Алхимия. Руководство по изготовлению философского камня

Алхимия. Руководство по изготовлению философского камня
Николас Фламель

Николас Фламель, скромный нотариус из бедной семьи, прославился как создатель философского камня и эликсира жизни. Легенда гласит, что Николас в течение двадцати лет занимался расшифровкой древнего папируса, в котором содержался рецепт вечной жизни. В 1382 году ученый закончил свой труд и в одночасье стал баснословно богатым и… бессмертным. Официально ученый умер в 1418 году, но даже спустя два с половиной века после официальной кончины он появлялся в Парижской опере и путешествовал вместе со своей женой по Индии. Решив положить конец подобным слухам, правительство постановило вскрыть могилу Фламеля. Она оказалась пуста.

Предлагаемое издание содержит все знаменитые тексты величайшего из алхимиков, в том числе и «Тайное описание благословенного камня, именуемого философским».

Николас Фламель

Алхимия. Руководство по изготовлению философского камня

© ООО «ТД Алгоритм», 2016

* * *

Фламель, алхимия и колесо истории

В мире алхимической литературы, как в кэрроловском Зазеркалье, вещи никогда не являются тем, что о них говорят персонажи, – притом, что автор трактата, как правило, оказывается одним из них. Наиболее правдоподобные истории, представленные в этих текстах, служат не более чем символом, призванным передать подлинную фабулу тем, кто имеет уши и способность видеть за пределами привычных рационализаций – там, где время и последовательность событий сворачиваются в кусающую свой хвост змею. Как лучше всего представить современному читателю эту странную стилистику, много столетий назад ставшую одним из sine qua non герметической традиции? Очевидно, лишь следуя ей. Именно поэтому в названии данного эссе упомянуты понятия, кои кажутся на первый взгляд неразрывно связанными, но на поверку оказываются разделенными глубокой, если не бездонной, пропастью… Но об этом позднее. Для начала посмотрим на объект нашего исследования тем самым первым взглядом.

Итак, Николя Фламель. Французский герметический философ, которого Гюго ставил в один ряд с Аверроэсом и Гийомом Парижским; безусловно, удачливый алхимик, так как, будучи скромным клерком, стяжал богатство, вызывавшее зависть коронованных особ; несомненно, историческое лицо, оставившее после себя многочисленные документальные свидетельства своей благотворительной деятельности, недвижимость и даже надгробную плиту. История его жизни, изложенная им самим в предисловии к «Иероглифическим фигурам», многократно переписывалась и пересказывалась целой армией исследователей и биографов, начиная с семнадцатого века и заканчивая двадцатым, следы железных пальцев коего еще видны на шее человечества. Какова же его, в высшей степени правдоподобная, история?

В 1330 году, в семье небогатых, но, как отмечает сам Фламель, очень достойных и честных людей, родился мальчик Николя. Произошло это в городке Понтуаз, в двадцати пяти километрах на север от Парижа. Несмотря на скромный достаток, семья Фламелей дала ребенку приличное образование, хоть он и не слишком хорошо овладел латынью, на что сетовал впоследствии. Приобретя необходимые знания, Николя отправился в столицу зарабатывать на жизнь профессией общественного писаря и нотариуса. Поначалу он обосновался вместе с собратьями по цеху неподалеку от Кладбища невинных [младенцев], а затем, когда гильдия писарей переселилась в район церкви Сен-Жак де ля Бушери, переехал туда вместе со всеми. Его скромная контора, а точнее деревянная пристройка, ничем не отличалась от остальных; ее площадь была около полутора квадратных метров, то есть ровно столько, сколько нужно, чтобы разместить малюсенький стол и стул. Располагалась она на улице Писарей; в английских переводах Фламеля ее часто называют улицей Нотариусов, а в русском переводе «Собора Парижской Богоматери» Виктора Гюго даже «улицей Писателей», что уже слишком, потому что трудившиеся на ней еcrivains, конечно же, не были писателями – они были общественными писарями, нотариусами, каллиграфами и переписчиками книг, часто совмещая все эти профессии в одном лице. В частности, Фламель был известен как искусный «издатель»; книгопечатание еще не было изобретено, и создание рукописных копий было единственным способом тиражирования. Кроме того, он пользовался уважением среди парижской знати, потому что некоторые особенно оригинальничающие вельможи брали у него уроки письма, чтобы научиться писать на бумаге свое имя (размеры невежества в то время трудно себе представить). Жил Фламель фактически напротив своей конторы, на углу улиц Писарей и Мариво[1 - Название происходит от le petit marais, то есть «болотце». В наши дни эта улица носит имя Николя Фламеля.]; дом его был известен как «дом под Королевскими лилиями», так как над входом красовался барельеф с их изображением. У Фламеля в дневные часы всегда было много народу – его ученики и подмастерья старательно выполняли задание по переписыванию книг и копированию иллюстраций; там же радушный Фламель кормил их обедом.

Как-то раз, когда Николя стукнуло уже сорок, миловидная вдова, оформлявшая в конторе Фламеля документы на собственность, дала ему понять, что совсем не прочь снова выйти замуж и господин нотариус ей очень приглянулся. Хотя мадам Пернелль Лет? – так ее звали – была старше Николя, она выглядела довольно молодо и была обаятельна; желание оказалось взаимным. Свадьба не заставила себя ждать, так что вскоре в доме под лилиями зажила молодая семья. Новая хозяйка, имея некоторые сбережения, доставшиеся ей от покойного мужа, наняла кухарку и горничную; не то чтобы она была ленива или избегала домашней работы, но прокормить все увеличивающуюся ораву подмастерьев, столовавшихся в доме, и убирать за ними было не под силу одной женщине, а Фламели всегда с заботой относились к своим работникам и потчевали их от души. Сами же хозяева жили скромно, носили недорогую одежду и ели на глиняной посуде, зато качество блюд было хорошо известно за пределами дома… Но тут следует заметить, что в этой идиллии все же был один изъян.

Много лет назад, задолго до знакомства Фламеля с мадам Лета, его посетил удивительный сон. С неба к нему спустился ангел, держащий в руках большую старинную книгу, богато инкрустированную золотом. «Фламель, – сказал ангел, – посмотри на эту книгу. Ты не поймешь в ней ничего, равно как и все другие люди. Но настанет день, и ты увидишь в ней то, что больше никому видеть не дано». Николя протянул руку к книге, но в этот момент ангел вместе с ней стал быстро удаляться и в итоге растворился в золотистой дымке. Фламель не придал значения этому сну, пока с ним не произошел один интересный случай. Надо сказать, что, постепенно расширяя свое «книгоиздательское» дело, он занялся перепродажей редких книг, так что его дом отчасти принял на себя функции букинистической лавки. И вот в один из дней 1357 года по цене два флорина им была приобретена красивая старинная книга, написанная не на бумаге или пергаменте, а на чем-то очень плотном, напоминавшем кору молодого дерева. Фламелю часто попадались алхимические труды, он даже переписывал их по заказу, но особого интереса у него этот предмет не вызывал; и все-таки эта книга была точь-в-точь похожа на ту, которую ему показал во сне ангел. На первой странице ее значилось: «АВРААМ ЕВРЕЙ, ПРИНЦ, СВЯЩЕННИК, ЛЕВИТ, АСТРОЛОГ И ФИЛОСОФ, ПРИВЕТСТВУЕТ ЕВРЕЙСКИЙ НАРОД, ГНЕВОМ БОЖЬИМ РАССЕЯННЫЙ СРЕДИ ГАЛЛОВ». Книга содержала прекрасные цветные иллюстрации и текст на латыни, а также слова на «неизвестном древнем языке», который Фламель принял за греческий, хотя, скорее всего, это был иврит. Николя был столь заинтригован, что день и ночь проводил за изучением этого труда, суть которого состояла в обучении еврейского народа искусству трансмутации металлов и получения алхимического золота, которым автор рекомендовал платить подать Римскому императору. Несмотря на то что, казалось бы, Фламель уже начал разгадывать смысл некоторых символических иллюстраций и понимать modus operandi[2 - Способ действия (лат.).], он нигде не находил намека на то, с какой же материей изначально следует работать; немудрено, ведь адепты никогда не могли себе позволить в письменной форме открыто называть это вещество, заключающее в себе главную герметическую тайну. Но у кого же искать помощи в этом деле? Как получить разгадку первоматерии? Снедаемый такими мыслями и сомнениями, молодой супруг часто уединялся у себя в комнате, был весьма рассеян и вздыхал без видимой причины, чем вызвал серьезное беспокойство мадам Фламель. Однажды Николя сдался и уступил настойчивым расспросам супруги. Он поделился с ней своей тайной, и – весьма неожиданно – загадочная книга настолько заинтересовала Пернелль, что основным вечерним времяпровождением обоих молодоженов с того момента стало совместное рассматривание прекрасных иллюстраций и высказывание предположений касательно их символического смысла. В этом месте мы с вами, уважаемый читатель, незаметно и вполне в духе постмодернизма вплываем в русло основного повествования книги, известной как «Иероглифические фигуры»; нам не помешает проплыть еще немного дальше, по воле волн фламелевского сюжета.

