Кудеяр

Кудеяр
Николай Иванович Костомаров

Тяжело приходилось Московской Руси. Сильно терзали и опустошали ее воры, разбойники и смутьяны во время лихолетья; потрясали ее скопища Стеньки Разина, Кондратия Булавина, Емельяна Пугачева и иных; много бродило по ее лесам и дорогам удалых парней, оставляя по себе память в народных песнях. На страницах своего романа известный русский историк Николай Иванович Костомаров (1817–1885) создает довольно противоречивый образ легендарного воина и разбойника Кудеяра, чья судьба имеет непосредственное отношение к судьбе другой довольно противоречивой фигуры – царя-самодержца Ивана Грозного.

Николай Костомаров

Кудеяр

© ООО «Издательство «Вече», 2016

* * *

Об авторе

Крупнейший российский историк Николай Иванович Костомаров родился 16 (4) мая 1817 г. в слободе Юрасовке Острогожского уезда Воронежской губернии. Он появился на свет до женитьбы своего отца, помещика Ивана Петровича Костомарова, на крепостной крестьянке Татьяне Петровне Мельниковой. В соответствии с тогдашними законами Николай оказался крепостным своего отца! И. П. Костомаров не успел юридически усыновить мальчика – Ивана Петровича убили собственные крестьяне. Мать Николая ради его освобождения вынуждена была отказаться от большей части наследства. Мальчик воспитывался тогда в московском пансионе, где его за успехи в учении прозвали чудо-ребенком. Татьяне Петровне пришлось перевести его в Воронеж, где уровень обучения был несравнимо ниже. По окончании гимназии он закончил историко-филологический факультет Харьковского университета, где на весь его дальнейший путь оказали существенное влияние лекции профессора М. М. Лунина. Николай поступил на военную службу, но ненадолго: в 1837 г. он оставил полк и продолжил обучение в университете, получив в 1844 г. звание магистра. Костомаров избирает стезю серьезного ученого-историка. Он увлекается историей южнорусского казачества. Однако мыслит он далеко не тривиально: «Историю нужно изучать не только по мертвым летописям и запискам, а и в живом народе». С этой целью Николай начинает этнографические экскурсии вокруг Харькова. Одновременно его увлекает литературное творчество. Он пишет стихи и драматические произведения, изучает украинский язык и записывает малоросские народные песни, издает (под псевдонимом Иеремия Галка) два сборника народной поэзии: «Украинские баллады» и «Ветка». После окончания университета он работает учителем в ровенской гимназии, а потом – в киевской.

С 1846 г. Костомаров начинает преподавать в Киевском университете. Вместе с несколькими друзьями он создает «Славянское товарищество св. Кирилла и Мефодия». Это общество, где культивировались вольнолюбивые идеи, показалось царским чиновникам крайне подозрительным. Костомаров был в 1847 г. арестован и приговорен к году заключения в Алексеевском равелине, после чего отправлен в ссылку, в Саратов. Вступление на престол Александра II освободило его из ссылки. Кроме того, он получил возможность печататься. Костомаров публикует такие крупные работы, как «Век царя Алексея Михайловича», «Борьба украинских козаков с Польшею в первой половине XVII века», «Богдан Хмельницкий и возвращение Южной Руси к России», «Бунт Стеньки Разина». Все эти работы появились в журнале «Отечественные записки». В 1857 г. Костомаров совершает большое путешествие по Европе. Вернувшись, участвует в работе комиссии по крестьянской реформе. С 1859 г. историк начинает работать в Казанском университете. Широкую известность получил научный спор Н. И. Костомарова с М. М. Погодиным относительно норманнской теории происхождения русского государства. Этот спор помог Костомарову «завоевать столицу». С 1862 г. он начинает читать лекции в Санкт-Петербургском университете.

В начале 1860-х гг. историк публикует серию работ по домашней жизни и общественному укладу великорусского народа и других народов Российской империи. В 60-е – 70-е гг. Костомаров продолжает систематическое изучение украинской истории второй половины XVII века. Активно работать историк продолжает до последних лет жизни: его блестящая монография «Мазепа» вышла всего за три года до смерти, последовавшей 19 (7) апреля 1885 г. Костомаров оставил после себя многогранное творческое наследие. Его красочный и емкий язык – признак бесспорного литературного таланта. Читатель может убедиться в этом, познакомившись с предлагаемым романом «Кудеяр».

