Криминал-шоу. Повести

Игорь отскочил, обернулся: чёрная «волжанка» вальяжно прокатила по грязной колее, выбралась вразвалку на пешеходный асфальт, осела, съезжая с бордюра на проезжую часть, прямо на «зебру», газанула и понеслась прочь. Игорь, раскалённый гневом, продолжал ещё стоять, сжимая кулаки. Какие же наглые свиньи! Весь тротуар чернел жирным газонным чернозёмом. За что только гаишники зарплату получают?!

Дома, уже ополовинив банку и всё более взбодряясь, Игорь завёлся всерьёз. Нет, что ж это такое? Значит, всякая сволочь, торгаш или проститутка, может давить всех вокруг, обливать грязью? Значит, если он едет на своей ворованной вонючей машине, то и закон для него не писан?

Трезвый – Игорь был человеком вполне благоразумным; пьяный – становился часто дураком. Лез на рожон, искал справедливости и попадал из-за этого в истории. Закипев, он уже не имел навыка остыть, остановиться, отступить. Ему и на этот раз пришла в голову гениальная идея. Он залпом хватанул ещё стакан пива, остатнее закрыл и убрал в холодильник – вернётся через полчаса, дохлебает. Вместо тенниски и джинсов, облачился для солидности в светло-жёлтую рубашку с короткими рукавами и светло-серые брюки. Сунул в кармашек малиновое удостоверение члена Союза журналистов СССР – оно было уже недействительным, но вид имело внушительный. Снял с гвоздика «Зенит», перекинул через плечо.

Игорь занял боевую позицию на бордюре, метрах в десяти от двух накатанных грязных полос-следов на тротуаре. Он перевесил фотоаппарат на грудь, расчехлил, взвёл затвор, установил диафрагму и выдержку. Он чувствовал себя сильным, ловким, уверенным и грозным. Ничего-ничего – дрогнут. Увидят нацеленный объектив – остановятся, на попятную поедут. А кто совсем сверхнаглый, не обратит внимания: что ж, Игорь снимочки потом начальнику ГАИ под нос сунет – пускай разбирается.

Зачем ему, Игорю, всё это надо – он и сам толком не знал. Заело и всё. Противно, как эта наглая шушера господствует вокруг, как эти яйцеголовые торгаши-ворюги держат себя хозяевами жизни. Да и водка в организме, заключив альянс с пивом, подогревала мозг и нервы. Игорь в глубине души подозревал: наутро, проспавшись, он и думать забудет об этих снимках и всяких там гаишниках, но в данный момент пошёл кураж. Он им покажет кузькину мать, сволочугам!

В это, ещё предобеденное, время народу шаталось по улицам довольно мало. Сквозь разрывы в густых облаках порою прорывалось солнце. Игорь на всякий случай держал палец на кольце диафрагмы. Однако нахрапистые машины с Кооперативной что-то не рыпались.

Прошло с четверть часа. Игорь заскучал, да и, фактор серьёзный, дурное пиво запросилось наружу – как-никак больше двух литров принял. Игорь уже начал упаковывать фотоаппарат, как вдруг к закрытому перекрёстку подкатил голубой «Мерседес». Этих «мерсов» развелось нынче в городе, будто тараканов в пивнушке. На мгновение он притормозил, словно раздумывая, затем дёрнулся, убыстрил ход и уверенно въехал на газон.

Игорь вскинул «Зенит», увидел сквозь объектив совсем близко педерастическое авто, внутри углядел три силуэта и нажал спуск, стараясь не утерять из фокуса номер машины. Она не остановилась, не попятилась. Игорь резко дернул рычажок перевода пленки, совсем забыв, что он в его «Зените» уже клееный: пластмассовый курок – хруп! – и отломился. Чёрт! Игорь, склонился над фотоаппаратом, всматриваясь.

В этот миг кто-то жёстко ухватил его за волосы. Игорь рванулся, и тут же словно кувалда врезалась в его живот. Дыхание исчезло, кишки лопнули, и кипяток хлынул из них. Игорь краем сознания ещё улавливал, как его волокут, втискивают в машину, ещё слышал сквозь звон и гул чей-то густой голос:

– Э, закрой ему качан и пригни.

Голову ему укутало что-то пыльное, душное. Он судорожно вдохнул пару раз, дёрнулся. И тут же кулак-молот с яростью обрушился, раздробил затылок. Игорь обмяк, поплыл куда-то в неведомую тёмную даль, где впереди не видно ни всполоха, ни просвета.

Тьма.

