Год беспощадного солнца. Роман-триллер

– Ну, не пугай, не пугай… – запротестовал Мышкин.

– Если я протрезвею, то повешусь или утоплюсь. В тот же день. Поверь, я серьезно.

– От стыда, что ли? – криво усмехнулся Мышкин.

– Именно. От стыда. Мне очень стыдно будет осознавать, среди каких ничтожеств и бездарностей я вынужден находиться каждый день. И тратить на общение с ними свою драгоценную жизнь. А ведь она у меня одна и, главное, последняя. Я не тебя с Клюкиным имею в виду, – великодушно уточнил он. – А всё и всех, – Литвак повел рукой вокруг, – всю эту толпу, всю эту страну, всю эту Эрэфию ублюдочную – и ее мертвецов, и тех, кто только разогнался на пути к могиле. Я нормальный человек, Дмитрий. И не смогу трезвым жить в вашем идиотском, гнусном, лживом, вонючем обществе, в вашей дохлой, гнилой стране, которую вы якобы построили – за четверть столетия! Да за это время десять Советских Союзов или пять Америк можно было построить! Но вы ее сначала раздербанили. И назвали это «возрождением России». Заменили одни слова другими и, скажу со свойственной мне прямотой и искренностью: стали все поголовно врать самим себе. С восторгом. «Я русский – какой восторг!» – это Суворов, да? Но у него хоть были основания такое переживать. А у тебя? А у остальных ста сорока миллионов таких же, как ты, потребителей телевизионной каши, не раз уже съеденной тобой же?

– Я телевизор совсем не смотрю! – обиделся Мышкин.

– Тем хуже для тебя! Даже не знаешь, на какого червя вас всех ловят. А смотрел бы, может, и разобрался. Думаешь, достаточно пройти на 9 мая с портретом деда, солдата той войны, чтобы примазаться к восторгу Суворова? Да Суворов в гробу переворачивается, глядя на ваше строительство «новой русской нации»! Уж лучше добить эту бездарную суку!..

– Какую? – удивился Мышкин.

– Суку по кличке «Россия»! – отпечатал Литвак. – Чтоб не мучилась больше. Совершить такой вот акт человеколюбия.

Мышкин сначала онемел, потом подпрыгнул чуть ли не до потолка.

– Что? Что ты несешь, болван! – закричал он. – Мы построили? Добить? «Какой восторг», значит? А не твои ли соплеменники украли все бабки под видом перестройки и демократии, украли заводы и фабрики, землю, леса и воровать продолжают, и сейчас по сто миллиардов баксов вывозят в оффшоры каждый год?!

Литвак усмехнулся с нескрываемым презрением.

– С вашего позволения, герр Мышкин, или как вас там… товарищ Дима. Мои соплеменники воровали – да! Ровно столько воровали, сколько им предлагали и даже навязывали твои соплеменники, мой дорогой. И воровали они вместе. По общему согласию. И по общей любви. По любви к деньгам. Крали они все организованно – по квотам и под контролем КГБ. Моих соплеменников и сегодня здесь мелкий процент, а твоих – сто сорок миллионов. И Ельцина настоящая фамилия была не Рабинович, и Путина зовут, кажется, не Веня из Бердичева, а Вова из Питера.

– Ну, Путина ты уж того… – нехотя отступил Мышкин. – Хоть я в политике ни ухо, ни рыло, но даже мне видно, что он меняется… Вернул Крым – что может быть нагляднее. Не дал бандере Донбасс уничтожить. В Сирии исламистов бомбит. Значит, есть чем летать и бомбить. При Ельцине не было чем.

– Ха! И ты со своей клешней туда же – куда конь с копытом, – плюнув на пол, Литвак отхлебнул из бутылки. Посмотрел сквозь нее на свет, покачал озабоченно головой и вытер губы. – Если ты не полный идиот, – заявил он, – а идиот наполовину, то должен был заметить: Крым сам свалился ему в руки. Все сделали местные. Я многих там знаю, с детства. Десять лет они готовились к нападению со стороны Бандерляндии. И дождались момента. Опередили бандеру на каких-то два дня, когда те своего бывшего Януковича ловили, чтоб прирезать на волне «украинского патриотизма», который всегда был, есть и будет всего лишь восторгом прирожденного карателя. Тогда Володимиру оставалось только принять подарок и бантик сбоку привязать. А подарочек-то весит много! Такой еще удержать надо. Силу для таких подарков иметь надо… экономику, науку, армию… Но у него ничего, кроме дружков-олигархов. И бестолковых шестерок в коммерческой организации под названием «правительство РФ». И целый зрительный зал бесплатных клакеров и фанатов…

– Не должен был возвращать Крым? Отдать бандере на растерзание? – с вызовом спросил Мышкин.