    Анатолий Москвин

Кудеяр. Книга первая

I. Гости

Начинался рассвет ноябрьского дня[1 - Основатель Запорожской Сечи и дальний родственник (по матери) Ивана Грозного князь Дмитрий Иванович Вишневецкий прибыл в Москву в ноябре 1557 г. «царю и великому князю служити» и был пожалован городом Белевом «со всеми волостми и селы».]. В доме священника Никольской церкви, в Китай-городе, горели огни. В просторной светлице с маленькими четвероугольными оконцами происходили приготовления к выезду знатного господина. Двое слуг вытащили большой сундук из угла, образуемого муравленою печью, и разделенного на два яруса для всякой поклажи, и доставали из сундука разные наряды. Господин обулся в сафьянные сапоги с серебряными узорами, отороченные бобром, надел зеленые суконные штаны, входившие в сапоги, белый зипун из турецкой габы, а сверху бархатный темно-красный казацкий кобеняк с отложным бобровым воротником и горностаевой обшивкой. Эта одежда была короче тогдашнего великорусского кафтана, с одною только грушевидною пуговицею и подпоясывалась поясом, до того унизанным золотыми бляхами, что нельзя было распознать материи, из которой он был сделан. За поясом заложен был кинжал с круглою ручкою, украшенною одним большим изумрудом; на левом боку у господина была турецкая кривая сабля, в серебряных ножнах и с бирюзою на рукоятке; а на груди висела золотая цепь с медальоном, на котором изображалось восходящее солнце. Одевшись, господин выслал слуг, достал из шкатулки отделанную перламутром пергаменную книжку и стал читать молитвы, обратившись к образу, перед которым горели три восковые свечи. Между тем рассвело.

В светлицу вошел священник с крестом и святою водою.

– Потеснили мы тебя, отче, – сказал господин. – Не сетуй на нас: не наше хотение, а царская воля. Но я перед тобою за гостьбу твою в вине не буду.

– Честнейший господине княже, – сказал священник, благословив крестом господина и окропивши святой водой, – коли б государь-царь жаловал нас такими стояльцами, то нам на том государю бить челом с похвалою, а не скорбеть о тесноте. Таких, как ты, на свете немного, зане кровь свою не раз проливал за все христианство и страшен стал агарянам, яко Гедеон и Сампсон. Боже тебя благослови! А я, грешный богомолец твой, буду молить Бога и Пречистую Его Матерь, чтоб царь-государь последовал благому совету твоему, еже на брань с нечестивыми измаилтяны.

– Все в руце Божией, – сказал господин. – Человек хочет тако и инако, а как Бог скажет: стой, не движися! – то все человеческие затеи прахом пойдут. Молчи да дыши.

Вошел царский пристав, поклонился князю в пояс и сказал:

– Князь Димитрий Иванович! Государь-царь и великий князь Иван Васильевич всея Руси пожаловал тебя, велел быть у себя и прислал за тобою свою царскую лошадь.

Князь всунул приставу в руку несколько червонцев.

Вошли слуги, доложили, что все готово, и накинули на господина соболью шубу, крытую зеленою камкою. Господин надел высокую черную баранью шапку с золотым пером и вышел, провожаемый благословениями и пожеланиями священника.

Этот господин был знаменитый богатырь XVI века – князь Димитрий Иванович Вишневецкий, староста черкасский и каневский, предводитель днепровских казаков и первый виновник их славы. Медальон на груди носил герб его княжеского рода. Князь был лет сорока пяти, среднего роста, с большим выпуклым лбом, носившим печать ума и благородства, и с окладистою русою бородкою. В его голубых глазах светилось простодушие и доброта вместе с чем-то могучим и грозным; несмотря на лета, его лицо сияло здоровьем и свежестью, во всех чертах и движениях его виднелись следы внутренней крепости, сильной воли и многолетнего опыта.

Выйдя на крыльцо, он увидел толпу своих казаков; атаманы были в красных, а простые казаки в черных киреях и широких шароварах, запущенных в высокие черные сапоги. Одни сидели уже на конях и один за другим выезжали за ворота, другие держали за поводья лошадей, готовясь вскочить на них.

У крыльца стоял серый с черными яблоками жеребец; на нем было красное сафьянное седло с позолоченною лукою, лежавшее на черном с красными узорами чепраке, из-под которого выглядывали концы желтой попоны с бахромой. Под мордою у лошади висела целая куча ремешков, расширявшихся книзу и усеянных золотыми бляшками, а на ногах выше копыт были бубенчики, издававшие звук при всяком движении лошади. Вишневецкий вскочил на жеребца и выехал из ворот; пристав ехал с ним рядом; впереди и сзади ехали казаки. Путь их лежал мимо гостиного ряда, по Красной площади, загроможденной в то время множеством лавочек, шалашей, скамей с разными съестными припасами. Народ, любивший глазеть на приезжих, с любопытством бежал за Вишневецким, и в толпе слышались голоса: «Вот молодец! Как такому бусурмана не побить! И народ-то у него какой рослый, богатырский!»

