Семейный ужин

– Об этом сама пусть расскажет.

Брат и сестра тихонько ойкнули и в любопытном восхищении уставились на мать, будто впервые увидев ее. Обняв руками колени и склонив на них черноволосую кудрявую голову, она как бы продолжила вслух свои воспоминания:

– Мои друзья и друзья этого мрачного незнакомого парня в свадебном костюме с интересом следили за нашим словесным поединком. Похоже, большинство из них воспринимали все, как веселую шутку. Так уже было не раз, когда в начатую нами игру невольно включались и случайные зрители. Например, тогда, на вокзале, провожая своих одноклассников в институт культуры, я уливалась слезами, потому что сама провалила последний экзамен. Они, утешая меня, разыграли целый эпизод из сказки про Царевну-Несмеяну. Это ничего не стоило им, студентам-затейникам, как они сами себя называли. Кончилось тем, что добрая половина людей, ожидавших поезд, стала соревноваться в остроумном стремлении заполучить улыбку «царевны». И вот опять: теперь уже веселье по поводу моего поступления в вуз, и вновь – зрители-участники.

Я дурачилась от души. Но какое-то смутное волнение притягивало мое внимание к жениху и одновременно удерживало от попытки заговорить с ним. Мы «сражались» с его «дружкой», шустрым парнем с красной лентой через плечо. Но было заметно, как и этот остряк тревожно поглядывал на молчавшего товарища…

На вопрос о моей судьбе я ответила, что судьба Шахерезады зависит от того, понравятся ли ее сказки, и захочет ли их слушать тот, от кого зависит ее судьба. И вдруг жених шагнул ко мне и с какой-то отчаянной решимостью негромко, но твердо сказал:

– Захочет! Ты расскажи мне свои сказки! А я сделаю все, чтобы хоть твоя судьба тебя не обманула.

И, обратившись уже к моим притихшим друзьям, он попросил:

– Оставьте нас, пожалуйста. Она вам все потом расскажет.

Наверное, странно и нелепо выглядели мы со стороны: импровизированная Шахерезада и сидящий у ее ног чужой «принц». Он рассказал мне все коротко и просто. Как будто мы были давно знакомыми и близкими друзьями. Во мне слились воедино такие же странные и очень разные чувства: жалость к сильному на вид и такому растерянному сейчас человеку, стремление помочь ему и еще какая-то смутная тревога за нас обоих. На мгновение показалось, что продолжается все та же игра.

Меня вернул к действительности его голос:

– Если можешь поверить мне вот так, сразу, то поедем со мной.

И я поверила. Не знаю, почему, но поверила. Может быть, сыграла роль сила инерции: с одной игры легко переключилась на другую. Может, свойственная молодости безоглядная решимость. А может, то и другое вместе. Так или иначе, сели мы в одну машину, друзья разместились в двух других (им уже все тоже объяснили) и покатили… на свадьбу.

Только потом, когда через несколько часов я в только что купленном свадебном наряде появилась в незнакомом доме, среди незнакомых людей, пришел настоящий страх: сказка, игра кончились, начиналась странная и неизвестная действительность. Предупрежденные гости деликатно помалкивали и делали вид, что ничего особенного не случилось.

Постепенно все действительно развеселились: ведь свадьба же! И вдруг я поймала на себе тревожно-испытующий взгляд Алешиной матери (мы все успели перезнакомиться за это время). В нем не было ни удивления, ни осуждения. Только немой вопрос: что же происходит такое? И сразу меня обожгла мысль: ведь это же всерьез! А мои родители там, далеко, и совсем ничего не знают! А как же любовь, о которой столько мечталось?

Не помню, как я оказалась на улице. Голова горела, как в страшной болезни. Мысли путались. Раз за разом хлопнули двери. И одновременно на дорогу высыпали мои «затейники» и Алеша – теперь уже мой жених…

Она замолчала. Молчали и дети, глядя на ее взволнованное лицо. Потом, почувствовав, что сейчас заговорит отец, повернулись к нему.

– Рита стояла среди улицы такая испуганно-растерянная. Вот когда я понял, что теперь я в ответе за нее. Тогда, в лесу, лишь каким-то подсознанием почувствовал, что мы должны быть вместе. Сейчас же был абсолютно уверен, что совсем плохо мне станет, если не будет рядом этой смешливой отчаянной девчонки. И ей будет плохо. Осторожно взял ее за плечи, повернул к себе. Казалось, прямо в душу глянули наполненные слезами глаза.

– Прости, что не спросил раньше, нужен ли тебе. Ты решишь еще это для себя. А я уже решил: от тебя моя судьба зависит. А твоя – от меня. Поверь мне еще раз. Теперь уже окончательно поверь.

– И ты поверила? – шепотом спросила дочь, прижимая к пылающим щекам руки матери.

