Моя жизнь и мои путешествия. Том 1

Зато я хорошо знал семью отца. Я отлично помню своего прадеда Гирша, писаря из Лашевичей. Это был высокий, широкоплечий еврей, очень красивый. Его прозвали Гирш-писарь, потому что, будучи старостой штетла он записывал все рождения, браки и смерти. В то время он был представителем еврейского населения Лашевичей, и о нем в наших краях ходила следующая история:

Восемьдесят лет назад священник Лашевичей сильно притеснял там еврейское население. Жители Лашевичей собрали большую группу для рассмотрения средств, которыми можно было бы смягчить сердце священника по отношению к евреям, и было решено послать его, моего прадеда, заступиться за них. Когда мой прадед пришел к нему, он сказал священнику:

– Вам платят всякие налоги, берут Ваши расписки, и вот Вы снова хотите ввести новый платеж. Мои евреи находятся в ужасном положении, а вы ещё держите их в страхе.

На это священник с улыбкой ответил:

– Что вы имеете в виду? Почему я должен с ними лучше ладить, когда они распяли Сына Божия Иисуса.

– Господин священник, – ответил мой прадедушка, – интересно, почему Вы так говорите. Вы видно шутите, Вы должны знать, что не мы, евреи Лашевичей, его распяли, а евреи Копыля.

Услышав это, священнику стало стыдно, потому что он сам этого не знал, и сердце его стало несколько мягче.

Сорок семь лет назад, когда я был в Лашевичах на выпускном вечере, его внук Меир отвел меня в синагогу и показал мне живопись, которую его дедушка, а мой прадед нарисовал на стенах. Это были сцены из еврейской жизни в библейскую эпоху. Тогда эти картины произвели на меня сильное впечатление. И это действительно удивительно: провинциальный еврей, который, кроме картинок из Агады и Торы, никогда в жизни не видел других картин, никогда не учился искусству живописи, вдруг становится художником и расписывает стены синагоги картинами, которые производят нужное впечатление. Не знаю, соответствовали ли его картины художественным правилам, но евреи Лашевичей гордились ими, потому что в них на первый план выходили интересные эпизоды библейской эпохи.

Когда мне было шесть или семь лет, мой прадед Гирш-писарь решил поехать в Израиль и приехал к нам, своим внукам и правнукам, в Мир, чтобы попрощаться с нами. Тогда он провел с нами неделю. Из того времени я помню только, что он был очень высокого роста, у него были еврейские грустные глаза и длинная белая борода. Ещё я помню, что он меня слушал и был со мной счастлив. Перед отъездом он подарил мне на память драгоценную медную монету, которую я много лет хранил как зеницу ока.

Мой дед Рафаил Мышковский

Он умер в Иерусалиме. Лишь в 1922 году я посетил его могилу, которая находится на Елеонской горе. Уходя оттуда, я подумал, что это был необыкновенно красивый, богатый, интересный человек из былых времён.

Из его детей хорошо я знал только двоих: моего дедушку Рафаила и его брата Израиля. Мой дедушка был самым старшим в Копыле, а Израиль был самым старшим в Лашевичах. Мой дедушка Рафаил всегда был очень скромным человеком, всегда заботившимся об общем благе. Помимо своей официальной должности старосты, он был габбаем[14 - Габбай – должностное лицо в еврейской общине или синагоге, ведающее организационными и денежными делами.] в городской Талмуд-Торе, смотрителем сирот и всегда был занят обеспечением бедных детей едой и одеждой. Он разбогател в молодом возрасте, покупая государственные расписки, освобождающие их владельцев от военной службы. Кроме того, у моей бабушки были трактир и гостиница. Он совершенно не вмешивался в дела жены, поскольку был слишком занят общественными делами и не имел времени заниматься даже собственными одиннадцатью детьми. Когда мне было двенадцать лет, я приехал в гости к дедушке. Первые два дня он даже не успел на меня взглянуть. Только на третий день он заметил меня и спросил у бабушки, кто я.

Теперь, пока я говорю о дедушке, я вспоминаю еще одну любопытную историю, которую я должен вам рассказать.