Николя, осознав, что без посторонней помощи они с Пернелль так и будут теряться в догадках, коротая дни до самой смерти, принимает единственно правильное – и безопасное – решение. Он без особого труда, поскольку в этом и заключается его профессия, копирует иллюстрации из книги Авраама Еврея, а саму книгу хорошенько прячет в доме. Копии же он, соблюдая осторожность[3 - Осторожность была совсем нелишней – в 1317 году папа Иоанн XXII издал знаменитую буллу против алхимиков (Spondent quas non exhibent), содержащую, в числе прочих, такие слова: «…Если у тех, кто нарушает закон, недостаточно средств для того, чтобы уплатить штраф, они могут быть наказаны другими способами». Какими именно были эти способы, нетрудно догадаться. Кстати, по иронии судьбы, Иоанн XXII сам был тайным алхимиком и автором двух известных трактатов (Об искусстве трансмутации и Эликсир философов); можно предположить, что он просто хотел прояснить для себя некоторые моменты магистерия, при помощи своего нового закона выявляя потенциальных адептов и приглашая их для беседы в подвалы инквизиции.], начинает показывать людям из числа своих клиентов, которые, по его мнению, могли бы помочь в этом деле. Однако большинство из них не понимали даже, о чем идет речь в удивительном манускрипте Фламеля. Когда же Николя объяснял, что труд этот посвящен «благословенному камню философов», его собеседники начинали улыбаться, а некоторые позволяли себе откровенно подшучивать над свихнувшимся нотариусом. И все же в один прекрасный день он продемонстрировал свои картинки доктору медицины, некоему мэтру Ансольму, который – как показалось Фламелю – был весьма искушен в алхимии; тот страшно обрадовался, что копия такого ценного манускрипта попала к нему в руки. Он доходчиво и правдоподобно разъяснил Николя смысл рисунков, и в результате этого прекрасного разъяснения Фламель провел в лаборатории, которую оборудовал в подвале своего дома, двадцать один год – разумеется, с нулевым результатом. В конце концов, немолодая уже семья Фламелей сделала вывод, что они пошли по неправильному пути и о советах господина Ансольма следует забыть. В шестьдесят с лишним лет Фламель вернулся туда, откуда начинал. Но алхимик не пал духом, а решил предпринять весьма серьезный шаг: он отправится в паломничество в Испанию, в город Святого Иакова, на покровительство коего всегда рассчитывал, и там, среди множества синагог, найдет иудея духовного звания, который разъяснит ему истинный смысл книги Авраама.

Итак, взяв посох и накидку пилигрима, Фламель отправляется в путь. Галисийский город Сантьяго де Компостела, ныне являющийся столицей автономной области Ля Корунья на северо-западе Испании, был одним из важнейших пунктов паломничества последователей католической религии начиная с IX века, когда вблизи него обнаружили останки, приписываемые Святому апостолу Иакову. В 1128 году там была заложен собор Святого Иакова, в котором находилась могила с захороненными в ней мощами, предположительно принадлежащими великому апостолу; поездка Фламеля не была чем-либо экстраординарным, она скорее соответствовала репутации набожного человека, закрепившейся за Фламелем. После долгого пути он благополучно завершает паломничество молитвой в соборе и начинает обратный путь – не найдя, как рассчитывал, знающего иудея в синагогах Сантьяго. Во время путешествия домой он останавливается в кастильском городе Леоне, где встречает Мэтра Канчеса, радость которого при известии о том, что книга Авраама Еврея найдена, не знает пределов. Это именно тот человек, который нужен Фламелю; удовлетворившись сообщением, что книга находится у Фламеля дома, в Париже, господин Канчес немедленно отправляется вместе с ним во Францию, по дороге разъясняя все загадки манускрипта внимающему ему Николя. Из Леона они едут в Овьедо, а затем в Сансон, где пересаживаются на морской транспорт, доставивший их на французский берег; логично предположить, что высадились они в Ля Рошель, уже в XIV веке известном как крупный торговый и военный порт на западе Франции. Далее они следуют через Орлеан по направлению к Парижу, но тут мэтра постигает несчастье – рвота, явившаяся следствием морской болезни, не только не оставила его, но еще усилилась, и Канчес, не вставая с постели в Орлеанской гостинице, умирает на руках Фламеля – конечно, успев рассказать ему все секреты Великого делания. Похоронив компаньона и заказав за упокой его души ежедневную мессу, Николя благополучно добирается до Парижа, где его встречает с распростертыми объятиями верная Пернелль.

Итак, паломничество завершено. Все соответствует приметам времени, ничто не нарушает стройной сюжетной линии средневекового романа – простите, автобиографии Фламеля. Есть, правда, несколько странных моментов, иногда просвечивающих сквозь ткань повествования, подобно турецким туфлям, что предательски выглядывали из-под сутаны прелата в романе Яна Потоцкого[4 - Имеется в виду роман «Рукопись, найденная в Сарагосе».]. Например, где-то на середине своего пути в Галисию Фламель останавливается в Монжуа, городе, название которого он пишет как Montjoye; во Франции есть только один Montjoi, лангедокский городок недалеко от Перпиньяна, каковой никак не мог оказаться у него на пути, поскольку расположен гораздо ближе к Средиземному морю, чем к Бискайскому заливу. Есть другой город, который подходит на эту роль, – кастильский город Монтехо (Montejo), однако переводить его название на французский как Монжуа, мягко говоря, некорректно: если только название это, то есть гора радости (Montjoie), не играет очень важной роли во всей истории паломничества: гора радости философов, над которой сияет звезда Святого Иакова Компостельского (значащее имя, конечно: Compostela, звездное поле)… Быть может, и другие названия – и имена – имеют не менее важное значение в повествовании Фламеля? Фулканелли, par excellence адепт ХХ века, в своем труде «Обители философов» разъяснил алхимическое значение каждого символа[5 - См.: Fulcanelli. Les Demeures Philosophales. J.-J.Pauvert, 1964. T. 1. Р.437–460.] – а ими являются практически все имена собственные, – в книге Фламеля «Иероглифические фигуры». Разъяснил и сделал вывод, что персонаж, носящий фамилию Фламель, совершил свое длительное и плодотворное паломничество к Святому Иакову, не выходя за пределы лаборатории в подвале дома на углу улицы Писарей и Мариво.

