Семейный ужин

Увидев ее, старую, беспомощную и, наверное, от этой своей беспомощности безобидную и подобревшую, вдруг неожиданно для себя решила забрать старуху домой. Пошла к главному врачу и все рассказала. Он оказался человеком мудрым, понял все, но брать бабку Ульяну отсоветовал. Потому что вспомнить ничего и никого она не сможет. В доме-интернате прижилась хорошо, небезопасно сегодня помещать ее в новые условия: кто знает, что «выкинет» пораженный болезнью разум. А вот навещать – это уже чисто по-человечески, конечно, можно.

– …А ты кто будешь-то? Чья ты? – уже в который раз, как заведенная, спрашивает баба Ульяна.

– Соседка твоя бывшая.

– Соседка? А-а-а…

Этот диалог повторялся в каждый приезд снохи. А навещала она свою свекровь в последние два года ежемесячно.

Старуха тяжело откинулась на спинку скамейки, устало закрыла глаза. Подошедшая медсестра одной рукой взяла авоську с передачкой, другой подхватила бабу Ульяну под локоть и повела в палату. Вдруг та остановилась, медленно повернулась к все еще сидящей на скамье женщине и тихо произнесла:

– Аркашеньку жалко. Обидела я его – вот и сгинул он…

Слезы ручьем хлынули из глаз Валентины. Она вдруг отчетливо почувствовала, что в последний раз видит эту несчастную старуху.

Вскоре главный врач прислал ей короткое сообщение о том, что свекровь тихо умерла в одну из зимних ночей. Валентина Степановна хотела известить об этом золовок, да передумала. Справила, как положено, девять и сорок дней. Помянула с мужем и детьми бабку Ульяну. Добром помянула – чего уж там: жизнь рассудила.

Встреча

– Берите билет, пожалуйста, – сухо сказала Евгения Николаевна подошедшей к столу очередной абитуриентке. И вдруг, взглянув на нее, побледнела, поднесла руки к горлу и прошептала:

– Лилечка…

– Простите, но меня зовут Оксана, – удивленно произнесла девушка и, назвав номер билета, села готовиться отвечать.

Члены экзаменационной комиссии недоуменно поглядывали на своего председателя – «железную Женю», как звали за глаза Евгению Николаевну и студенты, и преподаватели. Они впервые видели ее, строгую, замкнутую, неприступно-принципиальную, такой беспомощно-растерянной. А она вдруг встала, и, еще раз испуганно взглянув на девушку, назвавшуюся Оксаной, вышла из аудитории.

В коридоре толпились абитуриенты и их «болельщики» – родственники. Евгения Николаевна шла, никого не видя. Она не заметила и того, как, вскрикнув, отступила в сторону одна из стоящих в толпе родительниц.

– Боже, и здесь она! – прошептала женщина, глядя вслед удаляющейся преподавательнице…

…«Железная Женя» сидела в пустой аудитории и, держа в пальцах потухшую сигарету, тупо смотрела перед собой. Вот так же семнадцать лет назад сидела она в коридоре больницы и никак не могла понять, о чем ей сердито говорит молодой красивый врач. А он говорил, что она убила свою дочь, что ее предупреждали, что она – жестокая мать…

В этот же момент не замеченная ею, но давно узнавшая ее в коридоре женщина, тоже вспоминала тот же день и ту же больницу…

На одной из кроватей в их палате сидела испуганная девочка и тихо, доверительно говорила о том, что она очень любила своего одноклассника. Очень… Он обещал жениться, узнав, что будет ребенок. Но мама сказала: ей, директору школы и депутату, этот позор не нужен. Родители парнишки тоже заявили, что рано такую обузу на шею вешать. А потом и вовсе увезли сына из города. Подруги и учителя ничего не знали: первые три месяца не было заметно, а потом – летние каникулы. И вот скоро в школу, а она…

– В общем, мама сказала, что надо избавляться от ребенка, что не я первая – не я последняя, что врачи сделают, как надо… Я тоже понимаю: мне учиться надо, а ребенок обуза…

Она говорила – эта глупая, несчастная девочка, а женщины в палате злились. На ту, которая виновата была во всем. На ту, что сперва не смогла уберечь дочь от неосмотрительных поступков, а потом ее же обвинила. И осталась девочка один на один со своей бедой.

