят темницу; другие доносили Елене, что Андрей злословит ее. Были разные объяснения, для коих Боярин, Князь Иван Шуйский, ездил в Старицу и сам Андрей в Москву: уверяли друг друга в любви и с обеих сторон не верили словам, хотя Митрополит ручался за истину оных. Елена желала знать, кто ссорит ее с деверем? Он не именовал никого, ответствуя: «Мне самому так казалось!» Расстались ласково, но без искреннего примирения.

В сие время – 26 Августа 1536 года – Князь Юрий Иоаннович умер в темнице от голода, как пишут. Андрей был в ужасе. Правительница звала его в Москву на совет о делах внешней политики: он сказался больным и требовал врача. Известный лекарь Феофил не нашел в нем никакой важной болезни. Елену тайно известили, что Андрей не смеет ехать в столицу и думает бежать. Между тем сей несчастный писал к ней: «В болезни и тоске я отбыл ума и мысли. Согрей во мне сердце милостию. Неужели велит Государь влачить меня отсюда на носилках?» Елена послала Крутицкого Владыку Досифея вывести его из неосновательного страха или, в случае злого намерения, объявить ему клятву церковную. Тогда же Боярин Андреев, отправленный им в Москву, был задержан на пути, и Князья Оболенские, Никита Хромый с конюшим Телепневым, предводительствуя многочисленною дружиною, вступили в Волок, чтобы гнаться за беглецом, если Досифеевы увещания останутся бесполезными. Андрею сказали, что Оболенские идут схватить его; он немедленно выехал из Старицы с женою и с юным сыном; остановился в шестидесяти верстах, думал и решился – быть преступником: собрать войско, овладеть Новымгородом и всею Россиею, буде возможно; послал грамоты к областным Детям Боярским и писал к ним: «Великий Князь младенец; вы служите только Боярам. Идите ко мне: я готов вас жаловать». Многие из них действительно явились к нему с усердием; другие представили мятежные грамоты в Государственную Думу. Надлежало взять сильные меры: Князь Никита Оболенский спешил защитить Новгород, а Князь Иван Телепнев шел с дружиною вслед за Андреем, который, оставив большую дорогу, поворотил влево к Старой Русе. Князь Иван настиг его в Тюхоли; устроил воинов, распустил знамя и хотел начать битву. Андрей также вывел свою дружину, обнажив меч; но колебался и вступил в переговоры, требуя клятвы от Телепнева, что Государь и Елена не будут ему мстить. Телепнев дал сию клятву и вместе с ним приехал в Москву, где Великая Княгиня, по словам Летописца, изъявила гнев своему любимцу, который будто бы сам собою, без ведома Государева, уверил мятежника в безопасности, и велела Андрея оковать, заключить в тесной палате; к Княгине его и сыну приставили стражу; Бояр его, советников, верных слуг пытали, несмотря на их знатный Княжеский сан: некоторые умерли в муках, иные в темницах; а Детей Боярских, взявших сторону Андрееву, числом тридцать, повесили как изменников на дороге Новогородской, в большом расстоянии один от другого. – Андрей имел участь брата: умер насильственною смертию чрез шесть месяцев и, подобно ему, был с честию погребен в церкви Архангела Михаила. Он, конечно, заслуживал наказание, ибо действительно замышлял бунт; но казни тайные всегда доказывают малодушную злобу, всегда беззаконны, и притворный гнев Елены на Князя Телепнева не мог оправдать вероломства.

Таким образом в четыре года Еленина правления именем юного Великого Князя умертвили двух единоутробных братьев его отца и дядю матери, брата внучатного ввергнули в темницу, обесчестили множество знатных родов торговою казнию Андреевых Бояр, между коими находились Князья Оболенские, Пронский, Хованский, Палецкий. Опасаясь гибельных действий слабости в малолетство Государя самодержавного, Елена считала жестокость твердостию но сколь последняя, основанная на чистом усердии к добру, необходима для государственного блага, столь первая вредна оному, возбуждая ненависть; а нет Правительства, которое для своих успехов не имело бы нужды в любви народной. – Елена предавалась в одно время и нежностям беззаконной любви и свирепству кровожадной злобы!

В делах внешней политики Правительница и Дума не уклонялись от системы Василиевой: любили мир и не страшились войны.

Известив соседственные Державы о восшествии Иоанновом на престол, Елена и Бояре утвердили дружественные связи с Швециею, Ливониею, Молдавиею, с Князьями Ногайскими и с Царем Астраханским. В 1535 и 1537 году послы Густава Вазы были в Москве с приветствием, отправились в Новгород и заключили там шестидесятилетнее перемирие. Густав обязался не помогать Литве, ни Ливонскому Ордену в случае их войны с нами. Условились: 1) выслать послов на Оксу-реку для восстановления древних границ, бывших между Швециею и Россиею при Короле Магнусе; 2) Россиянам в Швеции, Шведам в России торговать свободно, под охранением законов; 3) возвратить беглецов с обеих сторон. Поверенными Густава были Кнут Андерсон и Биорн Классон, а Российскими Князь Борис Горбатый и Михайло Семенович Воронцов, Думные Бояре, Наместники Новогородские, которые в 1535 году утвердили мир и с Ливониею на семнадцать лет. Уже старец Плеттенберг, знаменитейший из всех Магистров Ордена, скончался: преемник его, Герман фон Брюггеней, и Рижский Архиепископ от имени всех Златоносцев или Рыцарей, Немецких Бояр и Ратманов Ливонии убедительно молили Великого Князя о дружбе и покровительстве. Уставили, чтобы река Нарова, как и всегда, служила границею между Ливониею и Россиею; чтобы не препятствовать взаимной торговле никакими действиями насилия и даже в случае самой войны не трогать купцев, ни их достояния; чтобы не казнить Россиян в Ливонии, ни Ливонцев в России без ведома их правительств; чтобы Немцы берегли церкви и жилища Русские в своих городах, и проч. В окончании договора сказано: «А кто преступит клятву, на того Бог и клятва, мор, глад, огнь и меч».

Воевода Молдавский, Петр Стефанович, также ревностно искал нашего покровительства; хотя уже и платил легкую дань Султану, но еще именовался Господарем вольным: имел свою особенную политическую систему, воевал и мирился с кем хотел и правил землею как Самодержец. Россия единоверная могла вступаться за него в Константинополе, в Тавриде и вместе с ним обуздывать Литву. Именитый Боярин Молдавский, Сунжар, в 1535 году был в Москве, а наш Посол Заболоцкий ездил к Петру с уверением, что Великий Князь не оставит его ни в каком случае. Россия действительно имела в нем весьма усердного союзника против Сигизмунда, коему он не давал покоя, готовый всегда разорять Польские земли; но не могла быть ему щитом от грозного Солимана, который (в 1537 году) огнем и мечем опустошил всю Молдавию, требуя урочной, знатной дани и совершенного подданства от жителей. Они не смели противиться, однако ж вымолили у Султана право избирать собственных Владетелей и еще около ста лет пользовались оным. Турки взяли казну Господарскую, множество золота, несколько диадем, богатых икон и крестов Стефана Великого. В Москве жалели о бедствии сей единоверной Державы, не думая о способах облегчить ее судьбу. Правительница и Бояре не рассудили за благо возобновить сношения с Константинополем, и Солиман (в 1538 году), прислав в Москву Грека Андреяна для разных покупок, в ласковом письме к юному Иоанну жаловался на сию холодность, хваляся своею дружбою с его родителем.