К этой мысли мы еще вернемся позднее. А пока, покинув плавное течение сюжета «Иероглифических фигур», вернемся к историческим документам. Вышеизложенную концепцию жизни алхимика Николя Фламеля, в основе которой лежит обнаружение им легендарной книги Авраама Еврея, и обретение учителя в лице испанского еврея по имени Канчес, то есть события, описанные им же самим в предисловии к «Иероглифическим фигурам», разделяли многочисленные исследователи жизни и творчества великого французского адепта[6 - Достаточно назвать несколько: Albert Poisson. Nicolas Flamel, sa vie, ses fondations, ses oeuvres. Biblioth?que Chacornac, Paris, 1893; Eug?ne Canseliet. Nicolas Flamel // La Tour Saint-Jacques. 1956. № 2–3; Жак Садуль. Алхимики и золото. 1995.]. Пожалуй, единственной и беспримерной по глубине анализа альтернативной версией до недавнего времени была лишь та, что предложил Фулканелли в 1930 году, когда вышло первое издание его «Обителей»… Какие же еще биографические факты мы можем почерпнуть из этих книг? Скажем, большое внимание всегда уделялось дате смерти – официально зафиксированной! – человека по имени Николя Фламель. Умер он через девятнадцать с половиной лет после своей супруги Пернелль, 22 марта 1417 года (иногда указывается 1418 год, но это неточность), оставив заверенное по всем правилам завещание (включая предполагаемую надпись на могильной плите), датированное ноябрем 1416 г. Что же тут такого подозрительного? Дело в том, что 22 марта, день весенного равноденствия, когда солнце входит в знак Овна, является традиционным днем начала Великого делания – красивая деталь в биографии алхимика, не правда ли? Зная, что универсальное лекарство[7 - Одно из названий Философского камня (Medicina Universalis). Смысл его состоит в том, что подлинный Камень «лечит» несовершенство всех вещей и творений – от металлов до живых организмов. – Примеч. авт.], коего у Фламелей был нескончаемый запас, во много раз удлиняет жизнь адепта[8 - Согласно традиции, регулярно принимающий красную тинктуру (как предписано в «Завещании» Фламеля) может прожить столько, «сколько отпущено богом», то есть фактор старости не исключается, но исключается фактор болезни и разрушения под действием внешних токсинов. Другими словами, алхимик может жить до тех пор, пока не исчерпаются «потенциальные ресурсы организма», как говорят современные геронтологи (то есть не менее 120 лет).]. Можно предположить, что смерть обоих Фламелей была мистификацией, выполненной по всем законам жанра, с могильной плитой и записью в церковной книге. Согласно легенде, после того как воспоминания о Фламеле были захоронены в его родной Сен-Жак-дела-Бушери, он сам отправился в Швейцарию, где его ждала (целых двадцать лет?) живая и здоровая супруга. Последующие три столетия они занимали себя путешествиями по Индии и Ближнему Востоку[9 - См.: Жак Садуль. Алхимики и золото. 1995. С. 89–90.], причем вера в их благополучное существование была настолько сильна, что кроме многочисленных туманных свидетельств о встрече с Фламелями в разных экзотических странах сразу несколько добропорядочных парижан в один голос заявили, что видели чету Фламелей вместе с их сыном, родившимся в Индии, проследовавших в ложу Парижской оперы одним прекрасным вечером … 1761 года[10 - См.: Holmyard. Alchemy. Dover, New York, 1990. Р. 247.]. В числе прочих фактов иногда цитируют известную историю, упоминаемую Борелем в его «Сокровищнице»[11 - Pierre Borel. Trеsor de Recherches et Antiquitez Gauloises et Fran?oises, reduites en Ordre Alphabetique. A. Courbе, Paris, 1655.]: когда французского короля стали раздражать слухи о баснословном богатстве некоего Фламеля, он – вполне логично – отправил к нуворишу налогового инспектора, господина де Крамуази. Реакция Николя была вполне в духе времени (точнее, в духе всех времен и народов) – правда, он не стал нагружать карманы инспектора презренным металлом, а отсыпал ему немного порошка, который, согласно воспоминаниям потомков, в течение многих поколений хранился в семье де Крамуази. В докладе же королю было указано, «что господин Фламель живет в очень стесненных условиях, ест из глиняной посуды, и слухи о его богатстве весьма преувеличены». Несмотря на анекдотичность ситуации, не следует забывать, что описанная королевским налоговым инспектором ситуация фактически соответствовала действительности. С момента получения Фламелями в 1382 году красной тинктуры, то есть Философского камня, они ни су не потратили на себя; огромные средства, которыми теперь распоряжался Николя, вкладывались в постройку больниц, церквей и приютов для бедных (один из таковых, кстати, сохранился под номером 51 на улице Монморанси; он был заложен Фламелем в 1407 году, о чем сообщает ныне существующая памятная табличка).

Весьма очевидным доказательством активной общественной деятельности Фламелей, убежденных пропагандистов алхимического искусства, служат барельфы с изображением герметических символов, или фигур, каковые Николя располагал почти на всех зданиях, чьи постройку или ремонт финансировал; в качестве примера можно привести арку на Кладбище невинных, подробно описанную в «Иероглифических фигурах», а также барельефы церкви Сен-Жак де ля Бушери, простоявшей целой и невредимой вплоть до 1797 года. Несмотря на то что церковь была разрушена, похороненная под ее обломками могильная плита (прошу прощения за странный каламбур) неожиданно объявилась в середине XIX века в антикварной лавке на берегу Сены, откуда перекочевала – уже насовсем – в музей Клюни. Парижский антиквар купил плиту у бакалейщика, который много лет использовал ее в качестве стола для рубки зелени. В верхней части плиты изображены три фигуры – Святой Петр с ключом в руке, Христос со скипетром и Святой Павел, вооруженный мечом. Между Спасителем и Апостолом Петром изображено солнце, а между Апостолом Павлом и Иисусом – луна. Под эпитафией, описывающей фламелеву благотворительность, расположена надпись по-латыни, гласящая: Domine Deus in tua misericordia speravi[12 - Господь Всевышний, на твое милосердие уповаю (лат.).], а далее, под изображением покойника, – по-французски: «Я вышел из праха и возвращаюсь в прах, / Направляю душу к тебе, Иисус Спаситель Человечества, прощающий грехи».