– Поверила, Маринка. Второй раз за тот день. Навсегда поверила. И не жалею.

– Ну, вот, а ты все твердишь: любовь, любовь! – подал голос сын. Насмешливый тон не мог скрыть некоторой растерянности. – А тут, оказывается, Его Величество Случай!

– Счастливый случай, сынок, – мягко уточнил отец.

– Конечно, не каждому он выпадает: и потому важно, чтобы с него жизнь счастливая началась. А это уже от нас самих зависит. Где-то я читал, что человек сам себе подлец, сам себе мудрец, сам своего счастья кузнец. Очень верно сказано. Ну а любовь – она пришла. Не могла не прийти. Ведь мы очень ждали ее.

Жизнь рассудила

Они сидели рядышком на садовой скамейке – пожилая красивая женщина и грузно оплывшая морщинистая старуха. Со стороны казалось: мирно беседуют две хорошие знакомые или даже родственницы. Да так оно в общем-то и было. Только та, что помоложе, знала, что разговаривает со своей свекровью. А пораженная жестоким склерозом память старухи не позволяла ей узнать в собеседнице невестку…

– Ничаво живу… – шепеляво то и дело повторяла баба Ульяна. – Кормють, поють…

И вдруг, будто спохватившись, заволновалась, пристально вгляделась в лицо женщины.

– А ты кто будешь-то? Чья ты? Можа, Дашуньку мою знаешь? А Ляксандру мою помнишь? Нету их, померли… Аркашенька на фронте сгинул… Все померли. А ты кто, а? Вроде, видела где…

В выцветших глазах старухи вспыхивали и тут же гасли слабые искорки воспоминаний. И под этим беспомощным взглядом слезящихся глаз что-то сжалось в груди у Валентины Степановны. И в который раз за последние два года с удивлением ощутила она жалость к больной, никому не нужной старой женщине, принесшей ей столько страданий.

…Тридцать пять лет назад впервые почувствовала на себе Валентина тяжелый, недобрый взгляд этих, тогда еще красивых синих глаз. Вот так же сузились в них точки зрачков. Но не от болезни, а от злости.

– Окрутила Аркашеньку, разженка непутящая! – такими словами встретила молодых на пороге Ульяна. Плюнула со злостью и вышла во двор.

Вздрогнула невестка. Обида захлестнула. Да чем же виновата она, что ее, сироту, в шестнадцать лет насильно выдали дальние родственники за пьянчугу – соседа? Помучилась девчонка и нашла в себе силы уйти через год от непутевого пропойцы-мужа. И не виной своей, а счастьем считала Валюшка, что безоглядно влюбился в нее молодой горняк. Разлучила их война. Но лишь на время. Вернулся и заявил дома, что женится. Знал, что суровая, властная мать решительно против. Знал что старшие сестры тоже не из добрых.

Он сам-то в отца пошел – мягкий, уступчивый. Однако с Валюшей не захотел расстаться ни за что на свете. Хотя в душе чуял: не быть ладу меж ней и матерью. Пытался примирить:

– Мама, да чем плоха жена моя? Ведь с фронта дождалась – пять лет всем женихам отказывала.

– Как же – отказывала! Это ты, дурень, в то поверил. Поди со всеми перетаскалась тут…

Ох, сколько таких оскорблений выпало на голову невестки! А ведь не из нервных была и постоять за себя могла. Только разбивались все ее тактики и стратегии о тупую непримиримость свекрови.

А характер Ульяны знали все в округе. Боялись ее соседские ребятишки: не дай Бог, окажется кто у забора ее усадьбы – затрещина или злой окрик обеспечены. Потому что все они для бабки Ульяны были «бандюги», «ворюги» и «паразиты». Ее, единственную, облаивали и старались укусить даже соседские собаки, потому что она загодя видела и в них своих врагов и выходила из дому с увесистой палкой.

Не любили ее и соседки – за сплетни и наветы. Потому, когда изредка пыталась Ульяна чисто по-бабьи поболтать с какой из них, женщины все больше отмалчивались и в душе жалели ее сноху Валюшку. Потому что весь разговор сводился к тому, какая «гулящая да непутящая» она.

А невестка между тем ребенка ждала. И удивительное дело: когда принесли из больницы чернявенькую, глазастую Надюшку, на короткое время дрогнуло вдруг железное сердце свекрови: уж больно похожа на нее внучка была. Вздохнули облегченно Валентина с Аркадием, засуетился, заулыбался молчаливый, незаметный свекор. Подумали в душе: вдруг поможет малышка мир в доме наладить? Вон как рьяно взялась нянчить внучку бабка Ульяна. Даже на время к дочерним – старшим внукам – как-то охладела.