К Царю Астраханскому, Абдыл-Рахману, посылали Боярского сына с предложением союза: опасаясь и Хана Крымского и Ногаев, Царь с благодарностию принял оное, но чрез несколько месяцев лишился трона: Ногаи взяли Астрахань, изгнали Абдыл-Рахмана и на его место объявили Царем какого-то Дервешелея. Имея с Россиею выгодный торг, Князья сих многолюдных степных Орд, Шийдяк, Мамай, Кошум и другие, хотели быть в мире с нею, но жаловались, что наши Козаки Мещерские не дают им покоя, тысячами отгоняют лошадей и берут людей в плен; требовали удовлетворения, даров (собольих шуб, сукон, доспехов), уважения и чести: например, чтобы Великий Князь называл их в письмах братьями и Государями, как Ханов, не уступающих в достоинстве Крымскому, и посылал к ним не малочиновных людей, а Бояр для переговоров; грозили в случае отказа местию, напоминая, что отцы их видали Москву, а дети также могут заглянуть в ее стены; хвалились, что у них 300 тысяч воинов и летают как птицы. Бояре обещали им управу и договаривались с ними о свободной торговле, которая обогащала Россию лошадьми и скотом: например, с Ногайскими Послами в 1534 году было 5000 купцов и 50000 лошадей, кроме другого скота. Сверх того сии Князья обязывались извещать Государя о движениях Крымской Орды и не впускать ее разбойников в наши пределы. Шийдяк считал себя главою всех ногаев и писал к Иоанну, чтобы он давал ему, как Хану, урочные поминки. Бояре ответствовали: «Государь жалует и Ханов и Князей, смотря по их услугам, а не дает никому урока». Мамай, именуясь Калгою Шийдяковым, отличался в грамотах своих красноречием и какою-то философиею. Изъявляя Великому Князю сожаление о кончине его родителя, он говорил: «Любезный брат! Не ты и не я произвели смерть, но Адам и Ева. Отцы умирают, дети наследуют их достояние. Плачу с тобою; но покоримся необходимости!» Сии Ногайские грамоты, писанные высокопарным слогом Восточным, показывают некоторое образование ума, замечательное в народе кочующем.

Правительница и Бояре хотели возобновить дружественную связь и с Императором: в 1538 году Послы наши, Юрий Скобельцын и Дмитрий Васильев, ездили к Карлу V и к его брату Фердинанду, Королю Венгерскому и Богемскому. Мы не имеем их наказа и донесений. Но главным предметом нашей политики были Таврида, Литва и Казань. Юный Иоанн предлагал союз Хану Саип-Гирею, мир Сигизмунду и покровительство Еналею. Царь и народ Казанский новыми клятвенными грамотами обязались совершенно зависеть от России. Король Сигизмунд ответствовал гордо: «Могу согласиться на мир, если юный Великий Князь уважит мою старость и пришлет своих Послов ко мне или на границу». Надеясь воспользоваться малолетством Иоанновым, Король требовал всех городов, отнятых у него Василием: предвидя отказ, вооружался и склонил Хана к союзу с Литвою против России. Еще гонец наш не возвратился от Саип-Гирея, когда узнали в Москве о впадении Татар Азовских и Крымских в Рязанские области, где, на берега Прони, Воеводы Князья Пунков и Гатев побили их наголову. За сей первый воинский успех Иоаннова государствования Воеводам торжественно изъявили благоволение Великого Князя.

Хотя, уверенные в неминуемой войне с Королем, Правительница и Бояре спешили изготовиться к ней, но Сигизмунд предупредил их. С особенною милостию приняв наших изменников, Князя Симеона Бельского и Лятцкого, дав им богатые поместья и слушая их рассказы о слабостях Елены, о тиранстве Вельмож, о неудовольствии народа, Король замыслил вдруг отнять у нас все Иоанновы и Василиевы приобретения в Литве. Киевский Воевода, Андрей Немиров, со многочисленною ратию вступив в пределы Северские, осадил Стародуб и выжег его предместие; но смелая вылазка Россиян под начальством храброго мужа Андрея Левина так испугала Литовцев, что они ушли в беспорядке, а Наместник Стародубский, Князь Александр Кашин, прислал в Москву 40 неприятельских пушкарей со всем их снарядом и с знатным чиновником Суходольским, взятым в плен. Чтобы загладить первую неудачу, Литовцы сожгли худо укрепленный Радогощ (где сгорел и мужественный Воевода Московский, Матвей Лыков), пленили многих жителей, обступили Чернигов и несколько часов стреляли в город из больших пушек. Там был Воеводою Князь Феодор Мезецкий, умный и бодрый. Он не дал неприятелю приближиться к стенам, искусно действуя снарядом огнестрельным; и когда пальба ночью затихла, выслал Черниговцев ударить на стан Литовский, где сие неожидаемое нападение произвело страшную тревогу: томные, сонные Литовцы едва могли обороняться; во тьме убивали друг друга; бежали во все стороны; оставили нам в добычу обоз и пушки. На рассвете уже не было ни одного неприятеля под городом: Сигизмундов Воевода с отчаянием и стыдом ушел в Киев. Так Король обманулся в своей надежде завоевать Украйну, беззащитную, как ему говорили наши изменники, Бельский и Лятцкий, В то же время другой Воевода его, Князь Александр Вишневецкий, явился под стенами Смоленска: тамошний Наместник, Князь Никита Оболенский, не дал ему сжечь посада, отразил и гнал его несколько верст.

Узнав о сих неприятельских действиях, наша Боярская Дума, в присутствии юного Великого Князя и Елены, требовала благословения от Митрополита на войну с Литвою; а Митрополит, обратясь к державному младенцу, сказал: «Государь! защити себя и нас. Действуй: мы будем молиться. Гибель зачинающему, а в правде Бог помощник!» Полки в глубокую осень выступили из Москвы с двумя Главными Воеводами, Князьями Михайлом Горбатым и Никитою Оболенским; любимец Елены, Телепнев, желая славы мужества, вел передовой полк. От границ Смоленска запылали села и предместия городов Литовских: Дубровны, Орши, Друцка, Борисова. Не встречая неприятеля в поле и не занимаясь осадою крепостей, Воеводы Московские с огнем и мечем дошли до Молодечны, где присоединился к ним, с Новогородцами и Псковитянами, Наместник Князь Борис Горбатый, опустошив все места вокруг Полоцка, Витебска, Бряславля. Несмотря на глубокие снега и жестокие морозы, они пошли к Вильне: там находился сам Король, встревоженный близостию врагов; заботился, приказывал и не мог ничего сделать Россиянам, коих было около 150000. Легкие отряды их жгли и грабили в пятнадцати верстах от Вильны. Но Воеводы наши, довольные его ужасом и разорением Литвы – истребив в ней жилища и жителей, скот и хлеб, до пределов Ливонии, – не потеряв ни одного человека в битве, с пленниками и добычею возвратились в Россию, чрез область Псковскую, в начале Марта. – Другие Воеводы, Князья Федор Телепнев и тростенские, ходили из Стародуба к Мозырю, Турову, Могилеву, и с таким же успехом: везде жгли, убивали, пленяли и нигде не сражались. Не личная слабость престарелого Сигизмунда, но государственная слабость Литвы объясняет для нас возможность таких истребительных воинских прогулок. Не было устроенного, всегдашнего войска; надлежало собирать его долго, и Правительство Литовское не имело способов нашего – то есть сильного, твердого Самодержавия; а Польша, с своими Вельможными Панами составляя еще особенное Королевство, неохотно вооружалась для защиты Литвы. К чести Россиян Летописец сказывает, что они в грабежах своих не касались церквей Православных и многих единоверцев великодушно отпускали из плена.