II

Зоя пришла домой поздно, уже около семи. Последний экзамен затянулся, да пока отпускные получила: маялась в очереди к кассе, боялась, не хватит денег – такое случалось теперь сплошь и рядом. А потом ещё и в парикмахерскую завернула – разорилась на модельную. Хотелось праздника.

Она на всякий случай потревожила звонок, хотя не сомневалась – муж сейчас вряд ли дома. Уже по опыту и интуитивно она знала: Игорь ещё не остановился, пьёт. А пьёт-лакает он обыкновенно где-нибудь на стороне. Ну и ладно. С ходу, с порога ругань заводить не хотелось, она устала как собака. Зоя не любила свою работу. Работа выматывала её. Эти тупые студенты хронически индифферентны к немецкому языку. И как это Бог её угораздил судьбу свою связать с дойчем? Вон англичанки сейчас в их институте блаженствуют, денежки гребут – инглиш в моде, инглиш нарасхват…

Всё, тьфу, тьфу и тьфу! О работе – ни слова, ни мысли! Будем целый месяц отдыхать и говорить только по-русски.

Зоя закрыла дверь на цепочку, стянула туфли с отёкших ног, тут же, в коридорчике, блаженно расслабилась на пуфике, отрешилась на минуту от мира. Ноги гудели, постанывали, ныли. Зоя опять со страхом, с тоской подумала: что с нею будет лет через десять? Если, дай Бог, доживёт, конечно. Разнесёт как на дрожжах. Она уже и не ест почти, всякими диетами себя мучает, а платья так и трещат по швам. Врачи уверяют – всё от нервов. Нервы, нервы… Попробуй сохрани их при такой жизни.

Она нехотя встала, прошла на кухню поставить чайник. Что такое? Зоя взяла со стола стакан с мутными потёками, понюхала – пиво. Она открыла холодильник – банка с остатками пойла. Странно, обычно благоверный напоказ не гуляет, все свои отравы прятать пытается. Она открыла банку, понюхала: фу-у-у! И как же он эту мерзость пьёт? Моча мочой!

Поставив чайник на плиту, Зоя прошла в комнату, начала переодеваться. Гм, странно всё же… Что ж он, то ли так уж упился, что пиво забыл спрятать? Или он решил демонстрацию устроить, на скандал открыто нарывается?.. Но как раз сегодня Зоя решила изо всех сил удерживать себя от брани. Она вряд ли поможет. Да и, опять же по опыту, Зоя догадывалась: очередной запой Игоря подходит к финишу – у него уже должны иссякнуть деньги, а муки совести, напротив, должны вот-вот проснуться. И тогда он станет вновь добрым, умным, хорошим и уж если не пылко любящим (чего кривить душой!), то, по крайней мере, внешне ласковым и отзывчивым.

Зоя любила своего мужа с каждым годом всё сильнее и отчаяннее. Поженились они – уже десять лет минуло, и достался Игорь ей, Зое, не за просто за так. Нет, многое Зое пришлось претерпеть – пережить прежде роман Игоря с её лучшей подругой юности Ариной. И все годы замужества, с первого дня, со свадьбы, Зоя всё время чувствовала-ощущала какую-то зыбкость, непрочность в их отношениях. Игорь словно смотрел всё время куда-то мимо неё, в сторону. Зоя боялась, что он в любой момент уйдёт и не вернётся. Никогда не вернётся.

Она сразу же быстро-быстренько родила ему сына, в муках, через кесарево – привязала покрепче, прочным узлом. И действительно, Игорь с головой окунулся в семейную жизнь – все вечера и выходные проводил дома, возился с Павликом, растил из него мужика. Пил он тогда умеренно, без надрыва. Целовал-миловал Зою, говорил ей жаркие слова.

Всё рухнуло в одночасье, в единый миг. Они всей семьёй гуляли в праздничный светлый вечер по Набережной. Развеселились, разыгрались. Игорь догонял Павлика, хлопая в ладоши, тот верещал от восторга, перебирал ножками, оборачиваясь на бегу. Зоя, тогда вполне ещё даже стройная, вышагивала следом, с улыбкой на них поглядывала. Звенело лето, буйствовала зелень, жизнь торжествовала и кипела.

А в это время по Набережной, закрытой для проезда, уже мчалась пьяная «Нива». А в этот миг Павлик в азарте бега уже кинулся, весело щебеча, сквозь деревья к дороге…

С кухни донёсся капризный свист. Зоя встрепенулась, возвратилась в сегодняшний день, пошла заваривать чай. Ну вот, мята как назло кончилась – придётся голую заварку сыпать. Зоя отрезала скромный ломтик сыра, очистила морковку, достала любимое клубничное варенье. Вот и весь ужин. Глухая тишина в квартире давила, лишь из-за открытого окна лоджии слабо доносились крики играющей на спортплощадке ребятни. Зоя включила приёмник, попыталась вслушаться – опять одна и та же стрекотня: всенародно избранный… реформы… приватизация… демократия… успехи… Зоя надавила клавиш первой программы: так, так – театр… Что это? Что-то знакомое… А-а-а, «Село Степанчиково и его обитатели» с Грибовым в главной роли. Прекрасно!