– Почему? – добродушно отозвался Литвак. – Должен. Еще десять лет назад. Ты знаешь, я в Крыму родился. Мой отец был не ювелиром или подпольным цеховиком, а морским офицером. Подводником. Капитан второго ранга Моисей Соломонович Литвак! А? Звучит?

– Звучит… – легко согласился Мышкин. – Почти как адмирал Корнилов… – лицемерно добавил он.

– Адмиральские лампасы папаше не светили, – возразил Литвак. – Сам понимаешь, пятая группа инвалидности[6 - В советских анкетах для отдела кадров пятым пунктом значилась «национальность».]. Но все равно, боевой офицер. И умер он не от ран, а от огорчения, когда Ельцин отдал Крым бандерлогам. ЕБН и флот хотел отдать, как старую куртку, но хорошо, что такие, как адмирал Катасонов и мой папаша, не допустили… Но Крым все эти годы плохо лежал. Не Путин, так Обама взял бы. И не почесался бы. И плевал на всех хотел Барак Хусейнович.

– Значит, справедливо сделал Путин?

– Хвилософ из морга, ещё один Хома Брут, – едко заметил Литвак. – Запомни: справедливости требует только слабый! И только слабый к ней взывает. А сильный молча делает свое дело. И заставляет всех признать свои дела справедливыми. Так было при Юлии Цезаре, при Сталине, при Рейгане – так осталось и сейчас и в человеческом, и животном мире. И в растительном…

– И все ж таки, перемены обещал Вован… Модернизацию объявил. Импортозамещение… – застенчиво напомнил Мышкин.

– Вот-вот! – подхватил Литвак. – Ты только что сам подтвердил, что я, как всегда, прав… Ты, Дима, конституциональное воплощение типичной русской простоты! Которая хуже еврейского воровства. «Обещал»… «Объявил»… А вот если я сейчас, сию минуту здесь, в родном нашем морге, объявлю своему наивному коллеге и старому другу, тебе, то есть, объявлю, что я не Литвак, твой начальник еще вчера и системный алкоголик сегодня, а на самом деле марсианин? И пообещаю тебе – по дружбе! – мешок сладких марсианских пряников в плане импортозамещения. Ты мне поверишь?

– Конечно, поверю, – ухмыльнулся Мышкин. – Ты же друг мне. Врать не станешь.

– Не буду врать, – решительно подтвердил Литвак. – Не буду врать также, утверждая, что тебя можно чему-либо научить. Напрасное это дело.

– И снова я тебе верю – безоговорочно, – подтвердил Мышкин, но уже не так жизнерадостно. – Оброни еще одну жемчужину мудрости. Или две, – попросил он.

Литвак уже был пьян и хлопал глазами, как сова на солнце. Однако сарказм Мышкина до него дошел. И Литвак стал медленно и злобно трезветь.

– Хоть ты, Дима, и тупица, причем, безнадежный, но так уж и быть: из одной чистой жалости к тебе сообщу несколько пустяков, с помощью которых даже такой сибирский валенок, как ты, может определить, на каком свете он находится. Повальный маниакально-депрессивный психоз, который я назвал «crymus vulgaris», пройдет, и в сухом остатке смотри на несколько вещей. Первое: если в государстве стратегические отрасли в руках частника, а тем более, иностранца, то это не государство, а конюшня без ворот и без сторожа. Объективно. А субъективно – проститутка в последней стадии прогрессивного паралича. Ты знаешь, что энергомашиностроение и производство электричества – у немцев, что у них контрольный пакет?

– Не знаю, – промямлил Мышкин, совсем сбитый с толку. – Не врешь?