(1535 г.) Следствием Литовского союза с Ханом было то, что Царевич Ислам восстал на Саип-Гирея за Россию, как пишут, вспомнив старую с нами дружбу; преклонил к себе Вельмож, свергнул Хана и начал господствовать под именем Царя; а Саип засел в Киркоре, объявив Ислама мятежником, и надеялся смирить его с помощию Султана. Сия перемена казалась для нас счастливою: Ислам, боясь Турков, предложил тесный союз Великому Князю и писал, что 20000 Крымцев уже воюют Литву. Бояре Московские, нетерпеливо желая воспользоваться таким добрым расположением нового Хана, велели ехать Князю Александру Стригину Послом в Тавриду: сей чиновник своевольно остался в Новогородке и написал к Великому Князю, что Ислам обманывает нас: будучи единственно Калгою, именуется Царем и недавно, в присутствии Литовского Посла Горностаевича, дал Сигизмунду клятву быть врагом России, исполняя волю Саип-Гирееву. Сие известие было несправедливо: Стригину объявили гнев Государев и вместо его отправили Князя Мезецкого к Исламу, чтобы как можно скорее утвердить с ним важный для нас союз. Хан не замедлил прислать в Москву и договорную, шертную грамоту; но Бояре, увидев в ней слова: «кто недруг Великому Князю, а мне друг, тот и ему друг», не хотели взять ее. Наконец Ислам согласился исключить сие оскорбительное для нас условие, клялся в любви к младшему своему брату Иоанну и хвалился великодушным бескорыстием, уверяя, что он презрел богатые дары Сигизмундовы, 10000 золотых и 200 поставов сукна; требовал от нас благодарности, пушек, пятидесяти тысяч денег и жаловался, что Великий Князь не исполнил родительского духовного завещания, коим будто бы умирающий Василий в знак дружбы отказал ему (Исламу) половину казны своей. Хан ручался за безопасность наших пределов, известив Государя, что Саип-Гиреев Вельможа, Князь Булгак, вышел из Перекопи с толпами разбойников, но, конечно, не посмеет тревожить России. Хотя Булгак, в противность Исламову уверению, вместе с Дашковичем, Атаманом Днепровских Козаков, нечаянным впадением в Северскую область сделал немало вреда ее жителям; хотя Бояре Московские именем Великого Князя жаловались на то Исламу: однако ж соблюдали умеренность в упреках, не грозили ему местию и показывали, что верят его искренней к нам дружбе.

Тогда прибежали из Вильны в Москву люди Князя Симеона Бельского и Лятцкого: не хотев служить изменникам, они пограбили казну господ своих и донесли нашим Боярам, что Сигизмунд шлет сильную рать к Смоленску. Надлежало предупредить врага. Полки были готовы: Князь Василий Шуйский, Главный Воевода, с Елениным любимцем, Телепневым, который вторично принял начальство над передовым отрядом, спешили встретить неприятеля; нигде не видали его, выжгли предместие Мстиславля, взяли острог, отправили пленников в Москву и шли беспрепятственно далее. Новогородцы и Псковитяне должны были с другой стороны также вступить в Литву, основать на берегах Себежского озера крепость и соединиться с Шуйским; но предводители их, Князь Борис Горбатый и Михайло Воронцов, только отчасти исполнили данное им повеление: отрядив Воеводу Бутурлина с Детьми Боярскими к Себежу, стали в Опочках, и не Хотели соединиться с Шуйским. Бутурлин заложил Иваньгород на Себеже, в земле Литовской как бы в нашей собственной; укрепил его, наполнил всякими запасами, работал около месяца: никто ему не противился; не было слуха о неприятеле.

Однако ж Сигизмунд не тратил времени в бездействии: дав Россиянам волю свирепствовать в восточных пределах Литвы, послал 40000 воинов в наши собственные южные владения и между тем, как Шуйский жег окрестности Кричева, Радомля, Могилева, Воеводы Литовские, Пан Юрий Радзивил, Андрей Немиров, Гетман Ян Тарновский, Князь Илья Острожский и наш изменник, Симеон Бельский, шли к Стародубу. Сведав о том, Московские Бояре немедленно выслали новые полки для защиты сего края; но вдруг услышали, что 15000 Крымцев стремятся к берегам Оки; что Рязанские села в огне и кровь жителей льется рекою; что Ислам обманул нас: прельщенный золотом Литовским, услужил Королю сим набегом, все еще именуясь Иоанновым союзником и бессовестно уверяя, что не он, а Саип-Гирей воюет Россию. Послов Исламовых взяли в Москве под стражу; немедленно возвратили шедшее к Стародубу войско; собрали в Коломне несколько тысяч людей. Князья Димитрий Бельский и Мстиславский отразили хищников от берегов Оки, гнались за ними, принудили их бежать в степи.

Но Литовцы, пользуясь содействием Крымцев и беззащитным состоянием Малороссии, приступили к Гомелю: тут начальствовал малодушный Князь Оболенский-Щепин: он ушел со всеми людьми воинскими и с огнестрельным снарядом в Москву, где ввергнули его в темницу. Гомель сдался. Литовцы надеялись взять и Стародуб; но там был достойный Вождь, Князь Федор Телепнев: мужественный отпор ежедневно стоил им крови. Воеводы Сигизмундовы решились продлить осаду, сделали тайный подкоп и взорвали стену: ужасный гром потряс город; домы запылали; неприятель сквозь дым ворвался в улицы. Князь Телепнев с своею дружиною оказал геройство; топтал, гнал Литовцев; два раза пробивался до их стана: но, стесненный густыми толпами пехоты и конницы, в изнеможении сил, был взят в полон вместе с Князем Ситцким. Знатный муж, Князь Петр Ромодановский, пал в битве; Никита Колычев умер от раны чрез два дни. 13000 граждан обоего пола изгибло от пламени или меча; спаслися немногие и своими рассказами навели ужас на всю землю Северскую. В Почепе, худо укрепленном, начальствовал бодрый Москвитянин Федор Сукин: он сжег город, велев жителям удалиться и зарыть, чего они не могли взять с собою. Литовцы, завоевав единственно кучи пепла, ушли восвояси; а Шуйский, предав огню все места вокруг Княжичей, Шклова, Копоса, Орши, Дубровны, отступил к Смоленску.

Число врагов наших еще умножилось новою изменою Казани. Недовольные, как и всегда, господством России над ними; возбуждаемые к бунту Саип-Гиреем: презирая юного Царя своего и думая, что Россия с Государем-младенцем ослабела и в ее внутренних силах, тамошние Вельможи под руководством Царевны Горшадны и Князя Булата свергнули, умертвили Еналея за городом на берегу Казанки и, снова призвав к себе Сафа-Гирея из Тавриды, чтобы восстановить их свободу и независимость, женили его на Еналеевой супруге, дочери Князя Ногайского, Юсуфа. Желая узнать обстоятельства сей перемены, Бояре послали гонца в Казань с письмами к Царевне и к Уланам: он еще не возвратился, когда наши Служивые Городецкие Татары привезли весть, что многие из знатных людей Казанских тайно виделись с ними на берегу Волги; что они не довольны Царевною и Князем Булатом, имеют до пятисот единомышленников, хотят остаться верными России и надеются изгнать Сафа-Гирея, ежели Великий Князь освободит Шиг-Алея и торжественно объявит его их Царем. Бояре советовали Елене немедленно послать за Шиг-Алеем, который все еще сидел в заключении на Белеозере: ему объявили Государеву милость, велели ехать в Москву и явиться во дворце. Опишем достопамятные подробности сего представления.

