На пороге вечности. Воспоминания

Когда я печатал свои литографии, а великое произведение было как раз расположено над доской, на которую я ставил свои оттиски, мне становилось страшно. Картина подавляла меня своей силой.

Каково было содержание этого произведения? Основным его звучанием был трагизм. Тревожное и мрачное чувство охватывало душу. Содержание ассоциировалось то с пылающим чревом печи крематория, в котором чернели человеческие останки, то с языками атомного пламени, в котором гибнет все человечество.

Произведение внушало ужас и одновременно увлекало своей художественной силой.

В течение нескольких дней я находился под впечатлением этого шедевра. У меня появилась мысль приобрести его или предложить И. Савицкому купить его для музея.

Но вот я наконец вновь пришел в мастерскую, чтобы печатать свои литографии. И что же?.. Вместо великого шедевра висела тусклая, мертвая, бессмысленная мазня.

Виктор был в отпуске, и его напарник решил продолжить писание. Он вымазал на картину оставшуюся после печати краску.

Я был бесконечно огорчен. Более того, я был глубоко потрясен гибелью замечательного произведения. Как же мало нужно, чтобы превратить величайший дух жизни в труп.

После смерти Дерена, Пикассо, Чаплина, Хемингуэя, Ремарка на земном шаре осталось два выдающихся человека. Это Игорь Савицкий и Ольга Ройтенберг.

С именами их связано начало эпохи мучительного возрождения подлинного искусства. Об этих деятелях впоследствии будут написаны специальные исследования. В наш тревожный век после заметного упадка искусства появилась надежда, что настоящая живопись будет восстановлена в своих правах.

Лишний раз убеждаешься, что главное в человеке – это сила духа. Как же не соответствует то бренное, физическое, во что вложена эта могучая сила, той широкой, глубоко перспективной деятельности, которая надвигается, как неодолимая сила.

Когда мне Савицкий звонит по телефону, мне всегда кажется, что это голос слабой старой женщины. Вид у него предельно измученный и усталый. Желтый, болезненный цвет лица. И глядя на него, не верится, что некто, как он, нашел ту требуемую Архимедом точку опоры, при помощи которой можно перевернуть мир.

Ройтенберг внешне тоже не производит впечатления сильного человека. По существу, полуинвалид, ограниченный в передвижении.

И удивляешься, как эта слабая женщина может обладать такой неисчерпаемой энергией, такой могучей широтой мысли, видеть так далеко и зорко.

Но я боюсь, что моя «мозаика» может превратиться в напыщенный панегирик этим двум великим деятелям.

Детство у меня было счастливым. Я рос в обеспеченной семье. Квартира в казенном железнодорожном кирпичном доме состояла из восьми комнат. Отдельная просторная детская с большой черной железной печью. В этой детской устраивались рождественские елки. Елки тоже были большие, пышные, до потолка.

Да это и не удивительно, ведь рядом с нами начинался могучий брянский лес.

Хорошо запомнилась просторная столовая с диваном, обитым черной клеенкой, с застекленными дверями, выходящими на веранду, с камином, на котором стояли фарфоровые цветные часы. Мне кажется, я и сейчас, спустя шестьдесят лет, слышу треск горящих дров, вижу искры, вылетающие из пламени и гаснущие на прибитом перед камином железном щите, ощущаю приятный жар живого огня.

Планировка квартиры была очень удобной. Парадная дверь с дощечкой «инженер-строитель Иосиф Мартынович Витинг» вела в переднюю с трюмо, вешалкой и тремя дверями: в столовую, в гостиную и в рабочий кабинет отца. Гостиная запомнилась ломберным столиком с зеленым сукном для игры в карты, металлической жандирьеркой с комнатными цветами, овальным зеркалом в барочном золотом обрамлении и хрустальной вазой, куда клали визитные карточки по приемным и праздничным дням.

В кабинете отца стоял большой массивный письменный стол, который и сейчас еще доживает свой век у брата Бориса.