Зоя слушала, прихлёбывая чай, уже знакомую передачу и думала о том, как завтра или послезавтра Игорь вынырнет из своего водочно-пивного омута, проспится, возвернётся в себя и вновь займётся серьёзным делом. Хотя в глубине души Зоя не совсем верила, что дело, каким занимается трезвый Игорь, действительно серьёзное и перспективное.

Игорь писал книгу. Да не какой-нибудь там роман или повестушку – куда там! Ещё в студенческие годы, на журфаке МГУ, Игорь увлёкся изучением Достоевского. Он сначала написал курсовую работу по «Запискам из подполья», в которой доказывал: Подпольный человек сам по себе не такой уж плохой человек, не так уж он поган и плох, как его малюют «достоевсковьеды». Ведь это сам же Подпольный человек очернил себя в своих «Записках», наговорил на себя лишнего. А на самом деле он умён, талантлив, горд, самоироничен, стыдлив, неравнодушен и – главный страдалец, главный мученик из всех героев повести… Зоя, которую муж научил читать и любить Достоевского, полностью была с Игорем согласна.

Дипломную работу он тоже писал по творчеству любимого писателя – «Герой-литератор в мире Достоевского». Зоя из рассказов мужа знала, что защита диплома у него чуть не провалилась. Не сошлись они с руководителем диплома, профессором Вайнштокманом, во взглядах на творчество великого русского писателя. Игорю поставили за диплом «хор» и то как бы в виде милости: мол, избежал он трояка лишь потому, что все пять лет учился почти только на отлично. Лопоухий тогда ещё Игорь ничего не понял, не врубился, руки опустил и бросил литературоведничать. И вдруг его дипломную работу опубликовали в солидном сборнике, в Москве, большим тиражом.

Так что теперь, протрезвев, Игорь с жадностью бросался к письменному столу. Он подробно обрисовывал Зое содержание своей будущей книги «Достоевский: портрет через авторский текст». Её составят готовые студенческие работы о Подпольном человеке и героях-литераторах; третью часть под названием «Минус Достоевского» Игорь уже закончил и теперь работал над заключительной, самой большой и сложной монографией – «Самоубийство Достоевского». Он попытается доказать в ней, что гениальный больной писатель всю жизнь стремился к самоубийству, но преодолевал страшный притягательный соблазн, убивая и убивая себя лишь в творчестве, в бунте против Бога конкретных своих героев…

А что если вылить это проклятое пиво? Зоя уже вытащила банку из холодильника, но опрокинуть её над раковиной не решилась. Ей совершенно, ну совершенно было непонятно: как может умный, мыслящий человек пить эту мерзость? И вообще – пить, превращая себя в скотину… Зоя ещё и ещё пыталась себя настроить: всё, в каком бы виде он сегодня ни явился, быть сдержанной. Главное – завтра утром удержать его, не спровоцировать на ссору, не дать повод демонстративно обидеться, хлопнуть дверью и бежать в новый загул.

Передача закончилась. Зоя не утерпела, достала в комнате из письменного стола Игоря (к которому он строжайше запрещал прикасаться) папку с рукописью статьи «Минус Достоевского», прочитала в одном месте кусочек, в другом:

«Достоевский не любил евреев.

Он мог ненавидеть и презирать отдельных русских, но бесконечно любил русский народ; и, напротив, он уважал отдельных евреев, поддерживал с ними знакомство, но в целом еврейскую нацию считал погубительной для всех других народов и в первую очередь – для русского.

Вернее будет сказать, что Достоевский гневался не на евреев, а на – “жидов”. Он очень чётко разделял эти понятия и однажды, вынужденный к объяснению публично, печатано, подробно разъяснил позицию свою в данном вопросе…

…Итак, разрушительные, враждебные русскому народу и всему миру направления деятельности “жидов” Достоевский видит во всём: и истребление лесов, погубление почвы, и спаивание народа, и вредительская монополия в промышленности, финансах, на железной дороге, и подготовка разрушительной социальной революции… А как же литература? Ну, конечно же, и в этой области Достоевский чувствовал “сильный запах чеснока”. И не могло быть иначе у человека, живущего литературой, видящего в ней весь смысл своего существования.