(1536 г.) Шестилетний Великий Князь сидел на троне: Алей, обрадованный счастливою переменою судьбы своей, пал ниц и стоя коленах, говорил речь о благодеяниях к нему отца Иоаннова винился в гордости, в лукавстве, в злых умыслах; славил великодушие Иоанна и плакал. На него надели богатую шубу. Он желал представиться и Великой Княгине. Василий Шуйский и Конюший Телепнев встретили Алея у саней. Государь находился у матери, в палате Св. Лазаря. Подле Елены сидели знатные Боярыни; далее, с обеих сторон, Бояре. Сам Иоанн принял Царя в сенях и ввел к Государыне. Ударив ей челом в землю, Алей снова клял свою неблагодарность, назывался холопом, завидовал брату Еналею, умершему за Великого Князя, и желал себе такой же участи, чтобы загладить преступление. Вместо Елены отвечал ему сановник Карпов, гордо и милостиво. «Царь Шиг-Алей! – сказал он: – Василий Иоаннович возложил на тебя опалу: Иоанн и Елена простили вину твою. Ты удостоился видеть лицо их! Дозволяем тебе забыть минувшее; но помни новый обет верности!» Алея отпустили с честию и с дарами. Жена его, Фатьма-Салтан, встреченная у саней Боярынями, а в сенях самою Еленою, обедала у нее в палате. Иоанн приветствовал гостью на языке Татарском и сидел за особенным столом с Вельможами: Царица же с Великою Княгинею и с Боярынями. Служили Стольники и Чашники. Князь Репнин был Кравчим Фатьмы. Елена в конце обеда подала ей чашу и – никогда, по сказанию Летописцев, не бывало великолепнейшей трапезы при Дворе Московском. Правительница любила пышность и не упускала случая показывать, что в ее руке держава России.

Между тем война с Казанью началася: ибо заговор некоторых Вельмож ее против Сафа-Гирея не имел действия, и сей Царь ответствовал грубо на письмо Иоанново. Московские Полководцы, Князь Гундоров и Замыцкий, должны были идти из Мещеры на Казанскую землю; но, встретив Татар близ Волги, ушли назад и даже не известили Государя о неприятеле, который, нечаянно вступив в Нижегородскую область, злодействовал в ней свободно. Жители Балахны, имея более храбрости, нежели искусства, вышли в поле и были разбиты. Воеводы Нижегородские сошлись с Татарами под Лысковом: ни те, ни другие не хотели битвы; пользуясь темнотою ночи, Казанцы и Россияне бежали в разные стороны. Сие малодушие Московских Военачальников требовало примера строгости: Князя Гундорова и Замыцкого посадили в темницу, а на их место отправили Сабурова и Карпова, которые одержали наконец победу над многочисленными Казанскими и Черемисскими толпами в Корякове. Пленников отослали в Москву, где их, как вероломных мятежников, всех без исключения осудили на смерть.

Война Литовская продолжалась для нас с успехом, и существование новой Себежской крепости утвердилось знаменитою победою. Сигизмунд не мог равнодушно видеть сию крепость в своих пределах: он велел Киевскому Наместнику Немирову взять ее, чего бы то ни стоило. Войско его, составленное из 20000 Литовцев и Поляков, обступило (27 Февраля) город. Началась ужасная пальба; земля дрожала, но стены были невредимы: худые пушкари Литовские, вместо неприятелей, били своих; ядра летели вправо и влево: ни одно не упало в крепость. Россияне же стреляли метко и сделали удачную вылазку. Осаждающие пятились к озеру, коего лед с треском обломился под ними. Тут Воеводы Себежские, Князь Засекин и Тушин, не дали им опомниться: ударили, смяли, топили несчастных Литовцев; взяли их знамена, пушки и едва не всех истребили. Немиров на борзом коне ускакал от плена, чтобы донести старцу Сигизмунду о гибели его войска – и как сетовали в Киеве, в Вильне, в Кракове, так веселились в Москве; показывали народу трофеи – честили, славили мужественных Воевод. Елена в память сего блестящего успеха велела соорудить церковь Живоначальной Троицы в Себеже. Мы не давали покоя Литве: возобновив Почеп, Стародуб, – основав на ее земле, в Ржевском уезде, город Заволочье и Велиж в Торопецком, Князья Горенский и Барбашев выжгли посады Любеча, Витебска, взяли множество пленников и всякой добычи.

Следуя правилам Иоанна и Василия, Дума Боярская не хотела действовать наступательно против Хана. Толпы его разбойников являлись на берегах Быстрой Сосны и немедленно уходили, когда показывалось наше войско. Они дерзнули (в Апреле 1536 года) приступить к Белеву; но тамошний Воевода разбил их наголову. Хотя Ислам, осыпанный Королевскими дарами, примирился было с Саип-Гиреем, чтобы вместе тревожишь Россию нападениями: однако ж, уступая ему имя Царя, не уступал власти; началась новая ссора между ими, и вероломный Ислам отправлял в Москву гонца за гонцом с дружескими письмами, изъявляя ненависть к Саипу и к Царю Казанскому Сафа-Гирею.

