Наследство последнего императора. 2-й том

Сафаров снял пенсне, сложил его пополам и отправил в боковой карман своей длинной, до пят, солдатской шинели.

– Ты о чем? – осведомился он у Голощёкина.

– Все о том же, – буркнул Голощёкин.

– Послушай, Шая! – сказал Сафаров. – Ты здесь казаки-разбойники не устраивай. Что темнишь? Выкладывай! – приказал он.

– Выложу, – ответил Голощёкин. – Позже. Все узнаешь.

– Шая! Я партийный секретарь. А устав нашей партии распространяется и на тебя. Докладывай! Какое задание у тебя? От кого?

– Нет, Жора, – возразил Голощёкин. – Сейчас я тебе ничего не скажу. Да, ты у нас очень и совсем партийный секретарь. Но у меня свое задание и тоже от партийного секретаря. Он повыше тебя будет.

Яковлев резко затормозил у пыхтевшего паровоза: машинист на всякий случай держал пары.

– Трогай! – приказал Яковлев, легко поднимаясь в будку. – Немедленно!

– Поехали! – с готовностью отозвался машинист, берясь за медную ручку контроллера.

Паровоз пыхнул, взвизгнул, из-под колес повалил остаточный пар, черные клубы угольного дыма вырвались из трубы, колеса резко прокрутились на месте, и поезд осторожно начал движение.

Но вдруг резко затормозил и стал.

– Что такое? – крикнул комиссар, едва удержавшись на ногах.

– Красный! – ответил машинист, указывая черным пальцем на светофор. На этот раз сигнал светофора горел ярко – керосина в фонаре было достаточно.

Яковлев по внутреннему телефону вызвал ординарца и сошел на перрон. Гончарюк уже бежал к нему, черные ленточки его бескозырки колыхались на ветру.

Обменявшись несколькими словами с командиром, Гончарюк направился к начальнику станции. Тот сидел за своим рабочим столом и пил чай из самовара. По лысине начальника стекали капли пота, он вытирал ее время от времени смятым носовым платком.

Увидев матроса с «Авроры», начальник надел свою форменную фуражку – черную с малиновым верхом, но из-за стола не встал.

– Как себя ведешь? – Гончарюк гаркнул, словно находился не в кабинете железнодорожника, а на палубе своего крейсера, причем, в штормовую погоду. – Как держишь себя, сукин кот?! – матрос взвел курок револьвера. – Перед кем сидишь?! – он сунул холодный ствол начальнику под нос. – Перед тобой личный ординарец уполномоченного комиссара Совнаркома и ВЦИКа! Понял, гнида? Ну?!

– Да, ва… ваше благородие! Понял, – торопливо подтвердил начальник. Он резко вскочил, опрокинув стакан с чаем на карту расписаний поездов. – Да! – повторил он, прикладывая руку к козырьку. – Я очень хорошо понял!.. – и вытянул руки по швам.

– Не понимаете вы, сучьи дети, ничего, пока вам наганом в лоб не дашь… – проворчал матрос Гончарюк, опуская ствол. – Почему закрыл семафор? Почему не выпускаешь поезд?

– Без приказа военного коменданта никого выпускать не велено! – испуганно сообщил начальник.

– Вот тебе приказ! Четкий и ясный приказ! – заявил Гончарюк, он приставил дуло револьвера ко лбу начальника станции и надавил так, что железнодорожник покачнулся, потерял фуражку и едва не упал сам. – Исполнять! Немедленно! У тебя осталось двадцать секунд жизни. Дашь зеленый – проживешь больше. Иначе придется твоей бабе соскребать твои мозги со стенки ложкой. Посмотри в окно, обезьяна чугунная!

Начальник осторожно скосил глаза в окно и увидел, что главная орудийная башня поезда медленно повернулась и нацелила ствол семидюймовки прямо ему в голову.

– Сейчас, ваше благородие, товарищ командир! Сию минуту, сию секунду! – заторопился начальник. – Сейчас будет зеленый, и стрелочку сейчас переведем, откроем путь, гражданин уполномоченный комиссар.

– Ординарец я, ординарец! Это еще круче, чем комиссар! Комиссар сидит в поезде и ждет семафор. Ждать он не любит. А я люблю пострелять в лоб разным начальникам вокзалов.