– Деточка, – ласково обнимает Лилю за плечи одна из женщин. – Давай я поговорю с мамой, попытаюсь убедить ее, что нельзя делать этого. У тебя такая большая беременность. Кроме того, это опасно. Ты можешь остаться без детей на всю жизнь. Посмотри на меня – я десять лет страдаю оттого, что когда-то по глупости избавилась от первого ребенка. Меня из-за этого бросили уже два мужа.

Девочка испуганно отшатывается от нее:

– Нет-нет, вы ничего не говорите маме! Она рассердится, что я рассказала вам. Это я так… Немного страшно стало… Но мама говорит, что все будет нормально.

В палату заглядывает медсестра и приглашает Лилю в процедурную. Она вскакивает, быстро идет к дверям.

Кто-то из женщин молча заплакал. Кто-то откровенно и грубо выругался. А та, Света, с которой почему-то так разоткровенничалась девчушка, вдруг выскочила в коридор и побежала вслед за ней. У дверей процедурной она увидела Евгению Николаевну.

– Опомнитесь, ведь вы же мать! Вы погубите свою дочь! – задыхаясь, выпалила она в лицо этой элегантной даме.

– Кто вы такая, почему вы вмешиваетесь не в свое дело? – холодно осадила ее та…

А через два часа злой и испуганный врач, потрясая ее распиской, сказал, что Евгения Николаевна виновата сама, что он ни за что не отвечает…

Как во сне, подтвердила, что претензий к врачу не имеет. Согласилась с тем, что в документах будет фигурировать диагноз «преждевременные роды, осложненные врожденной патологией». Мало что помнила и понимала во время тягостной процедуры похорон, где и знакомые, и незнакомые больше сочувствовали то и дело падавшему в обморок мужу…

А потом, спустя две недели, вдруг явился к ней тот самый врач и повторил то, о чем говорил там, в больнице, и что до нее так и не дошло тогда: родившаяся недоношенная девочка оказалась на редкость крепкой и будет жить.

Евгения Николаевна отказалась от внучки резко и твердо. Потому что решила для себя: не будь этого нежеланного ребенка, Лиля была бы жива…

…Света, Светлана Андреевна, хорошо помнит тот подслушанный ею разговор между врачом и матерью погибшей девочки. Помнит, как упрашивала врача показать ей ребенка. Помнит все обойденные ею инстанции. И, наконец, купе поезда, увозившего ее и удочеренную Оксану, ее Оксану, ее долгожданную дочку. Они были счастливы сначала вдвоем с малышкой. Потом появился очень добродушный и очень большой Иван – муж Ваня, папа Ваня. Через полчаса он примчится сюда, чтобы поздравить дочку с последним экзаменом и поступлением в вуз. А в том, что их умница Оксана станет студенткой, он не сомневается.

Они были так счастливы. И вот появилась эта женщина… Что теперь будет? Надо что-то делать!..

– Мамочка, где папа? Он грозился поздравить меня первым!

Оксанка тормошит мать, заглядывая ей в глаза. Что-то замечает в них и решительно спрашивает:

– Что случилось?

– Доченька, – медленно говорит Светлана Андреевна, – папу срочно переводят в другой город – ты же знаешь, какая у него работа. Так что придется и нам с тобой чемоданы собирать. Пойдем в деканат, узнаем насчет перевода в другой институт.

Вышедшая из аудитории Евгения Николаевна видела и слышала их…

Светлана с дочерью подошла к двери приемной тогда, когда она выходила из нее. Оксана с удивлением глянула на строгую, суровую экзаменаторшу, которая, видимо, обознавшись, назвала ее Лилей. А она, извинившись, не глядя на девочку, вдруг попросила ее подождать в коридоре, а маму пригласила в кабинет.

– Не нужно вам уезжать отсюда, – без вступления, негромко сказала Евгения Николаевна. – Уеду я. Меня здесь ничто не держит: муж не вынес потери дочери – через полгода скончался от инфаркта. Я уехала, чтобы хоть как-то забыться. Жила… нет, существовала только работой. И вот теперь я не хочу быть злым гением для моей… для вашей… для этой девочки.

Она не решилась назвать Оксану своей внучкой и их дочерью – тоже.