Но, конечно же, самое значительное место в детских воспоминаниях занимает сад. Вот я опять мысленно сбегаю со ступеней веранды, передо мной фонтан с распустившимися в нем ирисами, за фонтаном два пирамидальных тополя, аллея ведет к лестнице с площадкой, с которой можно наблюдать, что делается на шоссе. Мысленно захожу в оранжерею, где во влажном теплом воздухе теснятся всевозможные растения, выращиваются большие турецкие огурцы.

В детстве все интересно, на все смотришь с жадностью, с любопытством. В левом углу сада – грядки с клубникой, растет широколистный ревень, растет спаржа. Пожалуй, только в детстве я ее и ел. А сколько чудесных бабочек летает по саду: здесь и махаон, и адмирал, и павлиний глаз. Так интересно бегать с цветным сачком и ловить их. Правда, становится немного не по себе, когда эти маленькие красивые трепещущие живые огоньки замирают от хлороформа и находят себе окончательное место на булавке, воткнутой в приклеенную пробку.

Особое место в воспоминаниях детства занимают праздники: пасха, рождество, дни рождения. Климат в Брянске значительно теплей, чем в Москве. И пасха, обычно, была уже в разгар весны. Она осталась в памяти как светлый весенний праздник с обилием красивых, нарядных, крашенных яиц, с яркой зеленью травы, с голубой синевой южного неба.

На день рождения кого-нибудь из членов семьи выпекался большой крендель, для которого был специальный столик. Верхняя доска его с двумя ручками снималась, так что крендель удобно было переносить на нужное место.

Во время подготовки к праздничной трапезе на кухню нам, детям, запрещено было ходить, но тем интереснее были те минуты, когда это удавалось. Там можно было подсмотреть и нечто страшное. Например, как варятся живые раки, как они безуспешно ворочаются и поводят длинными жесткими усами, пока не превратятся из черных в ярко-красных.

Дирижировала всем хозяйством бабушка. Самое теплое чувство осталось у меня к ней на всю жизнь. Она пережила многих своих детей. Впоследствии, когда мы переехали в Москву, она уехала в Петроград, где жила у дяди Коли. Пятнадцатилетним подростком я гостил у них. Это был деревянный дом на Выборгской стороне, на Полюстровской набережной. Из окон на другой стороне Невы был виден Смольный институт с величественным силуэтом собора. У меня сохранились наброски того времени, сделанные цветными карандашами.

Потом уже, в Москве, в мрачные тридцатые годы, когда начались массовые аресты ни в чем не повинных людей, я провожал бабушку в Бутырскую тюрьму на свидания с дядей Ромео.

Когда мне хочется представить образ святой женщины, он мне представляется в чертах моей бабушки.

Женщина в платье цвета кардинал

Она сидела напротив и читала. Она была не молода – лицо начинало уже блекнуть. Щеки были того розоватого оттенка, который означает наступление осени. Не исключено, что каштаново-рыжеватые волосы были подкрашены. Под ушами сверкали золотые подвески, на коленях у нее лежала черная сумочка.

Но самым удивительным был цвет платья, цвет, который у модниц носит название цвета кардинал. Но ведь и этот цвет в каком-то узком пределе может иметь различные оттенки.

А здесь был такой оттенок, который давал необычайную жизнь всему видимому. То ли он как-то контрастировал со светлым серо-зеленоватым фоном и зелено-серым цветом книги, но цветовое созвучие всего видимого было настолько гармоничным и вместе с тем острым – активизировалось все это оттенками стронция, – что создавался яркий, колористический образ явления.

Самое главное – найти этот тончайший оттенок кардинала. В этом весь ключ к образу.

Должно быть всего четыре краски: ультрамарин, черная, стронциановая и… этот самый неуловимый. Удастся он – удастся все.

Это мучительно, но дьявольски интересно.