Уже Сигизмунд – видя, что Россия и с Государем-младенцем сильнее Литвы, – думал о мире; изъявлял негодование нашим изменникам: держал Лятцкого под стражею и столь немилостиво обходился с Князем Симеоном Бельским, что он, пылая ненавистию к России, с досады уехал в Константинополь искать защиты и покровительства Султанова. Еще в Феврале 1536 года Королевский Вельможа, пан Юрий Радзивил, писал к любимцу Елены, Князю Телепневу (чрез его брата, бывшего Литовским пленником) о пользе мира для обеих Держав: Телепнев ответствовал, что Иоанн не враг тишины. Но долго спорили о месте переговоров. Сигизмунд, прислав знатного чиновника поздравить Иоанна с восшествием на трон, желал, чтобы он, будучи юнейшим, из уважения к его летам отправил своих Вельмож в Литву для заключения мира; а Бояре Московские считали то несогласным с нашим государственным достоинством. Сигизмунд должен был уступить, и в начале 1537 года приехал в Москву Ян Глебович, Полоцкий Воевода, с четырьмястами знатных Дворян и слуг. Следуя обыкновению, обе стороны требовали невозможного: Литовцы Новагорода и Смоленска, мы Киева и всей Белоруссии; не только спорили, но и бранились; устали и решились заключить единственно перемирие на пять лет с условием, чтобы мы владели новыми крепостями Себежем и Заволочьем, а Литва Гомелем. Следственно, война кончилась уступкою и приобретением с обеих сторон, хотя и неважным. Боярин Морозов и Князь Палецкий отвезли перемирную грамоту к Сигизмунду. Они не могли склонить его к освобождению пленных Россиян. Дозволив Великокняжеским Послам свободно ездить чрез Литву к Императору и Королю Венгерскому, Сигизмунд не согласился пропустить Молдавского чиновника к нам, сказав, что Воевода Петр есть мятежник и злодей Польши. Если Политика Великих Князей не терпела согласия Литвы с Ханами Крымскими, всячески питая вражду между ими: то и Крымцы не любили видеть нас в мире с Литвою, ибо война представляла им удобность к грабежу в наших и Королевских областях. Ислам, с неудовольствием сведав о мирных переговорах, уверял Иоанна в своей готовности наступить на Короля всеми силами и, в доказательство ревностной к нам дружбы, уведомлял, что Князь Симеон Бельский, приехав из Константинополя в Тавриду, хвалится с помощию Султана завоевать Россию. «Остерегись, – писал Ислам: – властолюбие и коварство Солимана мне известны: ему хочется поработить и северные земли Христианские, твою и Литовскую. Он велел Пашам и Саип-Гирею собирать многочисленное войско, чтобы изменник твой, Бельский, шел с ним на Россию. Один я стою в дружбе к тебе и мешаю их замыслу». Бельский действительно искал гибели отечества и, чтобы злодействовать тем безопаснее, хотел усыпить Правительницу уверениями в его раскаянии: писал к ней и требовал себе опасной грамоты, обещаясь немедленно быть в Москве, чтобы загладить вину своего бегства усердною службою. Мог ли такой преступник ждать милосердия от Елены? Сие мнимое раскаяние было новым коварством, и правительство наше не усомнилось также прибегнуть к обману, чтобы наказать злодея. Именем Иоанновым Бояре ответствовали ему, что преступление его, извиняемое юностию лет, забывается навеки; что и в древние времена многие знаменитые люди уходили в чужие земли, возвращались и снова пользовались милостию Великих Князей; что Иоанн с любовию встретит родственника, исправленного летами и опытностью. В то же время послали из Москвы гонца и дары к Исламу с убедительным требованием, чтобы он выдал нам или умертвил сего изменника. Но Ислама не стало: один из Князей Ногайских; Багый, друг Саип-Гиреев, в нечаянном нападении убил его и, пленив многих Крымцев, захватил между ими и Бельского, спасенного судьбою для новых преступлений: ибо Елена и Бояре тщетно хотели выкупить его, посылая деньги в Ногайские Улусы будто бы от матери и братьев Симеоновых: Князь Багый, в угодность Хану, отослал к нему сего важного пленника как его друга.

Смерть Исламова и восстановленное тем единовластие Саип-Гирея в Тавриде были для нас весьма неприятны. Ислам вероломствовал, но, будучи врагом сверженного им Хана и Казанского Царя, находил собственные выгоды в союзе с Россиею; а Саип-Гирей, покровительствуемый Султаном, имел тесную связь с мятежною Казанью и не без досады видел нашу дружбу к Исламу, хотя мы, более уважая последнего как сильнейшего, от времени до времени писали ласковые грамоты и к Саипу. Хан не замедлил оскорбить Великого Князя: ограбил Посла Московского в Тавриде; однако ж, как бы удовольствованный сею местию, известил нас о гибели своего злодея и предлагал Иоанну братство, желая даров и запрещая ему тревожить Казань. «Я готов жить с тобою в любви, – велел он сказать Великому Князю, – и прислать в Москву одного из знатнейших Вельмож своих, если ты пришлешь ко мне или Князя Василия Шуйского, или конюшего Телепнева, примиришься с моею Казанью и не будешь требовать дани с ее народа; но если дерзнешь воевать, то не хотим видеть ни послов, ни гонцов твоих: мы неприятели; вступим в землю Русскую, и все будет в ней прахом!»

В сие время полки наши готовились идти на Казань. Ее хищники, рассеянные близ Волги верными Мещерскими Козаками, одержали верх над двумя Воеводами Московскими, Сабуровым и Князем Засекиным-Пестрым, убитым в сражении между Галичем и Костромою; а в Генваре 1537 года сам Царь Казанский нечаянно подступил к Мурому, сжег предместие, не взял города и бежал, увидев вдали наши знамена. Елена и Бояре, уже не опасаясь Литвы, хотя и сильно действовать против Казани, отвергнуть все мирные предложения Сафа-Гирея; но угрозы Хана казались столь важными, что государственный наш совет решился отложить войну, известив Саип-Гирея и Казанского Царя о согласии Великого Князя на мир с условием, чтобы Сафа-Гирей остался присяжником России. Бояре ответствовали Хану именем Иоанна: «Ты называешь Казань своею, но загляни в старые летописи: не тому ли всегда принадлежит Царство, кто завоевал его? Можно отдать оное другому; но сей будет уже подданным первого, как верховного владыки. Говоря о твоих мнимых правах, молчишь о существенных правах России. Казань наша, ибо дед мой покорил ее; а вы только обманом и коварством присвоивали себе временное господство над нею. Да будет все по-старому, и мы останемся в братстве с тобою, забывая вины Сафа-Гиреевы. Отправим к тебе знатного Посла, но не Шуйского и не Телепнева, которые по моей юности необходимы в Государственной Думе».

Сим заключились дела внешней политики Еленина правления, ознаменованного и некоторыми внутренними полезными учреждениями, в особенности строением новых крепостей, нужных для безопасности России.

Еще Великий Князь Василий, находя Кремль тесным для многолюдства Московского и недостаточным для защиты оного в случае неприятельского нашествия, хотел оградить столицу новою, обширнейшею стеною. Елена исполнила его намерение, и в 1534 году, Маия 20, начали копать глубокий ров от Неглинной вокруг посада (где были все купеческие лавки и торги) к Москве-реке через площадь Троицкую (место судных поединков) и Васильевский луг. Работали слуги придворные, Митрополитовы, Боярские и все жители без исключения, кроме чиновников или знатных граждан, и в Июне кончили; а в следующем году, Маия 16, после крестного хода и молебна, отпетого Митрополитом, Петрок Малой, новокрещеный Италиянец, заложил около рва каменную стену и четыре башни с воротами Сретенскими (Никольскими), Троицкими (Ильинскими), Всесвятскими (Варварскими) и Козмодемьянскими на Великой улице. Сей город был назван по-Татарски Китаем, или средним, как изъясняют. Кроме двух крепостей на Литовской границе, Елена основала 1) в Мещере город Мокшан, на месте, издревле именуемом Мурунза, 2) Буй город в Костромском уезде; 3) крепость Балахну у Соли, где прежде находился посад; 4) Пронск на старом городище. Владимир, Ярославль, Тверь, пожаром обращенные в пепел, были снова выстроены; Темников перенесен на удобнейшее место; Устюг и Софийскую сторону в Новегороде окружили стенами; Вологду укрепили и распространили. Правительница, зная главную потребность Государства столь обширного и столь мало населенного, вызывала жителей из Литвы, давала им земли, преимущества, льготу и не жалела казны для искупления многих Россиян, увлекаемых Татарами в плен: для чего требовала вспоможения от Духовенства и богатых монастырей. Например, Архиепископ Макарий (в 1534 году) послал ей с своей Епархии 700 рублей, говоря: «душа человеческая дороже золота». Сей умный Владыка Новогородский, пользуясь уважением Двора, ездил в Москву не только молиться с Митрополитом о благоденствии России, но и способствовать оному мудрыми советами в Государственной Думе.