Озлились на нее Дарья с Александрой и, как в старых сказках, стали с новой силой невестку охаивать, оговаривать. Угораздило Валентину однажды приостановиться на улице с мужем подруги. Перекинулись двумя-тремя словами. А с крыльца дома уж три пары злых глаз эту встречу на свой салтык, как говорится, оценили. Она – через порог, а младшая золовка словом пакостным, как пощечиной, ожгла. Свекровь же молча за дверь вытолкала, и дверь – на крючок.

Две недели уговаривал Аркадий жену вернуться. Куда денешься – дочка-то в доме мужа осталась, а под сердцем еще дитя о себе знак подает. Вернулась, конечно. Только условие поставила: деньги все матери не отдавать – на свой дом копить надо.

Молча встретила Валю свекровь. Демонстративно отошла от кроватки, из которой радостно тянула ручонки навстречу маме маленькая Надя. Ехидно окинула взглядом Ульяна располневшую фигуру невестки: чего, мол, тут гадать – не случайно приютилась в доме своего «хахаля» (Валентина жила это время у той самой подруги, с чьим мужем повязал ее злой язык свекрови). Ну а когда один за другим появились в их семье еще пятеро ребятишек, то с легкой руки и злых слов бабки Ульяны кое-кто тоже стал связывать это с несуществующей грешной любовью Вали.

Добилась – таки своего Ульяна. Начался раскардаш в семье сына. Уж и отделились они от родителей – свой дом построили. И на ноги крепко встали: Аркадий в шахте по тем годам деньги немалые получал, Валентина портнихой отличной стала, ребятишки дружные, послушные да работящие росли. Однако не успокаивалась свекровь. Каждый раз, как придет ее сын навестить, так распускала свой недобрый язык.

И запил Аркадий. Трезвый – тихий да покладистый, как теленок, зверел, как только хмель ударял в голову. Добром пыталась увещевать его жена, дети уговаривали – напрасно. Проспится – плачет, на коленях прощенье вымаливает, а пьяный – вновь за свое: поставит перед собой фотографии ребятишек и выискивает в их мордашках чужие черты. А потом на жену с кулаками.

Не выдержала Валентина – взбунтовалась. Перешагнула через стыд и разговоры людские и определила мужа на лечение от алкоголизма, от бреда ревности, вызванного водкой и наветами свекрови. Два года одна с ребятней пласталась. Зрение потеряла, пока шила по ночам, чтобы прокормить, одеть семью. Мужу непутевому передачки возила. Встречаясь со свекровью, молча на другую сторону улицы переходила. А та, в душе жалея сына, во всем по-прежнему винила Валю.

Тут свекор умер, у дочерей жизнь не заладилась: одна вдовой, другая разведенкой остались. Все свои сбережения на них потратила Ульяна. С огорода и хозяйства домашнего поила-кормила их семьи. Насколько ненавидела сноху и детей ее «чужих», настолько любила своих дочерей и «родных», как она называла, внуков. Так и жила, окончательно отдаляясь от сына, обвиняя и в этих своих бедах Валентину.

Шло время. Выросли внуки. Оправившись от трудностей, обрели новые семьи дочери. И как-то враз окончательно состарилась, одряхлела бабка Ульяна. Соседи говорили: злоба разум ей помутила, память отняла. Вот уже детей и внуков перестала узнавать. Вошло ей в голову, что умерли Дашутка с Александрой, а сын с фронта не вернулся. Опасно стало одну в доме оставлять. И вот тут-то проявился нрав Ульяны в ее детях. Только в еще более страшном виде. Она лишь к чужим зла да безжалостна была, а они от нее, матери родной, отказаться надумали…

Впервые за многие годы пришли обе золовки к Валентине в дом. Аркадий опять в больнице был, так они к ней с предложением: мол, пойдем с нами в собес хлопотать, чтобы мать в приют приняли. К себе ее брать – в маразме старуха. А тебе-то, мол, убедить собесовских проще будет – натерпелась.

Вот тогда впервые жалость охватила Валентину Степановну: как они могут? Ведь им-то она – мать родная. И неплохая мать… Но и обиды своей за поломанную судьбу одолеть не смогла. К себе взять тоже отказалась: вон их – шестеро у нее да муж седьмой, неизвестно какой придет. Пускай дочери бабку берут. А коли они совсем стыд потеряли, так пусть сами и сдают ее в приют. Она такой грех на душу не возьмет…

…Валентина Степановна постепенно возвращается из далекого прошлого, куда унесла ее память. Радостно и облегченно вздыхает: сегодня в ее семье все хорошо. Муж навсегда распрощался со своей злой болезнью, и в дом вернулись покой и согласие. Дети выросли. Она сама – счастливая бабушка пятерых внуков. В этой обстановке любви и покоя постепенно оттаивало сердце, замороженное холодной злобой свекрови. И через два года после того, как золовки все же избавились от своей матери, она решила навестить свекровь, которая жила в другом городе в доме престарелых.