– Я же твой друг, ты сам сказал, значит, врать тебе не буду, – заверил Литвак. – Могу привести еще десятка два примеров. Только времени жаль. И без тебя сокращаю свою жизнь. Второе: ты политэкономию капитализма в институте учил?

– Как и ты, – обиделся Мышкин.

– Ну, я-то учил, – заявил Литвак. – И запомнил кое-что. Насчет финансов.

– Еще бы: исторически любимая для еврея тема, – уколол Мышкин.

– Потому и соображать умею – не в пример таким, как ты, – отпарировал Литвак. – Так вот учти: если учетная банковская ставка по кредитам в стране выше трех процентов, то развитие экономики становится невозможным в принципе. В любой стране, в любую эпоху, при любом строе – хоть при Нероне, хоть при Путине. А почем кредиты в Руссиянии?

– Честно говоря, не знаю.

– Плохо, что не знаешь. Я алкаш, почетный клиент вытрезвителя, еврей пархатый – знаю. А ты, мой начальник, не знаешь.

– Деньги, Женя, меня так остро не волнуют. Хотя я их тоже люблю.

– Я не про деньги, – возразил Литвак. – Деньги – это то, что у тебя в кармане. Финансы – нечто большее, это кровь экономики, это как кислород для нас. А твое патриотическое правительство установило для экономики собственной страны кредит в пятнадцать-двадцать процентов, коммерческие банки дерут и выше. Это смерть. Как если бы тебе предложили дышать воздухом, в котором не двадцать процентов кислорода, а два. Когда издохнешь?

– Быстро, – признался Мышкин. – Так ведь санкции… Из-за Крыма.

– Несчастный ты остолоп, – вздохнул Литвак. – Вот представь себе: я на тебя разозлился и решил наказать тебя санкциями. И предлагаю тебе, чтобы ты – добровольно! – каждое утро вместо яичницы с колбасой жрал собачье дерьмо с тротуара. Будешь жрать?

– Повременю, – твердо сказал Мышкин. – Но скорей всего не буду.

– Правильно. Ты себе хозяин. И сам выбираешь, яичницу жрать или собачье дерьмо. А кто заставил Центробанк, государственную контору, так задрать кредит? Обама? Значит, он, на самом деле, управляет руссияньским государством? Нет, твои кремлевские патриоты сами обескровили экономику. Самостоятельно и добровольно. Тогда зачем нам кремлевские «галерники» в руководителях? Без них одного Обаму прокормить дешевле выйдет. Все вы молитесь на Владимира Крымского, а он вам за это – наркотик марки «патриотизьм»! Бесплатный и каждый день. Включил телевизор, получил дозу и забылся – весь счастливый. И наконец, еще более важное: страна, где высшее образование платное, а отраслевая наука только что на наших глазах, под видом реформы Академии Наук, уничтожена «патриотическим» правительством, – такая страна не имеет будущего. Никакого. Даже виртуального.

Мышкин покрутил головой и тяжело вздохнул.

– Лучше бы ты молчал. Весь оптимизм мне ломаешь.

– Сколько он стоит, твой оптимизм? Я за него и гроша не дам.

– И вообще, – продолжил Мышкин., испытывая внутреннюю потребность отодвинуть от себя подальше то, что на него безжалостно свалил Литвак. – В чем-то ты, может, и прав, но не верю я в эти теории заговора…

– И правильно делаешь, – похвалил Литвак. – Поддержу тебя аргументом из жизни… Ведут на бойню овец. А вернее, они сами бегут, добровольно. И шустро так, спешат за своим президентом, роль которого выполняет на мясокомбинате специально выдрессированный козел-провокатор. Его дело – спокойно привести своих временных поданных, на площадку, где стадо оглушают электроразрядом. Так вот, наш козел бесстрашно идет – электричество для него выключено. И овцы за ним, потому что доверяют. Тут одна овца кричит: «А ведь нас убивать ведут!» Остальные на нее набросились: «Дура! Вечно ты со своими теориями заговора!» Усвоил?

Но Мышкин не ответил: на душе стало еще паскуднее.

Литвак снова посмотрел на свою бутылку, недоверчиво потряс ее.

– Странное дело! Куда он подевался?

– Это заговор против тебя, Моисеич… – напомнил Мышкин.