Как хочется покоя и тепла. Стихи

Мне вспомнился один случай, о котором я никогда не забуду. Однажды к нам пришла соседка тётя Катя, принесла кусочек макухи и два сухарика темного хлеба. У неё своих детей не было, поэтому она очень любила меня. Как-то раз, она сказала маме почти шёпотом: «Для кого война, а для кого – мать родна…». Я слышала, но не поняла, о чём идёт речь. Вскоре мне стало понятно, о ком говорила тётя Катя. На нашей улице жила семья: дедушка Лука, бабушка Лукерья, их дочь – тётя Нина и внучка Валечка. Их дом был угловой, высокий, краси-

вый, за высоким забором. Жили они как-то замкнуто, подруги к Валечке не ходили домой – не разрешали старшие, а меня любили дедушка и бабушка, поэтому иногда я там бывала. У них всё было красиво и богато (так мне казалось).

Когда немцев расселяли на постой в частные дома, у них по-

селился офицер с денщиком и большой красивой лошадью.

Однажды дети нашей улицы, и я в том числе, собрались у соседского двора тёти Аси, у неё тоже было двое детей: Аня и меньший братик Серёжа. Перед домом – палисадник и там росла разная трава, в том числе калачики. Мы их рвали и ели. Кто собрал больше калачиков, делился с теми, кто ничего не собрал (с малышами, конечно).

Но вот вышла Валечка. В красивом платье, с бантом на голове и с большим куском (как нам казалось) белого хлеба, намазанного маслом. Мы все обступили её и кто-то первый сказал: «Валечка, дай хоть малюсенький кусочек». Потом стали просить все, а она победоносно ела у нас на глазах и говорила; «Оставлю!».

Все молча ждали, но жадными глазами смотрели, как убывает кусок. Потом наперебой обещали отдать свою любимую игрушку, но она молча доедала хлеб, а когда Витька, из дома напротив, попросил дать хоть понюхать, она затолкала остаток в рот, повернулась и ушла домой, а мы все заплакали и тоже разошлись по домам.

В тот грозный период нашей жизни дети взрослели быстро. Все поняли, что больше нет Валечки – она для всех стала Валькой. Все её ненавидели, и никто, даже после войны, с нею

не дружил. У каждого из друзей моего детства жизнь сложилась по-своему, не все остались живы.

Соня ходила с мамой на станцию Марцево собирать уголь и попала под паровоз. Когда её хоронили – я не знала, потому что лежала пухлая от голода в бессознательном состоянии. Папа и мама тоже были больны от голода, но держались как могли, чтобы сохранить меня.

Однажды я очнулась, когда папа кормил меня из чайной ложки чем-то жидким: это была жижа от перловой каши, которую нам принесли солдаты – немцы. Они дежурили на солдатской кухне во дворе большого пятиэтажного дома, возле которого мы жили. Так по капельке ко мне вернулась жизнь.

Мама тоже стала ходить. Когда мальчишки приносили больше каши и, даже, огрызки хлеба, мы с мамой тайком, понемножку (а чаще я сама), носили соседям: тёте Гале – папиной сестре, тёте Мане – жене папиного брата и ещё Волковым – тёте Насте и дяде Арсентию Ивановичу, родителям Виктора Арсентьевича Волкова (после войны артисту театра им. А. П. Чехова). Говорили, что его родители партизанили. Так выжили мы и помогали выжить другим.

Закончилась война. Почти в каждом доме на нашей улице кто-то погиб. Один из моих братьев пропал без вести. Я ищу его до сих пор, теперь уже с помощью Интернета. У Ани, Наташи и Эли папы погибли на фронте. О семье Вальки знаю только то – что когда отступали немцы, её мать ушла за ними в Мариуполь, больше о ней я ничего не слышала.