Выйдя на перрон, Гончарюк увидел, как поднялась перекладина семафора и вместо красного огонька засветился зеленый. В тот же момент поезд мощно прокрутил колеса и стал медленно отходить от платформы. Гончарюк дождался, пока с ним поравняется штабной вагон, и запрыгнул в него.

В салоне Яковлева шло совещание.

– Таким образом, нам известно, что отряд в сотню штыков под командованием Заславского два с половиной часа назад отправился эшелоном в Тюмень, оттуда – в Тобольск. Что еще, Павел? – спросил комиссар.

Павел Зенцов с небольшим отрядом только что присоединился к Яковлеву.

– Мой доверенный успел только сообщить, что у Заславского приказ крепко помочь нам в случае необходимости. Но главное – внезапно. Чтобы никто из нас и пикнуть не успел.

– От кого конкретно приказ?

– Не сказал. Но отряд из резерва военного комиссара.

– Голощёкин… всё ясно. Садись, – сказал Яковлев и обвел взглядом присутствующих. – Прошу высказываться. Глафира Васильевна, даме – первое слово.

Она встала, вытащила из кармана куртки телеграфную ленту и сложенный листок бумаги.

– Пожалуйста, Василий Васильевич. Получилось.

Это была та самая шифрованная телеграмма из Москвы в Екатеринбург.

– Полагаю… – начала Новосильцева.

– Глафира Васильевна! – остановил ее комиссар. – Прошу вас, сидите. Иначе вы своим разлагающим примером всех нас заставите вытягиваться во фрунт, – усмехнулся он.

Она пропустила его реплику мимо ушей.

– Итак, – продолжила Новосильцева. – У нас уже имеется ряд данных, которые позволяют сделать первые прикидочные выводы. Точнее, предположения. Во-первых, в исполкоме нас встретили несколько раздраженно, но все же не так, как встречают явных врагов. Да, Голощёкин позволил себе хамские выходки, но вовремя остановился. Кстати, Василий Васильевич, позвольте мне воспользоваться своим привилегированным положением и сказать вам несколько неприятных слов.

– Я весь внимание! – отозвался Яковлев.

– Вы совершили большую ошибку. Вам не следовало унижать Голощёкина. Так вы только напрасно вызвали в нем дополнительный приступ ненависти. И теперь он и во сне будет думать, как вам каким-нибудь пакостным образом отомстить дополнительно. Даже вопреки мнению своих коллег по исполкому.

– Принимаю ваше замечание к сведению, – усмехнулся Яковлев. – Но положительную роль в истории товарищей Белобородова и Сафарова тоже не стоит преувеличивать. Арестовывать они нас не стали и стрельбу открывать побоялись. Значит, настоящие «гадости», как выразилась наша Глафира Васильевна, впереди. И плохо не то, что нам придется преодолевать их, а то, что они наверняка постараются застигнуть нас врасплох. Что же касается моего выпада в сторону Голощёкина… Да, наверное, не следовало макать его мордой в помойное ведро. Но Голощёкин, по моим наблюдениям относится к той породе людей, которых нужно в ответ валить немедленно. Бить один раз и сразу наповал. Они уважают только кулак. Да и надоел он мне, если сказать по правде, – усмехнувшись, добавил Яковлев.

– Не самая лучшая мотивация, – проворчала Новосильцева, а матрос посмотрел на нее с большим уважением: ему понравилось слово «мотивация». Комиссар оставил реплику без внимания.

– Позвольте?.. Мне все же кажется, – произнес бывший поручик Керженцев, – что мы имеем дело не с врагами, а с обычной революционной вольницей.

– Хороша вольница! – воскликнул командир эскадрона Шикин. – Хороша! Чуть ли не целый батальон снимается с места, захватывает пассажирский поезд, выбрасывает оттуда пассажиров и отправляется на перехват нашего отряда. И все это на глазах совдепов, чека и боевых групп ЧОНа. Кто может себе такую вольницу позволить? Все у них давно слажено.

– Что у вас, Павел Митрофанович? – спросил Яковлев, не отвечая Шикину.

– Позвольте товарищ комиссар, – поднялся Гончарюк.

Яковлев кивнул.

– У меня почему-то сильная уверенность, что, товарищи из Уралсовета приготовили нам роль брандера.