Итак, начиная с этого момента мы попытаемся хотя бы контурно очертить смысл некоторых «фактов» из биографии этого герметического философа. Некий Николя Фламель изобразил на своем надгробии все основные элементы Великого делания: меч в руке Святого Павла символизирует тайный огонь философов, скипетр Спасителя – Первоматерию делания, а ключ в руках Апостола Петра – философское растворение, являющееся ключом к магистерию; покойник, изображенный в нижней части надгробия, символизирует не столько мертвого парижского писаря, сколько важнейший этап делания, разложение, без которого нельзя продвинуться ни на шаг. Солнце и луна, без сомнения, символизируют Солнце и Луну философов, то есть их истинные Золото и Серебро. Иными словами, перед исследователем предстает множество увековеченных в камне и на бумаге свидетельств, подтверждающих, что житель Парижа, скромный клерк по имени Николя Фламель, строил здания на собственные деньги, кои, при всем уважении к его трудолюбию, нельзя было заработать, сидя в нотариальной конторе, и украшал эти здания символикой, подтверждающей его глубокие познания в области так называемого Королевского искусства, то есть алхимии. Конечно, эти деньги вполне могли иметь своим происхождением сундучок вдовы Лета; к тому же, как становится ясно из текста «Иероглифических фигур», герметические символы часто могут быть интерпретированы вполне в духе христианской теологии, и наоборот. Нам известны детали его биографии, включая годы рождения и смерти, но все же последняя дата слишком символична для того, чтобы соответствовать действительности. Теперь попробуем проследить, к чему нас может привести поиск других символов в жизни этого адепта, для чего обратимся к упоминавшейся выше работе Фулканелли. В «Обителях философов» автор напоминает нам, что, согласно легенде, Раймонд Луллий также совершил паломничество к Сантьяго де Компостелла (ровно за сто лет до Фламеля) и что большинство адептов во все времена прибегали к подобной же аллегорической форме изображения своего пути познания материи и обретения Философского камня. Что же касается главного героя книги «Иероглифические фигуры», то Фулканелли указывает на символичность его имени: Николя по-гречески значит «победитель камня»; фамилия же Фламель происходит от латинского Flamma, то есть «пламя», или «огонь»[13 - Фамилия самого автора этой критики, Фулканелли, является псевдонимом, основанным на слове vulcan, каковое также является именем римского бога огня.]. В свою очередь, имя обретенного Фламелем в Испании учителя, мэтра Канчеса, представляет собой аллегорическое название белого сульфура философов, характерной особенностью которого является сухость (по-гречески Последователь «сухого пути» в алхимии, Фулканелли сразу же обращает внимание на странное решение, которое после знакомства Николя с Канчесом принимают компаньоны, – они решают добираться до Франции морем, а не по земле, что символизирует «влажный путь», которому в итоге будто бы отдается предпочтение. Фламель, то есть огонь, благополучно добирается до Орлеана (or-lеans, что можно перевести как «там находится золото»), в то время как Канчес, то есть Сульфур, погибает вследствие продолжительной рвоты, каковая в алхимии служит знаком растворения и разложения: вот он, тот самый труп, изображенный на фламелевом надгробии под словами Domine Deus in tua misericordia speravi! Дорога домой на корабле как символ Влажного пути явно указывает на то, в каком ключе следует понимать все дальнейшее изложение автора «Иероглифических фигур» и описываемых им символических картин. Паломничество, «сухой путь», не принесший желанного плода, привел Фламеля к пониманию истинного Сухого пути, который, однако, не может быть описан прямо без нарушения герметической тайны, величайшего табу Сынов Гермеса, и поэтому изложение этого делания может быть осуществлено лишь в терминах философии влажного пути (к этому приему прибегал не только Фламель), буквальное следование которому обрекает делателя на долгие и безуспешные поиски, которые неизменно завершаются поражением. Говоря это, мы говорим слишком много, но надежда помочь имеющему уши стоит этого риска.

Изначально же читателю следовало обратить внимание на одну странную деталь: дорогая старинная книга досталась Фламелю всего за два флорина, чему он искренне удивляется в предисловии к «Иероглифическим фигурам». Дело в том, что эти самые два флорина и есть примерная необходимая сумма для приобретения материалов, используемых в Великом делании, – в соответствии с экономическими условиями XIV столетия, конечно. В середине XVII века Ириней Филалет называет несколько отличную цифру: «Как ты видишь, работа наша стоит не более трех флоринов…»[14 - См.: Alchemical works: Eirenaeus Philalethes Compiled. Cinnabar, Boulder, 1994. Р. 412.], что, с учетом инфляции, вполне совпадает с рекомендациями Фламеля. К началу XII века папирус полностью выходит из употребления, и тот факт, что книга была написана «на коре молодых деревьев», конечно же, эксплицитно указывает на египетское и «древнее» происхождение книги, но кроме этого – что гораздо важнее – также указывает на металлическую природу Первоматерии в рамках алхимической символики. Что же мы имеем в итоге? Не только мэтр Канчес и паломничество в Галисию могут считаться аллегорией и мистификацией, но и сам господин Фламель со своим хозяйством, домом, женой и благотворительностью оказывается не более чем литературным персонажем. Не слишком ли это смело, даже при всем уважении к имени адепта Фулканелли? Нет, не слишком. Скорее, слишком близко к истине. В мире алхимиков наличие аллегории и мистификации совсем не означает ложности или незначительности личности автора и его трудов; совсем напротив, вопросы аутентичности произведений и времени их написания предстают сложнейшими, и часто неразрешимыми, загадками – и чем важнее и откровеннее труд, тем сложнее загадка.