К чести Еленина правления Летописцы относят еще перемену в цене государственной монеты, вынужденную обстоятельствами. Из фунта серебра делали прежде обыкновенно пять рублей и две гривны, но, корыстолюбие изобрело обман: стали обрезывать и переливать деньги для подмеси так, что из фунта серебра выходило уже десять рублей. Многие люди богатели сим ремеслом и произвели беспорядок в торговле: цены изменились, возвысились; продавец боялся обмана, весил, испытывал монету или требовал клятвы от купца, что она не поддельная. Елена запретила ход обрезных, нечистых и всех старых денег; указала перелить их и чеканить из фунта шесть рублей без всякого примеса; а поддельщиков и обрезчиков велела казнить (им лили растопленное олово в рот и отсекали руки). Изображение на монетах осталось прежнее: Великий Князь на коне, но не с мечом в руке, как дотоле, а с копием, отчего стали они именоваться копейками.

Но Елена ни благоразумием своей внешней политики, ни многими достохвальными делами внутри Государства не могла угодить народу: тиранство и беззаконная, уже всем явная любовь ее к Князю Ивану Телепневу-Оболенскому возбуждали к ней ненависть и даже презрение, от коего ни власть, ни строгость не спасают Венценосца, если святая добродетель отвращает от него лицо свое. Народ безмолвствовал на стогнах: тем более говорили в тесном, для тиранов непроницаемом кругу семейств и дружества о несчастии видеть соблазн на троне. Правительница, желая обмануть людей и совесть, часто ездила с Великим Князем на богомолье в монастыри; но лицемерие, хитрость слабодушных, заслуживает единственно хвалу лицемерную и бывает пред неумолимым судилищем нравственности новым обвинением. – Ко гласу оскорбляемой добродетели присоединялся и глас зависти: один Телепнев был истинным Вельможею в Думе и в Государстве; другие, старейшие, назывались только именем Бояр: никто не имел заслуг, если не мог угодить любимцу Двора. Желали перемены – и Великая Княгиня, юная летами, цветущая здравием, вдруг скончалась (3 Апреля 1538 г.). Современник, барон Герберштеин, в записках своих говорит утвердительно, что Елену отравили ядом. Он видит в сем случае одну справедливую месть, но ее нет ни для сына против отца, ни для подданного против Государя: а Елена, по малолетству Иоанна, законно властвовала в России. Худых Царей наказывает только Бог, совесть, история: их ненавидят в жизни, клянут и по смерти. Сего довольно для блага гражданских обществ, без яда и железа; или мы должны отвергнуть необходимый устав Монархии, что особа Венценосцев неприкосновенна. Тайна злодеяния не уменьшает его. Гнушаясь оным, согласимся, что известие Герберштеина вероятно. Летописцы не говорит ни слова о болезни Елены. Она преставилась во втором часу дня и в тот же день погребена в Вознесенском монастыре. Не сказано даже, чтобы Митрополит отпевал ее тело. Бояре и народ не изъявили, кажется, ни самой притворной горести. Юный Великий Князь плакал и бросился в объятия к Телепневу, который один был в отчаянии, ибо только один мог всего лишиться и не мог уже ничего приобрести кончиною Елены. Народ спрашивал с любопытством: кто будет править Государством?

Глава II

Продолжение государствования Иоанна IV. г. 1538-1547

Падение и смерть Кн. Телепнева. Господство Кн. Василия Шуйского. Освобождение Кн. Ивана Бельского и Андрея Шуйского. Смута Боярская. Кн. Иван Бельский снова заключен. Смерть к. Василия Шушкого. Господство его брата. Свержение Митрополита: избрание Иоасафа. Характер Кн. Ивана Шуйского и грабежи внутри Государства. Набеги внешних неприятелей. Посольства в Царь-град; в Стокгольм. Договор с Ганзою. Союз с Астраханью. Посольства Ногайские. Заговор против Шуйского. Освобождение Кн. Ивана Бельского и власть его. Прощение Кн. Владимира Андреевича и его матери. Облегчают судьбу Кн. Димитрия Углицкого. Прощение Кн. Симеона Бельского. Впадение Царя Казанского. Нашествие Хана Крымского. Великодушие народа и войска. Бегство неприятеля. Смута Бояр: падение Кн. Ивана Бельского. Ссылка Митрополита. Новое господство Кн. Ивана Шуйского. Посвящение Макария. Перемирие с Литвою. Набеги Крымцев, Ногаев. Дела Казанские. Сношения с Астраханью, с Молдавиею. Перемена в правлении. Наглость Шуйских. Худое воспитание Иоанна. Заговор против главных Вельмож. Падение Шуйских. Власть Глинских. Жестокость правления. Доброе согласие с Литвою. Рать на Казань. Шиг-Алей Царем в Казани и бежит оттуда. Поход к устью Свияги. Путешествия Великого Князя и неудовольствия народа.

Несколько дней протекло в неизвестности и в тишине для народа, в тайных совещаниях и в кознях для Вельмож честолюбивых. Доселе Правительница заменяла Государя: настало время совершенной Аристократии или державства Бояр при семилетнем Государе. Не многие из них смели желать верховного владычества над Россиею: прочие готовились единственно взять сторону тою или другого на выгоднейших для своей личной пользы условиях. Любимец Еленин, Князь Иван Телепнев, не дремал в бездействии: будучи другом и братом Иоанновой надзирательницы, Боярыни Агриппины Челядниной, он думал овладеть юным Монархом, не отходил от него, ласкался к нему и надеялся на усердие своих бывших друзей; но число их, с переменою обстоятельств, уменьшилось и ревность охладела. Внезапная кончина Еленина – и не естественная, как мнили – предвещала явление новых, сильнейших Властителей: чтобы узнать, кто мог быть ее тайным виновником, любопытные ждали, кто воспользуется оною? Сие справедливое, или, несмотря на вероятность (как часто бывает), ложное подозрение обратилось на старейшего Боярина Василия Васильевича Шуйского, потомка Князей Суздальских, изгнанных еще сыном Донского из их наследственного владения: злобствуя на Московских Государей, они служили Новугороду, и в последний день его свободы Князь Шуйский-Гребенка был там главным Воеводою. Видя решительное торжество Самодержавия в России, сии изгнанники, один за другим, вступили в службу Московскую и были знаменитейшими Вельможами. Князь Василий Васильевич, занимав первое место в Совете при отце Иоанновом, занимал оное и при Елене и тем более ненавидел ее временщика, который, уступая ему наружную честь, исключительно господствовал над Думою. Изготовив средства успеха, преклонив к себе многих Бояр и чиновников, сей властолюбивый Князь жестоким действием самовольства и насилия объявил себя главою правления: в седьмой день по кончине Елениной велел схватить любезнейших юному Иоанну особ: его надзирательницу, Боярыню Агриппину, и брата ее, Князя Телепнева, – оковать цепями, заключить в темницу, несмотря на слезы, на вопль державного, беззащитного отрока. Не суд и не праведная, но беззаконная, лютая казнь была жребием несчастного Вельможи, коему за неделю пред тем раболепствовали все Князья и Бояре. Телепнева уморили голодом, как Правительница или сам он уморил Глинского и дядей Иоанновых; но злодейство не оправдывает злодейства, и Летописцы осуждают сию личную месть, внушенную завистью к бывшему любимцу Елены, который хотел быть и любимцем сына ее. Телепнев имел ум, деятельность, благородное честолюбие; не боялся оставлять Двора для войны и, еще не довольный властию, хотел славы, которую дают дела, а не милость Государей. Сестру его, Боярыню Агриппину, сослали в Каргополь и постригли в Монахини. Дума, Государство и сам Государь сделались подвластны Василию Шуйскому и брату его, Князю Ивану, также знаменитому члену Совета, где только один Боярин мог спорить с ними о старейшинстве, Князь Димитрий Бельский, родственник Иоаннов: они искали его дружбы. Брат Димитриев, Князь Иван Федорович, и Шуйский, Андрей Михайлович, сидели в темнице: их вместе освободили с честию как невинных; первый занял в Думе свое прежнее место; второго пожаловали в Бояре. Ослепленный гордостию, Князь Василий Шуйский хотел утвердить себя на вышней степени трона свойством с Государем и, будучи вдовцом лет пятидесяти или более, женился на, юной сестре Иоанновой, Анастасии, дочери Петра, Казанского Царевича. Но беспрекословное владычество сего Вельможи продолжалось только месяцев шесть: Князь Иван Бельский, им освобожденный, сделался его неприятелем, будучи в согласии с Митрополитом Даниилом, с Дворецким Михайлом Тучковым и с иными важными сановниками. Началось тем, что Бельский просил юного Иоанна дать Князю Юрию Булгакову-Голицыну Боярство, а сыну знаменитого Хабара Симского сан Окольничего, не сказав ни слова Шуйским, которые воспылали гневом. Вражда усилилась бранью: с одной стороны говорили о подлой неблагодарности, о гнусных кознях; с другой о самовластии, о тиранстве. Наконец Шуйские доказали свое могущество: снова заключили Князя Ивана Бельского в темницу, советников его разослали по деревням, а главному из них, Дьяку Федору Мишурину, измученному воинами, раздетому, обнаженному, отсекли голову на плахе пред городскою тюрьмою. Все сие делалось именем Шуйских и Бояр, им преданных, а не именем Государя: то есть беззаконно и нагло. Достойно замечания, что старший Князь Бельский, Димитрий, опять не имел участия в бедственной судьбе брата, спасаемый, как вероятно, своим осторожным, спокойным характером.