Отрывочные пометки в записных тетрадях свидетельствуют, что проблема эта волновала Достоевского всерьёз, и здесь он видел “жидовские” козни: “Журнальная литература вся разбилась на кучки. Явилось много жидов-антрепренёров, у каждого жида по одному литератору… И издают.” “Жиды, явится пресса, а не литература”. Но наиболее полно свои взгляды на данную проблему Достоевский изложил в одном поразительном по откровенности и тону письме.

В феврале 1878 года писатель получил послание от некоего Николая Епифановича Грищенко, учителя Козелецкого приходского училища Черниговской губернии, в котором тот, жалуясь на засилье “жидов” в родной губернии и возмущаясь, что пресса, журналистика держит сторону “жидов”, просит Достоевского “сказать несколько слов” по этому вопросу. И вот автор “Бесов” совершенно незнакомому человеку тут же в ответном письме распахивает всю свою душу, откровенничает донельзя:

“Вот вы жалуетесь на жидов в Черниговской губернии, а у нас здесь в литературе уже множество изданий, газет и журналов издаётся на жидовские деньги жидами (которых прибывает в литературу всё больше и больше), и только редакторы, нанятые жидами, подписывают газету или журнал русскими именами – вот и всё в них русского. Я думаю, что это только ещё начало, но что жиды захватят гораздо ещё больший круг действий в литературе; а уж до жизни, до явлений текущей действительности я не касаюсь: жид распространяется с ужасающею быстротою. А ведь жид и его кагал – это всё равно, что заговор против русских!”…»

Зоя вздрогнула, захлопнула папку, спрятала в стол – звонят?.. Но это трезвонили к соседям.

Потом она сидела в кресле, вязала, общаясь с «ящиком». Зоя успела посмотреть нескончаемую «Санту-Барбару», где богатые тоже плачут, затем однобокие «Новости», осилила и стандартный американский детектив, а мужа всё не было. Накануне он заявился во втором часу ночи, так чего ж сегодня пораньше бы не прийти? Зоя, конечно, догадывалась, да что там догадывалась – знала: гуляет её Игорёша, погуливает. Единственное, о чём молила Бога: только бы не с Ариной, только бы не знать, где и с кем. Она вздрогнула от обиды и гнева, вспомнив то злосчастное утро, когда, приболев, вернулась из деревни от матери раньше срока на день.

О, как она мечтала убить в тот момент, уничтожить и его и её! Особенно – её. Зоя кинулась на кухню, схватила блескучий округлый топорик для мяса, но Игорь успел зажать, придержать кухонную дверь, и та сучка развратная изловчилась выскользнуть из квартиры, убежать полунагишом. Зоя потом, уже выплакав все слёзы, обессиленная, собрала с постели опоганенное бельё – наволочки, простыню, пододеяльник, – вынесла всё это, выбросила в мусорный контейнер на радость какой-нибудь нищей старухе. И не разговаривала с мужем целый месяц. А уйти, уйти совсем – сил не хватило. Зоя любила Игоря. И с каждым годом всё прощённее, все безысходнее…

Около одиннадцати затренькал звонок. Ну, наконец-то! Зоя вздохнула-выдохнула, подтянула себя, вслух приказала: «Спокойствие! Внимание и ласка!» Она глянула в глазок – соседка из квартиры напротив, Нина. Зоя разочарованно скинула цепочку, открыла и сразу заметила – на Нине лица нет.

– Зоя, миленькая, родненькая, выручай, – зашептала та плачущим голосом. – Ой, выручи!

– Да что случилось, Нина? Что с тобой? Виктор бьёт?

Зоя отступила, впустила перепуганную соседку. Та вцепилась в её руку.

– Зоечка, милая, двенадцать тысяч нужно. Только – двенадцать! Прям щас, немедля!

– Да что за спешка? Объясни наконец – растрата какая?

Нина скривилась, всхлипнула.

– Да какая растрата! Колька мой, оболтус, попал в историю. Деньги с него требуют – полста тыщ. У меня тридцать восемь-то есть. А они припёрлись щас – два верзилы, пацан да девка с ними, – пистолетом пугают: плати и всё!

– Ты с ума сошла, Нина! Давай срочно в милицию позвоним. Разве ж можно вот так запросто грабить?

– Да что ты, что ты! Какая, к чёрту, милиция! Они дали десять минут: ровно в одиннадцать уйдут с деньгами или без. А тогда, сказали, Кольке не жить. Да он и сам виноват. Зой, я щас расплачусь с ними и всё-всёшеньки тебе расскажу. Ой, уж без трёх минут! Дай, Христа ради!