Вообще говоря, всех герметических авторов можно разделить на четыре группы: подлинные авторы, не скрывающие своего имени и обладающие документально подтвержденной биографией (это самая малочисленная категория – Михаэль Майер, Монте-Снидерс, Сендивогий); анонимные авторы, скрывающиеся под именами великих ученых, теософов и других персонажей прошлого, пользующихся авторитетом и служащих своего рода «прикрытием» и защитой для традиции (псевдо-Раймонд Луллий, псевдо-Аристотель, псевдо-Фома Аквинский и т. п.); авторы, скрывающиеся под оригинальными псевдонимами (их биографии, как правило, обрывочны и недостоверны – Ириней Филалет, Ламбспринк, Фулканелли, Камала Джняна, Арчибальд Кокрен); и наконец, авторы, имеющие весьма правдоподобные имя, биографию и окружение, которые на поверку оказываются чистой фикцией, дымом, маревом, клетчатым гражданином в пенсне. К последним, конечно же, относится бенедиктинский монах Василий Валентин, аббат Вестминстерский Кремер и – к этой мысли приходит большинство современных исследователей, не отягощенных карьерными амбициями и сочувствующих Сынам Гермеса, – господин общественный писарь Фламель. Хотя в случае нашего героя дело обстоит еще сложнее. Если при попытке установить личности Василия Валентина и Кремера очень легко выясняется, что в бенедиктинском ордене никогда не было такого брата-алхимика, а в Вестминстерском аббатстве никогда не было аббата по фамилии Кремер, то в случае Фламеля у нас имеется множество доказательств его существования. В чем же тогда проблема? Может, легенда говорит правду? Но проблема возникает не столько из-за биографии парижского нотариуса, сколько из-за его литературного наследия. Несомненно, в XIV веке жил человек, жертвовавший деньги на приюты для бедных и церкви, под именем Николя Фламель. Но большинство фактов его биографии мы знаем из его собственного трактата «Иероглифические фигуры», а трактат этот, хотя ему следовало быть написанным в начале XV века, впервые предстает перед глазами публики в 1612 году, когда в Париже из печати выходит книга Trois traiсtez de la philosophie naturelle non encore imprimez[15 - «Три трактата по натурфилософии, ранее не публиковавшиеся» (лат.).]. В качестве второго трактата этого сборника выступают «Иероглифические фигуры Николя Фламеля, писаря, находящиеся на четвертой арке Кладбища невинных в Париже, по правую руку, если входить со стороны улицы Сен-Дени, с разъяснением упомянутого Фламеля, посвященные трансмутации металлов и ранее никогда не публиковавшиеся. Перевод с латыни П. Арно, Шевалье». Нелишне будет заметить, что «латинский оригинал», с которого этот труд переводил на родной французский Шевалье Арно, никто, кроме него, никогда не видел. Также стоит вспомнить, что весь вышеназванный трактат построен на анализе аллегорий, содержащихся в найденной автором Книге Авраама Еврея[16 - Существует мнение, что этой книгой мог быть каббалистико-алхимический трактат под названием Эш Мезареф («очищающий огонь»), изначально написанный на иврите; тем не менее ныне известные редакции этой работы доказывают отсутствие прямой связи между ней и «Иероглифическими фигурами» (см., напр.: Кнорр фон Розенрот. Aesch Mezareph, или Очищающий огонь // Тайные фигуры Розенкрейцеров. Ваклер, Киев, 1997. С. 201–223). В XVIII веке под псевдонимом «Авраам Елеазар» была опубликована работа Donunm Dei, которую также называют «Книгой Авраама Еврея» (см.: Р. Авраам Елеазар. Древнее Химическое делание, Пор-Рояль. Киев 2006).]. Как вы можете догадаться, о существовании этой книги известно только со слов Фламеля – ни она сама, ни даже копии с нее вне контекста «Иероглифических фигур» тоже никому и никогда не были известны. По многим признакам, для перечисления которых требуется отдельная книга, современные исследователи пришли к выводу, что текст «Иероглифических фигур» не мог быть написан ранее XVII века и, следовательно, не имеет отношения к нотариусу, жившему в доме под лилиями за два столетия до этого. Наиболее осведомленный в этой области человек, фактически посвятивший жизнь изучению «дела» Николя Фламеля, Клод Ганьон, в своей фундаментальной работе, название которой можно перевести как «Фламель под следствием»[17 - Claude Gagnon. Flamel sous investigation. Editions le Loup de Gouthiers, Quеbec, 1994. – Примеч. авт.], высказывает предположение, что «Иероглифические фигуры» были написаны крупнейшим издателем герметических книг Бероальдом де Вервилем[18 - Fran?ois Beroalde de Verville, в частности, известен как редактор и издатель Le Tableau des Riches Inventions (Paris, 1600 – первый французский перевод «Сна Полифила» Франческо Колонна, знаменитый своими гравюрами), Le Voyage des Princes Fortunez (Paris, 1610) и многих других.] в том же году, когда вышло первое издание Трех трактатов по натурфилософии, или чуть раньше; он основывает свои наблюдения на том, что большинство идей, высказанных в этом трактате, почерпнуты автором из Artis aurifera quam chemicam vocant antiquissimi auctores, опубликованного Петером Перна в 1572 году в Базеле и в деталях известного господину де Вервилю. Кроме того, Шевалье Арно является слегка искаженной анаграммой имени Бероальд де Вервиль. Клод Ганьон также сумел отыскать запись библиотекаря, служившего в XVIII веке в библиотеке Сент-Женевьев; в ней упоминается ныне утерянный трактат под названием «Приключения Али эль Москлана, известного как Халиф Сломнял, переведенные с арабского Раби эль улле де Деон», датируемый 1582 годом. Ганьон отмечает, что странное имя переводчика представляет собой опять-таки анаграмму имени Бероальд де Вервиль, в то время как имя главного героя (Slomnal Calife) является не чем иным, как точной анаграммой имени Николя Фламель. Другими словами, перед нами типичный по своему «анамнезу» алхимический трактат – книга, написанная спустя примерно двести лет с момента смерти предполагаемого автора и основанная на произведении, которого никогда не существовало. Настоящим автором ее вполне мог быть издатель, или же – кто знает? – анонимный адепт XVI века, навсегда исчезнувший под маской общественного писаря Николя Фламеля и увековечивший себя в его имени. А мог быть и не менее умело сохранявший инкогнито адепт, живший в Париже в начале XIV века, хорошо знакомый с писарем Фламелем и передавший ему свою рукопись с точными указаниями, когда ее можно будет опубликовать, а также, возможно, и денежные средства, необходимые для поддержания легенды. Причем эта последняя версия весьма точно совпадает с силуэтом иной истории, случившейся шестью веками позднее в лангедокском местечке Ренн-ле-Шато с аббатом Беренже Соньером и его загадочной находкой, будто шили их по одному лекалу…

Как же обстоит дело с другими трудами французского мастера, коих нам известно еще три[19 - Пятая работа, приписываемая Фламелю, которую часто путают с упоминаемой ниже Le Dеsir Dеsirе вследствие идентичности названия, большинством исследователей считается апокрифической. Ее чаще всего упоминают как Trеsor de la Philosophie («Сокровищница философии») или Le Livre des Six Paroles («Книга Шести слов»), чтобы не путать с тем Le Dеsir dеsirе, который представлен в манускрипте Biblioth?que Nationale Ms Fan?ais #19978 и перевод коего приводится в данном сборнике. Текст «Кнгиги Шести слов», скорее всего, написан в XVII веке, и его стилистика сильно отличается от фламелевской. По содержанию трактат носит скорее спекулятивный характер и ограничен рассуждениями о Тайном огне и процессе растворения. Он впервые стал известен после публикации в 1629 г. и не может являться частью фламелевского корпуса независимо от авторства последнего.]? Самой лаконичной и, пожалуй, наиболее интересной в литературном отношении является работа под названием Краткое изложение философии, или скорее Сумма философии, поскольку в названии явно чувствуется намек на Фому Аквинского. Эта небольшая поэма, в которой излагаются основная герметическая концепция природы металлов и условия их трансмутации, была впервые опубликована в 1561 году, то есть за полвека до «Иероглифических фигур», в составе небольшой антологии «О трансмутации металлов: три старинных трактата в стихах»[20 - Jean de La Fontaine. De la transformation metallique: trois anciens traictez en rithme Fran?oises. Guillaume Guillard, Paris, 1561.]. Историк герметико-алхимической традиции Николя Ленгле Дюфренуа предполагал, что Краткое изложение философии было написано Фламелем в 1409 году[21 - См.: Nicolas Lenglet du Fresnoy. Histoire de la Philosophie Hermеtique. Paris, 1742. T. 1. Р. 219. – Примеч. авт.]. Интересно, что сопоставление несколько наивной стихотворной манеры Краткого изложения и надписей, оставленных Фламелем на различных памятниках (в частности, на надгробии его супруги Пернелль), демонстрирует, что эти тексты действительно могли быть написаны одним и тем же человеком. Так что, возможно, эта поэма действительно имеет непосредственное отношение к Фламелю – или скрывавшемуся под этим псевдонимом анонимному адепту XV века. Что же касается другой работы, самой длинной из всех, Книги прачек[22 - Это название используется нами в сборнике переводов основных работ Фламеля по причинам, которые будут указаны ниже.], то вплоть до ХХ века она была известна только лишь в виде манускриптов и чаще всего именовалась Книгой наижеланнейшего из желаемого по первым строкам повествования[23 - «Ci commence la vraie pratique de la noble Science d’Alchimie. Le Dеsir dеsirе, et le prix que nul ne peut priser de tous les Philosophes composе, et des livres des anciens pris et tirе, ci en somme avons abrеgе…»]. Представленный в русском издании[24 - Никола Фламель. Алхимия. СПб.: Азбука, 2001. 384 с.] перевод выполнен на основе рукописи из Национальной библиотеки в Париже[25 - Biblioth?que Nationale, MS Fran?ais № 19978.], датируемой XV веком.

Этот документ представляет собой стопку из 126 листов пергамента размером 15?11 см, заполненных каллиграфически выписанным готическим текстом, который завершают слова: «Настоящая книга принадлежит Николя Фламелю из общины Сен-Жак де ля Бушери, и написана она его собственной рукой». Прекрасный пример инструкции по лабораторной алхимии, Книга прачек посвящена так называемой Второй работе, состоящей из операций увлажнения и кальцинации. Ее название Le Livre des Laveures дословно переводится со старофранцузского как «книга стирок»; и действительно, каждый этап работы в ней называется Стиркой. Однако в современном французском слово laveur означает «мойщик», то есть в некотором смысле прачка мужского рода; значение же образа женщины, стирающей белье, в алхимии трудно переоценить. Например, в третьей эпиграмме «Убегающей Аталанты» под девизом Следуй примеру женщины, стирающей белье, Майер пишет: «Пусть тот, кто любит тайные доктрины, / Ни одного намека не пропустит. / Ты видишь женщину, что стиркой занята / И добавляет в чан воды горячей? / Ее примеру следуй, а не то познаешь пораженье / И с тела черного не смоешь грязь»[26 - Михаил Майер, Убегающая Аталанта / пер. Г. Бутузова. М.: Aenigma, 2004. С. 61.]. Именно этому процессу смывания алхимической грязи и посвящена Книга прачек – а что еще представляет из себя алхимия, как не «отделение нечистот от чистой субстанции»?[27 - См.: Martinus Rulandus. A Lexicon of Alchemy. Frankfurt, 1612. Р. 20.]

