– Ну, верно, не страшнее вчерашнего вечера: каково нас поймали? и всё твое платье!
– Мне так было страшно за тебя! – перебила его Аня.
– А мне за тебя: думаю, расплачется и всё расскажет.
– Вот мило! ты думаешь в самом деле, что я девочка! – обидчиво заметила Аня и с уверенностью продолжала:– Нет, что бы ни случилось со мной, я ничего не сказала бы,
Аня поддерживала свое личико; оно было полузакрыто распущенными ее волосами, концы которых висели из окна и качались в воздухе.
– Знаешь, Аня, тебе бы так носить волосы, – заметил Петруша.
– То есть не чесаться? – смеясь, подхватила Аня, и, закинув голову кверху, смотря на небо и щуря лукаво глаза, она прибавила: – Ну а так хорошо?
– Не шали: упадешь! – строго заметил Петруша Ане, которая мотала головой. – Пойдем гулять… Как бы теперь хорошо покататься на лодке.
– Мне не в чем! мое платье с вечера взяли замывать.
– Надень мое! – смеясь, сказал Петруша.
– Ха-ха!
Петруша в минуту свесил ноги на крышу и болтал ими.
– Не делай этого, бога ради: ты знаешь, какая гнилая крыша. Вон сколько дыр на ней.
И вдруг она пугливо устремила глаза в одну из них и, замахав рукой, скрылась из окна. Петруша стал ее звать и, соскочив на крышу, подошел к ее окну. Аня закричала ему с ужасом:
– Он встал, сидит на террасе.
Петруша пугливо прокрался назад. Оба окна вскоре тихо закрылись. Но Федор Андреич всё слышал и видел, и детские выходки Ани и Петруши ему видимо не понравились. Он совершенно сдвинул свои брови и кусал губы, крутя жестоко свои усы.
Чай и завтрак подавали в этот день в кабинет Федору Андреичу. К обеду стол накрыт был в зале. Все, собравшись, ожидали его появления, чтобы начать обедать. Он так был мрачен при появлении, что на лицах всех присутствующих изобразилась тревога, и они вопросительно переглянулись. Молча Федор Андреич принял приветствие домашних, и когда стенные часы с громом и шипением пробили три часа, он заметил про себя:
– Как поздно!
– Не прикажете ли, братец, подавать кушать? – спросила Настасья Андреевна.
– Давайте, – отвечал рассеянно Федор Андреич, и, обратясь к Петруше, который, стоя у флигеля, перебирал ноты, он сердито прибавил: – Ну что же ты стоишь! вели подавать!
Петруша пошел к двери и в ту самую минуту вынул из кармана носовой платок, а с ним вместе выпало письмо.
– Петрушенька, вы что-то выронили! – заметила Аня, заранее приготовленная, что ей нужно было сказать.
Но Петруша как бы не слыхал и вышел в дверь.
Аня подошла, чтобы поднять письмо; но Федор Андреич остановил ее. В то время Петруша вернулся в залу. Федор Андреич молча указал ему на письмо. Петруша, слегка изменясь в лице, поднял письмо и хотел спрятать его в карман.
– Подай его сюда! – таким голосом произнес Федор Андреич, что все в зале вздрогнули.
Петруша тотчас же повиновался. Пробежав письмо, Федор Андреич громко засмеялся, отчего Настасья Андреевна, побледнев, вскочила со стула и с удивлением смотрела на брата, потому что смех был у него предвестником страшного гнева. Всё, что было в комнате, притаило дыхание и следило за мрачным выражением лица Федора Андреича, который, язвительно улыбаясь, сказал:
– Иди за мной!
И пошел из залы. Петруша твердым шагом последовал за ним.
Настасья Андреевна, проводив их глазами, тоскливо и вопросительно глядела на всех, как бы прося объяснения, и, остановив свои глаза на смущенной Ане, спросила:
– Что это значит?
Аня покачала головой.
Даже безжизненное лицо Селивестра Федорыча пришло в волнение, а его жена сильно закашлялась.
– Что такое Петруша сделал? – спросил старичок Аню с участием.
Она отвечала со вздохом:
– Не знаю, дедушка.
– Опять какие-нибудь шалости! и где усмотреть за ним? – тоном оправдания проговорил учитель.
Лакей явился в залу с миской супу и поставил ее на стол.
– Доложи барину, что суп подали! – свободнее вздохнув, сказала Настасья Андреевна.
Но лакей скоро возвратился, донеся ей, что барин ничего не отвечал. Настасья Андреевна приказала вынести миску из залы и вышла; она скоро возвратилась еще в большем волнении, брала вязанье в руки, бросала его, поминутно смотрела на часы и тоскливо на дверь.
Через томительных полчаса явился в залу Федор Андреич; он был бледен, губы его судорожно сжаты; глаза сверкали таким огнем, что все, как бы ослепленные их блеском, потупили свои.
– Что же вы не обедаете? – раздражительным голосом спросил Федор Андреич, взглянув на стол.
– Мы ждали вас, братец! – нетвердым голосом отвечала Настасья Андреевна.
– Велите скорее давать!
Когда опять подали суп, Настасья Андреевна робко сказала лакею:
– Попроси Петрушеньку…
– Не нужно! – перебил ее Федор Андреич.
Настасья Андреевна остолбенела, с разливательной ложкой в руках, и глядела на своего брата, который, судорожно постукивая ножом по столу, исподлобья глядел на всех.
– Вы его наказали? – придя в себя, спросила Настасья Андреевна.
– Да! он сегодня без обеда, – резко отвечал ей брат, и она принялась разливать суп.
Федор Андреич ужасно капризничал за столом, ворчал на сестру, что не всё в порядке, громко бранил лакея, подававшего кушанье…