Вишневецкий въехал во Фроловские ворота Кремля, на которых в то самое время раздалось два удара боевых часов, означавших тогда два часа по тогдашнему счету ночных и дневных часов, и в ту же минуту повторилось два удара на других кремлевских башнях, на которых были устроены часы: на Никольской, Водяной (к Москве-реке) и Ризоположенской (выходившей на Неглинную). Тридцать пищальников, стоявших на карауле, расступились и подняли свои пищали вверх. Вишневецкий проехал между боярскими домами, мимо Вознесенского монастыря и мимо церкви Николы Гостунского, прямо к собору и остановился у золоченой решетки царского двора. Пристав соскочил с лошади, за ним сошел князь и все казаки. По приказанию пристава князь отвязал свою саблю, отдал ее казаку, взял с собою четырех атаманов и одного казака, несшего ящик, и пошел пешком вслед за приставом по благовещенской лестнице. На крыльце, ради почета, была ему первая встреча, в сенях другая. Вишневецкий вошел в переднюю палату.

Царь Иван Васильевич сидел в углу под образом, одетый в голубой, расшитый серебряными и золотыми травами кафтан, в собольей шапочке с жемчужной опояскою, в руках держал посох. Это был сухощавый человек, с клинообразною бородкою, с узким лбом и с чрезвычайно живыми, бегающими глазами, в которых трудно было уловить что-нибудь, кроме постоянного беспокойства и нерешительности. Близ него стоял думный дьяк Иван Висковатый, высокий, тонкий, с длинною шеею и с задумчивым выражением глаз.

Вишневецкий, сделав от двери три шага вперед, поклонился царю, прикоснувшись пальцами до земли.

Пристав сказал:

– Князь Димитрий Иванович Вишневецкий приехал просить твоей царской милости, чтоб ты, великий государь, пожаловал, изволил бы принять его в холопство на верную свою государскую службу.

Дьяк Висковатый от имени царя дал ответ, что царь похваляет князя Димитрия Ивановича, велит спросить о здоровье и жалует к своей царской руке.

Вишневецкий, подошедши ближе, преклонил колено и поцеловал лежавшую на коленях царя царскую руку, а потом отошел, устремивши глаза на государя.

Пристав заявил, что князь Димитрий просит пожаловать его: велеть поднести царю в дар турецкую саблю редкой работы. Казак поставил ящик на столик и открыл его. Там лежала сабля с рукояткою, осыпанною рубинами, бирюзой и изумрудами.

– Бог тебе в помощь, князь Димитрий Иванович! – сказал царь Иван. – Коли пожелал своею охотою служить нам и прямить, то мы тебя будем жаловать и служба твоя от нас забвенна не будет. Ну а сдал ты Черкассы и Канев брату нашему, королю Жигимонту-Августу[2 - Так называли польского короля и литовского великого князя Сигизмунда II Августа. Д. И. Вишневецкий должен был оставить Канев и Черкассы, отошедшие к Литве по условиям перемирия 1557 г.], как мы тебе велели, для того, что мы теперь с братом нашим королем не в розратьи?

– Все учинил так, как от тебя, государя, приказано, – сказал Вишневецкий, – а ныне пожалуй нас, холопей твоих: вели слово вымолвить.

– Говори, – сказал царь. – Послушаем, коли хорошее скажешь.

Вишневецкий сказал:

– Казаки городов Черкасс и Канева и все тамошние тубольцы, прирожденные русские люди истинной восточной веры, тебе, великому государю, прямят и желают поступить под твою высокую державную руку навек неотступно. Вся земля Киевская с Украиною и с землею Волынскою и Галицкою – твоя, государева, извечная отчина от равноапостольного князя Владимира; но половиною ее уже давно завладели поляки, а другою думают теперь завладеть от Литвы. И нам бы не быть под латинским государем; а пригоже нам быть под своими прирожденными правоверными государями.