Заключительной работой в данной антологии вполне логично стало Завещание Фламеля. Упоминание об этом тексте впервые встречается в «Ежегоднике» Фрерона за 1758 год, в письме за номером XI, без подписи[28 - Lettre XI, sur l’Essai d’une histoire de la paroisse de Saint-Jacques-de-la-Boucherie // Frеron. Annеe Littеraire. 1758. T. VII. Р. 259–261.]. Анонимный автор этого письма, кстати, вступает в полемику по поводу того, был исторический Фламель алхимиком или нет, – и в доказательство своего положительного мнения по этому вопросу приводит воспоминания Пернети[29 - Дом Антуан-Жозеф Пернети (1716–1801) – бенедиктинец конгрегации Сен-Мор; известен как библиотекарь Фридриха II, создатель авиньонского герметического общества и автор нескольких весьма важных работ по герметической философии (см., напр.: Дом Антуан-Жозеф Пернети. Мифы Древнего Египта и Древней Греции, приводимые без тайн и по общему принципу с объяснением иероглифов и Троянской войны, Пор-Ройял. Киев, 2006. 526 с.)], который будто бы видел некий алхимический манускрипт, принадлежащий руке Фламеля, датированный 1414 годом. Он представлял собой карманный молитвенник, на полях которого был написан алхимический трактат. В нем Фламель обращается к своему единственному наследнику, сыну Изабель, сестры его дражайшей супруги; наставления дяди, конечно же, представляют собой рецепт получения Тинктуры философов. В 1762 году уже сам Дом Пернети выступает во французском «Ежегоднике»[30 - Lettre II // Frеron. Annеe Littеraire. 1762. T. III. Р. 24–35.], на этот раз приводя отрывки из Молитвенника, как известна нам эта работа по-французски, или Завещания, как принято озаглавливать ее переводы, каковой традиции следует и данный русский перевод. Вряд ли стоит сомневаться, что анонимным автором первого письма был кто-то другой; несомненно, Антуан-Жозеф написал и его, а также – как считают многие исследователи – и само «Завещание». По многим признакам, цитируемый им текст не мог быть написан ранее середины XVIII века. В соответствии же с легендой, созданной Пернети, первоначальный текст был написан Фламелем на полях молитвенника в виде шифра, ключ к которому он передал своему племяннику. Каждая буква имела четыре варианта написания, так что общее число знаков, составлявших код, было 96. Дом Пернети и его друг господин Сен-Марк, предполагаемые обладатели текста, потратили очень много времени на расшифровку кода, но безрезультатно, и Сен-Марк уже был готов отказаться от этой затеи, когда Пернети сумел определить знаки, обозначавшие гласные, и вскоре они вдвоем расшифровали все «Завещание»; произошло это в 1758 году. Однако оригиналы текста (и французский, и кодированный) затем были объявлены утраченными. В 1806 г. появился английский перевод[31 - Testament of Nicholas Flamel. J. & E. Hodson, London, 1806.] «Завещания», созданный, очевидно, на основе цитат Пернети, так как текст значительно сокращен; кроме того, английская версия содержит неточности. Неточности относительно чего, вы хотите спросить? Дело в том, что ХХ век внес значительную ясность в это дело. Эжену Канселье, ученику Фулканелли, алхимику и исследователю герметической традиции, в 1958 году посчастливилось обнаружить утерянный текст в коллекции манускриптов Национальной библиотеки в Париже[32 - Имеется в виду MS Fran?ais 14765. С. 197–220.]. Автором этой рукописной копии, созданной в конце XVIII века, был шевалье Дени Молинье, любитель Герметического искусства, как он себя представил. Кстати, Канселье высказал весьма интересную мысль: на основе некоторых графических особенностей рукописи можно предположить, что этим любителем герметического искусства и был сам Антуан-Жозеф Пернети, отправивший своеобразное «письмо в будущее», – ведь два столетия этот текст считался безвозвратно утерянным[33 - См.: Eug?ne Canseliet. Note liminaire sur le Dictionnaire de Pernety // Initiation et ScienceI. 1958. № 45. Р. 5.].

Итак, вывод, который мы можем сделать, на первый взгляд весьма неутешителен: из четырех трактатов, представляющих собой алхимический корпус Фламеля, только два могли быть написаны этим автором в XV веке – если автором был Фламель и если Фламель был алхимиком. Два других трактата, а именно автобиографический роман «Иероглифические фигуры» и «Завещание», были написаны значительно позднее и точно неизвестно кем. Но эта неутешительность на самом деле мнимая, потому что мы имеем четыре превосходных алхимических текста, написанных адептами (на этот счет уж ни у кого сомнений не возникает), и они, подобно синоптическим Евангелиям, не содержат никаких противоречий – для тех, кто умеет видеть. Если же взглянуть на колесо истории с вершины горы философов, с точки зрения уходящей в далекое прошлое и простирающейся в невообразимое будущее герметической традиции, то оно покажется не более чем маленькой точкой – и уже не различить, где XIV век, где XX, где начинается жизнь, а где кончается смерть.

Г.А. Бутузов, 2016

Иероглифические фигуры

Объяснение иероглифических фигур, помещенных мной, Никола Фламелем, нотариусом, на четвертой арке Кладбища невинных, если войти в него через большие ворота с улицы Сен-Дени и повернуть направо.

Предисловие

Хотя я, Николя Фламель, общественный писарь и нотариус, житель Парижа, в нынешний год одна тысяча триста девяносто девятый, пребывая в своем доме на улице Писарей, рядом с часовней Сен-Жак-де-ля-Бушери, хотя я, повторяю, всегда имел весьма скромные познания в латыни по причине скудости средств моих родителей, которые, к моей гордости, тем не менее были достойными и честными людьми, по милости Божьей и не без вмешательства Святых обоих полов, пребывающих в Раю, в особенности же святого Иакова Галисийского, я не оставлял попыток проникнуть в смысл Книг философов и узнать скрытые в них оккультные тайны. И по этой причине – вряд ли в моей жизни был момент, когда я осознавал это более глубоко, чем теперь, – преклонив колени (если позволят обстоятельства), или же в глубине сердца своего со всею страстью, я не перестану воздавать хвалу добрейшему Господу, который не забывает детей своих и не бросает их на краю бедности, просящими подаяние, и не обманывает их надежд на свое благословение.