Уже самовластный Вельможа, Князь Василий, считал себя как бы Царем России: вдруг узнали об его болезни и смерти, которая могла быть естественною, но без сомнения служила поводом к разным догадкам и заключениям. Явив суетность властолюбия, она не исправила Бояр Московских, и брат Василиев, Князь Иван Шуйский, став их главою, мыслил единственно о том, чтобы довершить месть над врагами и сделать, чего не успел или не дерзнул исполнить умерший брат его. Ни святость сана, ни хитрость ума не спасли Митрополита Даниила: замышляв с Князем Иваном Бельским свергнуть Шуйских он сам был свержен с Митрополии указом Боярским и сослан в монастырь Иосифов, где строгою, постною жизнию имел способ загладить грехи своего придворного честолюбия и раболепства. Опасаясь упреков в беззаконии, Вельможи взяли с Даниила запись, коею сей бывший Архипастырь будто бы добровольно отказался от Святительства чтобы молиться в тишине уединения о Государе и Государстве. На его место Епископы поставили – судьбами Божественными и Великокняжеским (то есть Боярским) изволением) как сказано в летописи Иоасафа Скрыпицина, игумена Троицкого.

(1539 г.) Среди таких волнений и беспокойств, производимых личным властолюбием Бояр, Правительство могло ли иметь надлежащую твердость, единство, неусыпность для внутреннего благоустройства и внешней безопасности? Главный Вельможа, Князь Иван Шуйский не оказывал в делах ни ума государственного, ни любви к добру; был единственно грубым самолюбцем; хотел только помощников, но не терпел совместников; повелевал в Думе как деспот, а во дворце как хозяин, и величался до нахальства; например, никогда не стоял пред юным Иоанном, садился у него в спальне, опирался локтем о постелю, клал ноги на кресла Государевы; одним словом, изъявлял всю низкую малодушную спесь раба-господина. Упрекали Шуйского и в гнусном корыстолюбии; писали, что он расхитил казну и наковал себе из ее золота множество сосудов, велев вырезать на них имена своих предков. По крайней мере его ближние, клевреты, угодники грабили без милосердия во всех областях, где давались им нажиточные места или должности государственные. Так Боярин Андрей Михайлович Шуйский и Князь Василий Репнин-Оболенский, будучи Наместниками во Пскове, свирепствовали как львы, во выражению современника: не только угнетали земледельцев, граждан беззаконными налогами, вымышляли преступления, ободряли лживых доносителей, возобновляли дела старые, требовали даров от богатых, безденежной работы от бедных: но и в самых святых обителях искали добычи с лютостию Могольских хищников; жители пригородов не смели ездить во Псков как в вертеп разбойников; многие люди бежали в иные страны; торжища и монастыри опустели. – К сему ужасному бедствию неправосудия и насилия присоединялись частые, опустошительные набеги внешних разбойников. Мы были, говорят Летописцы, жертвою и посмешищем неверных: Хан Крымский давал нам законы, Царь Казанский нас обманывал и грабил. Первый, задержав Великокняжеского чиновника, посланного к Господарю Молдавскому, писал к Иоанну: «Я сделал то, что вы несколько раз делали. Отец и мать твоя, не разумея государственных уставов, ловили, злодейски убивали моих Послов на пути в Казань: я также имею право мешать твоему сообщению с моим недругом Молдавским. Ты хочешь от меня приязни: для чего же изъясняешься грубо? Знаешь ли, что у меня более ста тысяч воинов? Если каждый из них пленит хотя одного Русского; сколько тебе убытка, а мне прибыли? Не таюсь, ибо чувствую силу свою; все объявляю наперед, ибо сделаю, что говорю. Где желаешь видеться со мною? в Москве, или на берегах Оки? Знай, что буду к тебе не один, но с Великим Султаном, который покорил вселенную от Востока до Запада. Укажу ему путь к твоей столице. Ты же что мне сделаешь? Злобствуй как хочешь, а в моей земле не будешь». Не только Иоанн III и Василий, но и Правительница, от времени до времени удовлетворяя корыстолюбию Ханов, изъявляли по крайней мере благородную гордость в переписке с ними и не дозволяли им забываться. Владычество Шуйских ОЗнаменовалось слабостию и робким малодушием в Политике Московской: Бояре даже не смели ответствовать Саип-Гирею на его угрозы; спешили отправить в Тавриду знатного Посла и купить вероломный союз варвара обязательством не воевать Казани; а Царь Казанский, уверяя нас в своем миролюбии, хотел, чтобы мы ежегодно присылали ему дары в знак уважения. Напрасно ждали его уполномоченных в Москву: они не ехали, а Казанцы два года непрестанно злодействовали в областях Нижнего, Балахны, Мурома, Мещеры, Гороховца, Владимира, Шуи, Юрьевца, Костромы, Кинешмы, Галича, Тотьмы, Устюга, Вологды. Вятки, Перми; являлись единственно толпами, жгли, убивали, пленили, так что один из Летописцев сравнивает бедствия сего времени с Батыевым нашествием, говоря: «Батый протек молниею Русскую землю: Казанцы же не выходили из ее пределов и лили кровь Христиан как воду. Беззащитные укрывались в лесах и в пещерах; места бывших селений заросли диким кустарником. Обратив монастыри в пепел, неверные жили и спали в церквах, пили из святых сосудов, обдирали иконы для украшения жен своих усерязями и монистами; сыпали горящие уголья в сапоги Инокам и заставляли их плясать; оскверняли юных Монахинь; кого не брали в плен, тем выкалывали глаза, обрезывали уши, нос; отсекали руки, ноги и – что всего ужаснее – многих приводили в Веру свою, а сии несчастные сами гнали Христиан как лютые враги их. Пишу не по слуху, но виденное мною и чего никогда забыть не могу». Что делали Правители Государства, Бояре? Хвалились своим терпением пред Ханом Саип-Гиреем, изъясняясь, что Казанцы терзают Россию, а мы, в угодность ему, не двигаем ни волоса для защиты своей земли! Бояре хотели единственно мира и не имели его; заключили союз с Ханом Саип-Гиреем и видели бесполезность оного. Послы Ханские были в Москве, а сын его, Иминь, с шайками своих разбойников грабил в Коширском уезде. Мы удовольствовались извинением, что Иминь не слушается отца и поступает самовольно.