***

По бокам центральной дорожки сада росли черешни. С коробкой, полной желтых, больших, налитых ягод было одно удовольствие сидеть на деревянных ступенях веранды и есть спелые, сочные, мясистые плоды. Мне кажется, я и сейчас бы нашел в расположении сада, где какая росла яблоня: где белый налив, где райская, где медовая – дедушкина и т. д.

Особо запомнился куст жасмина и дурманящий запах его цветов. С этим кустом жасмина я встретился вновь, когда в 1943 году, будучи на Брянском фронте, побывал в нашем саду.

Сад был разрушен, он показался мне маленьким, но куст жасмина поразил меня своими размерами, он точно царил над всем садом.

Была в саду аллея, увитая диким виноградом. Он вился по специально сделанному опорному металлическому каркасу.

У самых окон дома росла мальва. У меня сохранился этюд, сделанный отцом: вид из окна, где на переднем плане – мальва, за ней – фонтан и центральная аллея.

Сохранились фотографии сада. Странно, но мне теперь кажется, что тогда на все хватало времени. Занимались фотографией, причем фотографии того времени отличаются определенным художественным уровнем. Не зря сейчас старинные фотографии приобретает Третьяковка. Кроме фотографии, занимались металлопластикой, занимались выжиганием. У меня и сейчас еще стоит в углу тумбочка, выжженная отцом. Красивый рисунок цветущих веток каштана и теперь еще радует мои старые глаза: дерево как материал всегда красиво. Отливали из олова различные бытовые вещи. Вышивали. Помню вышитые картины в золотых рамах. Издавали домашний журнал, где текст и рисунки печатались при помощи шапирографа, и т. д. И все это делалось с увлечением, приносило радость.

Многие воспоминания детства связаны с пищей. Многое из того, что я ел в детстве, потом уже мне есть не приходилось: сладкие супы, раковый суп, черные кровяные колбасы, кисель из ревеня, шпинат, копченый угорь, миноги и многое другое. Сервировка была красивой, богатой. Питались хорошо, а ведь шла уже Первая империалистическая война. В райском брянском уголке чувствовалась она мало. Разве что о ней напоминали журнал «Солнце России» и иллюстрированная газета «Искры» с обилием мелких портретиков погибших и пропавших без вести.

Погиб в войну и дядя Фриц. Он служил в Уланском полку. Красивый, молодой, верхом на стройной вороной лошади в эффектном мундире – таким он запомнился мне.

С лестницы с площадкой можно было видеть, как по шоссе, подымая пыль, идут войска. Вдоль шоссе расположились цыгане. И вот эпизод: к офицеру, идущему во главе воинской части, привязалась молодая цыганка с предложением погадать. Она долго идет за ним и клянчит, наконец, офицер не выдерживает и начинает расстегивать кобуру, цыганка с руганью отскакивает.

Пыль и идущие войска – тоже воспоминание детства.

***

У меня долго хранилось записанное на узком кусочке бумаги известное высказывание древнего ученого: «Наконец я достиг высшего познания – я знаю, что я ничего не знаю». К такому выводу приходят, видимо, многие. Действительно, чем больше человек узнает, тем больше его обступают тайны. Люди, далекие от науки, могут еще предполагать, что ученые что-то знают, но сами ученые понимают ограниченность своих знаний.

Я сделал для себя великое открытие: непознаваемость – основа основ всего (сказать всего существующего – значит признать реальность существования). Там, где нет непознаваемости, нет жизни. Непознаваемость – это последняя неделимая частица микромира или просто мира, которая является единственной реальностью.

Вестники весны

За окном еще зима. На ветвях берез, на тяжелых лапах елей – пышные шапки снега. Некоторые тоненькие березки согнулись арками под его тяжестью. И только маленький букетик цветущей мимозы в красивой черной резной вазочке настойчиво свидетельствует – весна грядет. Этот живой огонек, стоящий на подоконнике, покрытом белой кружевной тканью, озаряет теплом всю комнату.