Николя Фламель (1330–1418) – французский алхимик, разгадавший секрет философского камня и эликсира жизни

В то время как я, Николя Фламель, нотариус, после смерти моих родителей зарабатывал на жизнь искусством письма, составляя описи, ведя счета и записывая расходы опекунов и их подопечных, ко мне в руки по цене два флорина попала книга, инкрустированная золотом, весьма старинная и большая. Она была написана не на бумаге и не на пергаменте, как другие, а (как мне показалось) на нежнейшей коре молодых деревьев. На ее обложке из тонкой медной фольги были выгравированы чужеземные письмена или символы, которые, на мой взгляд, представляли собой буквы греческого или же какого-либо другого древнего языка. Поскольку я никак не мог их прочесть, я был вполне уверен, что они не являются буквами латинскими или галльскими, так как те были мне достаточно хорошо знакомы. Что же касается содержания книги, то страницы ее были заполнены латинскими письменами, выполненными в высшей степени искусно и аккуратно, при помощи острого металлического пера и цветных чернил. Книга содержала три раза по семь страниц, причем каждый седьмой лист был совсем без текста, место которого занимало изображение жезла и двух переплетающихся змей на первом седьмом листе, изображение креста с распятой на нем змеей на втором седьмом листе; на третьем же и последнем была изображена пустыня, посреди которой били фонтаны, причем из них выползали змеи в огромном множестве и рассеивались по всей округе. На титульном листе книги заглавными позолоченными буквами было выведено: «АВРААМ ЕВРЕЙ, ПРИНЦ, СВЯЩЕННИК, ЛЕВИТ, АСТРОЛОГ И ФИЛОСОФ, ПРИВЕТСТВУЕТ ЕВРЕЙСКИЙ НАРОД, ГНЕВОМ БОЖЬИМ РАССЕЯННЫЙ СРЕДИ ГАЛЛОВ». После этого лист был заполнен страшными ругательствами и проклятиями (среди которых часто повторялось слово МАРАНАТХА), направленными против каждого, кто бросит взгляд на эту книгу, если только он не книжник или священнослужитель.

Тот, кто продал мне эту книгу, не знал ее истинной цены, – впрочем, как и я не знал, что покупаю. Я полагаю, она была похищена у бедных евреев, или же найдена в местах их давнего пребывания. В этой книге, на втором листе, автор поместил слова утешения своему народу, советуя ему избегать всяческих зол, в особенности идолопоклонства, а также терпеливо и кротко ожидать прихода Мессии, который одержит победу над всеми земными царями и будет править своим народом в вечной славе. Без сомнения, автором был очень мудрый и понимающий человек. Начиная с третьего листа и далее, чтобы помочь своему подневольному народу платить дань Римскому императору, и для других целей, о которых я говорить не буду, он в простых словах учил трансмутации металлов; на полях помещались изображения сосудов, которые были окрашены в соответствующие цвета, а также многое другое – все, за исключением исходного материала, о котором он не сказал ни слова, но только лишь на четвертом и пятом листах он изобразил его и раскрасил с большой ловкостью и мастерством. Потому что хотя материал этот и был хорошо и понятно изображен и раскрашен, все же никакой человек не мог понять рисунок, не будучи хорошо осведомлен в еврейской кабалистической традиции и не читая соответствующих книг. Итак, четвертый и пятый листы не содержали текста и были покрыты прекрасными цветными изображениями и подобными вещами, так как книга эта весьма изысканна.

Прежде всего автор нарисовал молодого человека, ступни которого украшали крылья, а в руке он сжимал Жезл, обвитый двумя змеями; Жезлом этим он стучал по крылатому шлему, покрывавшему его голову. По моему скромному мнению, человек этот напоминал языческого бога Меркурия. Навстречу ему спешил, распахнув крылья, могучий Старик, на голове которого располагались часы, а в руке он держал косу, подобно фигуре смерти, и косой этой грозил отсечь ноги Меркурию.

На другой стороне четвертого листа был нарисован прекрасный Цветок, росший на вершине довольно высокой горы и немилосердно раскачиваемый Аквилоном[34 - Бог северного ветра.]. Его стебель был синего цвета, бутоны красные и белые, а листья сияли, подобно тончайшим золотым пластинам; вокруг Цветка располагались Аквилоновы Драконы и Грифоны, устроившие там свои гнезда и жилища.

На пятом листе изображался Розовый куст, цветущий посреди красивого сада; поднимаясь вверх, он обвивал полый ствол старого дуба. У его подножия бил Фонтан; истекающая из него белоснежная вода, прежде чем устремиться в глубины земли, проходила сквозь руки огромного числа людей, которые изрыли весь сад в поисках этой самой воды, но не видели ее, поскольку были слепы, за исключением тех немногих, кто обратил внимание на вес в руках.

На второй стороне пятого листа был изображен Король с коротким и мощным мечом в руках, по приказу которого и в его присутствии солдаты умерщвляли множество грудных младенцев; матери их рыдали тут же, у ног неумолимых палачей. Кровь убитых детей другие солдаты собирали и помещали в большой сосуд, в который спустились светила Небесные, Солнце и Луна, чтобы принять ванну. Поскольку эта сцена в большой мере отражает избиение Невинных младенцев царем Иродом, а я узнал Искусство по большей части благодаря этой книге, я решил поместить Иероглифические символы тайной науки именно на Кладбище невинных.

Вот все, что содержалось на первых пяти листах. Я ни в коей мере не могу представить написанное на прекрасной и понятной латыни на остальных страницах книги, ибо Господь покарает меня, поскольку если представить себе, что все жители земли имеют одну-единственную голову, поступок этот был бы сравним с попыткой отрубить ее одним ударом. Итак, имея у себя эту чудесную книгу, и ночью, и днем я только и делал, что изучал ее, старательно постигая описанные в ней операции, но мне было неведомо, какую материю следует брать за исходную; из-за этого я часто предавался грусти и вздыхал, оставаясь наедине с собой. Моя жена Пернелль, которую я любил как самого себя и с которой мы тогда только недавно поженились, была весьма удивлена моим поведением, утешала меня, как могла, искренне интересуясь, каким образом она могла бы избавить меня от этой напасти. Я не смог удержать язык за зубами и рассказал ей все, а также показал книгу, увидев которую, она в тот же миг полюбила ее не меньше, чем я, и в дальнейшем находила огромное удовольствие в рассматривании гравюр, рисунков и инкрустаций, коими была украшена книга. К тому же мне служила большим утешением возможность поговорить с женой и обсудить, каким образом следует интерпретировать изображенные в книге символы.

Кладбище Невинных – одно из самых старых и самых знаменитых кладбищ Парижа, некогда расположенное почти в самом центре города, в квартале Ле-Аль 1-го округа Парижа на правом берегу Сены, района, больше известного как «чрево Парижа».

Поначалу здесь хоронили бедняков, душевнобольных и еще некрещенных младенцев. Отсюда и пошло такое такое название

В конце концов, прямо в своем доме я изобразил как можно ближе к оригиналу все фигуры, нарисованные на четвертом и пятом листах, и затем показывал копии многим книжным людям Парижа, но они понимали в них ни граном больше, чем я. Я объяснял им, что эти изображения были найдены в книге, посвященной Камню философов, но большая часть моих гостей подшучивала надо мной и благословенным Камнем, пока мне не встретился некий мэтр Ансольм, имеющий диплом в области медицины и знающий эту науку весьма хорошо. Он выразил огромное желание увидеть мою книгу, и не было в мире ничего, чего бы он не был готов сделать ради этого, но я всегда твердил ему, что книги у меня нет, и только лишь на словах подробно описал ему изложенный в ней метод. Он сказал, что первая картина изображает всепожирающее время, и в соответствии с количеством заполненных страниц шесть лет уходит на завершение Камня, после чего следует перевернуть часы и завершить нагревание. И когда я сказал ему, что это было изображено только с целью описания первичного агента (так было указано в книге), он ответил, что нагревание в течение шести лет, должно быть, является вторичным агентом. Он также подтвердил, что первичный агент был там изображен и что, конечно же, это белая и тяжелая вода, каковая, несомненно, является быстрым серебром. Таким образом, представленные на картине люди не смогли ни зафиксировать его, ни отрезать ему ноги, то есть лишить летучести, и лишь при помощи долгой варки в чистейшей крови младенцев можно заставить это быстрое серебро соединиться с золотом и серебром и превратиться вместе с ними сначала в растение, подобное изображенному в книге, а затем, пройдя через разложение, в Змей, которые, будучи высушены и выжарены на огне, могут быть редуцированы в порошок, а он и есть Камень.