Другие внешние действия России более соответствовали ее государственному достоинству. Чиновник Адашев ездил из Москвы с дружественными письмами к Султану и к Патриарху, Замыцкий из Новагорода к Королю Шведскому: в Константинополе и в Стокгольме оказали великую честь нашим Посланникам. Бояре подтвердили купеческий договор с Ганзою и возобновили союз с Астраханью, где опять Царствовал Абдыл-Рахман. Послы Ногайские одни за другими являлись в Москве, предлагая нам свои услуги и требуя единственно свободной торговли как милости. Литва, соблюдая перемирие, не тревожила России: старец Сигизмунд в покое доживал век свой.

(1540 г.) В сие время сделалась перемена в нашей Аристократии. Свергнув Митрополита Даниила, Князь Иван Шуйский считал нового Первосвятителя другом своим, но обманулся. Руководствуясь, может быть, любовию к добродетели, усердием к отечеству и видя неспособность Шуйского управлять Державою или по иным, менее достохвальным причинам, Митрополит Иоасаф осмелился ходатайствовать у юного Государя и в Думе за Князя Ивана Бельского. Многие Бояре пристали к нему: одни говорили только о милосердии, другие о справедливости, и вдруг именем Иоанновым, с торжеством вывели Бельского из темницы, посадили в Думу, а Шуйский, изумленный дерзостию Митрополита и Бояр, не успел отвратить удара: трепетал в злобе, клялся отмстить им за измену и с того дня не хотел участвовать в делах, ни присутствовать в Думе, где сторона Бельских, одержав верх, начала господствовать с умеренностию и благоразумием. Не было ни опал, ни гонения. Правительство стало попечительнее, усерднее к общему благу. Злоупотребления власти уменьшились. Сменили некоторых худых Наместников, и Псковитяне освободились от насилий Князя Андрея Шуйского, отозванного в Москву. Дума сделала для них то же, что Василий сделал для Новогородцев: возвратила им судное право. Целовальники, или присяжные, избираемые гражданами, начали судить все уголовные дела независимо от Наместников, к великой досаде сих последних, лишенных тем способа беззаконствовать и наживаться. Народ отдохнул во Пскове; славил милость Великого Князя и добродетель Бояр. – Правительство заслужило еще хвалу освобождением двоюродного брата Иоаннова, юного Князя Владимира Андреевича, и матери его, заключенных Еленою: они переехали в свой дом и жили уединенно; а чрез год, в день Рождества Христова, мать и сын были представлены Иоанну. Им возвратили богатые поместья Андреевы и дозволили иметь Двор, Бояр и слуг Княжеских. – Назовем ли милостию скудное, жалостное благодеяние, оказанное тогда же другому родственнику Иоаннову? Внук Василия Темного, сын Андрея Углицкого, именем Димитрий, еще находился в числе живых, забвенный всеми, и сорок девять ужасных лет, от нежной юности до глубокой старости, сидел в темнице, в узах, один с Богом и мирною совестию, не оскорбив никого в жизни, не нарушив никакого устава человеческого, только за вины отца своего, имев несчастие родиться племянником Самодержца, коему надлежало истребить в России вредную систему Уделов и который любил единовластие более, нежели единокровных. Правители, желая быть милосердными, не решились возвратить Димитрия, как бы из могилы, чуждому для него миру: велели только освободить его от тягости цепей, впустить к нему в темницу более света и воздуха! Ожесточенный бедствием, Димитрий, может быть, в первый раз смягчился тогда душою и пролил слезы благодарности, уже не гнетомый, не язвимый оковами, видя солнце и дыша свободнее. Он содержался в Вологде: там и кончил жизнь. Брат его, Князь Иван, умер за несколько лет перед тем в Монашестве. Оба лежат вместе в Вологодской церкви Спаса на Прилуке.

Милуя или облегчая судьбу гонимых, первый Вельможа, Князь Иван Бельский, хотел и виновного брата своего, Симеона, возвратить отечеству и добродетели. Митрополит Иоасаф взялся быть ходатаем. Извиняли преступника чем только могли: юностию его лет, несносным тиранством и самовластием Еленина любимца. Государь простил: одно действие, коим история упрекает Князя Ивана Бельского! Изменник, предатель, наводив врагов на отечество, явился бы снова при дворе и в Думе с почестями, определенными для верных, знаменитых слуг Государства! Но Симеон не воспользовался милосердием, противным уставу справедливости и блага гражданских обществ. Гонец Московский уже не нашел Бельского в Тавриде: сей изменник был в поле с Ханом, замышляя гибель России: ибо Саип-Гирей клялся в дружбе к Великому Князю единственно для того, чтобы произвести в нас оплошность и нечаянностию впадения открыть себе путь в сердце Московских владений. Но Дума, под начальством Князя Ивана Бельского, радея о внутреннем благоустройстве, не выпускала из виду и внешней безопасности.

Тайно готовясь к войне, Хан приглашал и Царя Казанского идти на Россию: к счастию нашему, им неудобно было действовать в одно время: первый ждал весны и подножного корма в степях; а второй, не имея сильной рати судовой, боялся летом оставить за спиною Волгу, где, в случае его бегства, Россияне могли бы утопить Казанцев. Ободряемый нашим долговременным терпением и бездействием, Сафа-Гирей, в декабре 1540 года миновав Нижний Новгород, успел беспрепятственно достигнуть Мурома, но далее не мог ступить ни шага: воины и граждане бились мужественно на стенах и в вылазках; Князь Димитрий Бельский шел из Владимира, а Царь Алей с своими верными Татарами из Касимова, истребляя рассеянные толпы неприятелей в Мещерской земле и в селах Муромских. Сафа-Гирей бежал назад, и так скоро, что Воеводы Московские не догнали его. – Сей не весьма удачный поход умножил число недовольных в Казани: тамошние Князья и знатнейший из них, Булат, тайно писали в Москву, чтобы государь послал к ним войско; что они готовы убить или выдать нам Сафа-Гирея, который, отнимая собственность у Вельмож и народа, шлет казну в Тавриду. Бояре велели немедленно соединиться полкам из семнадцати городов в Владимире, под начальством Князя Ивана Васильевича Шуйского; ответствовали Булату ласково, обещая ему милость и забвение прошедшего; но ждали дальнейших вестей из Казани, чтобы послать туда войско.