Во время этой речи Иван Васильевич беспрестанно поворачивался, вертел свой посох, как человек, который не в силах сдержать своих ощущений, и показывал, что разом слышит что-то приятное и неприятное. По окончании речи он сказал что-то Висковатому, а Висковатый произнес громко:

– Князь Димитрий Иванович, ты поговоришь с царскими боярами, которых тебе вышлет государь на разговор.

– Слыхали мы, – сказал царь, – что ты, князь Димитрий, бился с неверными за благочестивую веру, и мы тебя за то похваляем, чаючи, что и вперед по нашему повелению будешь против наших недругов биться; а за твое радение, что пришел к нам, жалуем тебе в вотчину город Белев с нашими волостями и доходами и твоих атаманов и казаков, что пришли с тобой, велим испоместить поместьями.

Все поклонились.

Пристав дал знак, и Вишневецкий вышел со своими атаманами.

Князя провели через сени и крыльцо в так называемую Малую Избу, против дверей Благовещенского собора. Там, у входа, Вишневецкий увидел давно знакомого ему дьяка Ржевского[3 - Дьяк – не чин, а прозвище Матвея Ивановича Ржевского, стрелецкого головы (поэтому следует писать – Дьяк). Участник казанского взятия 1552 г., он позднее возглавлял походы на крымские улусы по Днепру (в 1556 и 1557 гг.) и Дону (в 1557 г.). В 1556 г. Дьяк Ржевский ходил с каневскими казаками под Очаков.], бывшего его товарища в недавних битвах с татарами. Они поцеловались как давние приятели. В Избе посредине стоял стол, за которым сидело трое сановников. При входе князя они встали из-за стола и подошли к нему. То были: князь Андрей Михайлович Курбский, Алексей Адашев и брат его Данило[4 - Приближенные Ивана Грозного, входившие в состав, как принято считать, неофициального правительства, названного впоследствии А. М. Курбским «Избранной радой». Несколько позднее описываемых событий их постигла опала: умер в ссылке в Юрьеве в преддверии расправы А. Ф. Адашев (в 1560 г.), казнен его брат Д. Ф. Адашев; бежал (в 1564 г.) к Сигизмунду II Августу А. М. Курбский, на долгое время став политическим противником и соперником Ивана Грозного в блестящем публицистическом поединке, известном как «Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским».].

Алексей Адашев был человек лет тридцати пяти, с овальным длинным лицом, с белокурыми, плотно остриженными волосами и с небольшой клинообразной бородкой. Чрезвычайное благодушие светилось в кротких голубых глазах его. Он постоянно держал ресницы опущенными вниз, а когда взглядывал на того, с кем вел разговор, то, казалось, видел насквозь, что у другого на уме. В Москве говорили, что Адашев сам никогда не скажет неправды и перед Адашевым другому трудно было солгать: слова не скажет, только взглянет и пристыдит. Он был одет в черный суконный кафтан без всяких украшений, а на ожерелье его рубахи не видно было ни золота, ни жемчуга, как бывало тогда у знатных людей, только виднелись красного шелка узоры, вышитые его женою. Брат его, Данило, был одет пощеголеватее. В его круглом румяном лице светилось столько же добродушия, сколько живости и удальства. Наружность Андрея Михайловича Курбского показывала иного человека, чем оба Адашевы: его высокий рост, открытый большой лоб, гордый и вместе приветливый взор, величественная поступь обнаруживали в нем человека, хорошо помнившего свой род и своих предков, человека, для которого не было ничего тяжелее, как сгибать шею перед кем бы то ни было.

– Бог благословит приход твой! – сказал Алексей Адашев Вишневецкому.

– Радуемся, и радость наша не отнимется от нас, – сказал Курбский, – понеже узрехом посреди себя не яко гостя и чужеземца, а яко единоземца и товарища родоименитого, доблестного воителя, его же слава прошла не только по нашим российским пределам, но достигла отдаленных стран – германских, римских, гишпанских, на него же возлагают упование сыны христианские.

– Наш, наш князь Димитрий Иванович, – говорил Данило Адашев, – пришел к нам, не пожалеешь. Здесь у тебя будут други верные. Вот, как я приезжал к тебе от царя-государя, тогда мы вели беседу и говорили: как бы ты был наш! Теперь сталось так. Теперь праздник у нас на всю Русь!

Все обнимали и целовали Вишневецкого. Вишневецкий представил своих четырех атаманов, назвавши их по именам, потом сел с боярами за столом; атаманы сели поодаль на скамьях. Курбский начал:

– Государь-царь выслал нас на разговор. А нам прежде тебя бы послушать да из твоих уст узнать о славных подвигах твоих.