Вышеизложенное послужило причиной тому, что в течение двадцати одного года, прошедших с момента знакомства с Ансольмом, я провел тысячи нагреваний (но никогда с кровью, поскольку это было бы преступно и отвратительно). К тому же я нашел в книге, что философы называли кровью минеральный дух, присутствующий в металлах, в основном в Солнце, Луне и Меркурии, к соединению которых я всегда стремился; к тому же интерпретации Ансольма производили на меня впечатление скорее хитроумных, нежели правдивых. Так, не наблюдая в своей работе признаков описанных в книге этапов, я вынужден был каждый раз начинать все заново. В конце концов, потеряв всякую надежду когда-либо понять истинное значение фигур, я поклялся Господу и Святому Иакову Галисийскому, что отправлюсь на поиски Иудея духовного звания из тех, кто служит в синагогах Испании, который бы смог помочь мне в этом деле.

Итак, я получил согласие Пернелль, взял с собой выдержки из книги, а также накидку и посох пилигрима, другими словами, привел себя в соответствие с тем, как я изобразил себя на упомянутой Арке вместе с Иероглифическими фигурами на Кладбище невинных, где я также изобразил по обе стороны стены процессию, порядок которой представляет все цвета Камня, от начала и до конца, и надпись на французском, гласящую:

Сия процессия радует Господа,

Если осуществляется с истинной верой.

(Надпись эта представляет собой начало книги Царя Геракла[35 - Трудно сказать, что же имеется в виду. Один из крупнейших современных исследователей наследия и личности Фламеля канадец Клод Ганьон потратил несколько лет на попытку выяснить, что за трактат Фламель здесь приводит, но безуспешно (он упоминает этот факт в частном письме к переводчику от 16 октября 2000 г.).], которая называется книгой радуги и описывает цвета Камня. В ней говорится: «Operis processio multum Naturae placet, e.t.c.»[36 - Процесс делания угождает Природе и т. д. (лат.).]; надпись эту я поместил для мудрых книжников, которые уловят аллюзию.) Снарядившись описанным образом, я отправился в путь. Преодолев немалое расстояние, я достиг Монжуа, а затем и Сен-Жак[37 - Так по-французски Фламель называет галисийский город Сантьяго де Компостела (Santiago de Compostela).], и, таким образом, с Божьей помощью исполнил свой обет. На обратном пути, остановившись в Леоне, я встретился с неким купцом из Болоньи, который, в свою очередь, познакомил меня с врачом, евреем по национальности, но христианином по вере, остановившимся в упомянутом городе; он был весьма высоко квалифицирован во многих сложных науках, и звали его мэтр Канчес. Как только я показал ему фигуры, которые были у меня с собой, он немедленно стал расспрашивать о судьбе книги, из которой они были скопированы, не скрывая своей радости и удивления. Я ответил ему на латыни, на языке, который был понятен нам обоим, что у меня есть самые хорошие новости касательно этой книги и я ищу человека, который бы мог расшифровать ее Тайные символы. Не медля ни минуты, он с большим воодушевлением и подъемом стал разъяснять все с самого начала. Итак, избегая чрезмерного многословия, скажу лишь, что он был весьма удовлетворен новостью, которую я сообщил ему о местонахождении манускрипта, а я, в свою очередь, с удовлетворением слушал его разъяснения (конечно же, он многое знал об этой книге, но лишь как о вещи, по его мнению, безвозвратно утерянной). Мы продолжили наше путешествие, направившись из Леона в Овьедо, а затем в Сансон, где пересели на морской транспорт, чтобы добраться до Франции. Наш вояж был вполне счастливым, и к моменту возвращения во французское королевство мой спутник весьма достоверно интерпретировал большую часть моих фигур, где, как оказалось, даже в самых малых и незначительных вещах скрываются большие тайны (что я нашел весьма замечательным); однако, когда мы достигли Орлеана, этот ученый человек тяжело заболел, его окончательно замучила рвота, преследовавшая мэтра еще с того момента, когда он почувствовал признаки морской болезни во время нашего плавания; он опасался, что я оставлю его одного, причем опасения его были столь сильны, что он не мог более ни о чем думать. Хотя я всегда был рядом, он непрестанно просил меня не покидать его; в конце концов, он умер на исходе седьмого дня болезни, что ввергло меня в несказанную печаль. Я похоронил его, как мог, в церкви Сен-Круа в Орлеане, где он покоится до сих пор. Да примет Господь его душу, ибо он умер добрым христианином. Конечно же, если смерть мне не помешает, я буду выплачивать этой церкви небольшую ренту, чтобы за упокой души мэтра Канчеса там служили ежедневную мессу.

Тот, кому хотелось бы увидеть мое возвращение и радость Пернелль, может лицезреть нас обоих в городе Париже, над входом в церковь Се-Жак-де-ля-Бушери, где мы изображены подле моего дома: я у ног святого Иакова Галисийского, воздающий ему хвалу, и Пернелль, воздевшая руки к Святому Иоанну, которого она часто призывала. Итак, милостью Божьей и при содействии Пречистой Святой Девы, а также благословенных Святых Иакова и Иоанна я узнал все, что я желал, то есть изначальные принципы делания, но все же не Первое приготовление[38 - Фламель пишет о так называемой Первой работе, которая из-за своей сложности часто называется в алхимии «геркулесовым трудом» (в отличие от Второй, известной как «детская игра» или «женское занятие»). Смысл Первой работы заключается фактически в получении Первоматерии делания. Дело в том, что Prima Materia философов в природе не встречается со времен создания мира; то, что доступно в естественном виде, как это ни парадоксально, называют materia secunda (см.: Antoine-Josef Pernety. The Great Art. Weiser Pub., York Beach, 1995. Р. 30, 56). Иногда обе субстанции называют Первоматерией, что еще более усложняет понимание процесса для начинающего.], которое является одной из самых трудных вещей на свете. Но в конце концов я справился и с этим, после почти трех лет проб и ошибок, в течение которых я только и делал, что учился и трудился, в точности как вы видите это на вышеописанной арке (там, где я поместил меж двух ее колонн изображение процессии, под святыми Иоанном и Иаковом), на которой я запечатлен молящимся Господу, с четками в руках, внимательно читающим книгу, обдумывающим слова философов, а затем проделывающим различные операции, которые были измыслены мной на основании их слов. Наконец, я нашел то, что искал, я узнал это сразу же по сильному запаху. Имея нужное вещество, я легко завершил магистерий, потому что, зная приготовление Первичных агентов и следуя каждой букве моей книге, я не мог потерпеть неудачу, даже если бы захотел.

Итак, я в первый раз осуществил проекцию, используя Меркурий[39 - Здесь Фламель имеет в виду обычную ртуть.], полфунта которого, или около того, я превратил в чистое серебро, лучшее, чем то, что добывают в шахтах: я сам проверял пробу, причем неоднократно. Произошло это 17-го января, в понедельник, около полудня, в моем доме; при этом присутствовала только Пернелль; был год от спасения человечества одна тысяча триста восемьдесят второй. В дальнейшем, следуя в точности рекомендациям моей книги, я совершил проекцию красного Камня на примерно такое же количество Меркурия, опять в присутствии лишь Пернелль, в том же месте, 25-го апреля того же года; металл превратился почти в равное количество чистого золота, несомненно, лучшего качества, чем обычное, более мягкого и ковкого.

Церковь Сен-Жак-де-ла-Бушери.

Автор – Манессон Малле. 1702 г.