Мне тогда было двадцать, а ему шестьдесят пять лет. В это время я оказался в Варшаве. Однажды его дочь, Ханна Хисин, рассказала мне, что дедушка приехал в Варшаву, и она хочет, чтобы я показал ему город. Конечно, я согласился. Я взял извозчика. Мы проехали по окраинам Кракова, по Уяздовской аллее, были с ним в Мокотово, гуляли с ним по паркам, вместе ели молочную еду в еврейском ресторане, а вечером я повёл его в большой театр, где исполнялась опера «Богема». Театр его удивил. Ничего подобного он не видел. Но как только молодые ребята и девушки начали показывать свои номера, я разозлился на себя, зачем я привел сюда дедушку. Я был совершенно уверен, что он должен быть в полном недоумении, зачем я его привел на такой спектакль, где видишь полуодетых мальчиков и девочек. Мне было стыдно перед ним. Я даже боялся смотреть на него. Сцены в опере становились все хуже и хуже, и я от стыда сидел, опустив голову. Вдруг, дедушка дает мне толчок в бок и шепчет мне на ухо: Ной, ты видишь, здесь играют красивые девушки. Тогда на душе у меня стало легче. И мы сидели спокойно до конца оперы.

Он умер два года спустя. Я уже был частью революции. Однажды я путешествовал со своими коллегами и молодыми еврейскими писателями. После того, как мы отсутствовали некоторое время, зашел мой лучший друг Авраам Кастелянский, который работал бухгалтером в бизнесе моей тети, и сказал мне, что дедушка умер. Будучи изрядно пьяным, я ответил ему: «Раз так, приятель, давай еще выпьем!» Видимо, Кастелянский был очень шокирован моей реакцией на смерть деда, потому что он рассказал об этом моей тёте, а она передала это в письме моей матери. Через год я приехал в Несвиж, потому что дедовский дом перешёл к моему дяде Бируше, а мои родители переехали в Несвиж, где стали жить вместе с бабушкой, и заметил, что бабушка несколько сердится на меня. Честно говоря, меня это не сильно беспокоило. Но за несколько часов до моего возвращения в Варшаву она зовет меня в свою комнату, закрывает дверь и спрашивает надломленным голосом и со слезами на глазах: «Правда ли, что я устроил праздник после смерти дедушки?»

Я, конечно, отрицал это изо всех сил.

Я осчастливил ее своим ответом, а тогда она рассказала мне, какой почетной была похоронная процессия дедушки, все магазины в городе были закрыты, в доме не осталось ни одного еврея, даже многие гои пошли за гробом. Весь город был в трауре. Среди дедушкиных детей только мой отец обладал многими качествами, унаследованными от него.

Мои родители, Маркус и Сара Мышковские

Будучи бывшим учащимся иешивы, он мог хорошо учиться и очень любил светское образование. Он был в полном смысле этого слова современным человеком с горячим еврейским сердцем. Будучи адвокатом, он принципиально никогда не защищал преступника и никогда не признавал суда христианина над евреем. Мой отец говорил и читал на нескольких языках и был большим любителем прекрасной литературы. Он также много писал на идише. Большая работа: «Палестинская эмигрантка» навсегда осталась в моей памяти. Насколько я помню, это было литературное произведение с сильным патриотическим содержанием, в котором он выдвигал идею Ховевей Цион («Любящие Сион»)[15 - Ховевей Цион (Любящие Сион) – палестинофилы – раннее сионистское движение 1880-х годов. Официально сформировано на конференции под руковолством Льва Пинскера в 1884 году.]. Он также писал драмы, комедии и рассказы. Очень часто он читал что-нибудь из своих сочинений матери, нам, детям, и гостям дома. Однако в то время не было идишских периодических изданий и издателей, поэтому он не мог их печатать. Лишь после его смерти моя мать, которой в то время было уже восемьдесят лет, оставшись одна и не желая, чтобы все сочинения попали неизвестно куда, сама все уничтожила. (См. статью моей матери: «Из старого Копыля. Воспоминания Сары Мышковской», Jiwobleter, март-апрель 1937 г.)

Из того времени я также почти не помню первую эпоху движения «Любящих Сион» восьмидесятых годов. Помню, как мой отец возился с «кампанией». Он был председателем и секретарём организации в Мире. В нашем доме часто проводились собрания, на которых выступал мой отец. Помню, как в день моего рождения живший в нашем доме «любящий» покинул наш город и вместе со своей семьей отправился в Землю Израиля. Из-за этого в нашем доме стоял гул, все разговаривали и наутро все «любящие» провожали его из города. Тогда я потерял соседа по комнате. Это был странный мальчик, который отправился со своим отцом в Землю Израиля и в своих детских фантазиях я представлял, как мой друг станет пастухом на горах Сиона, и я очень ему завидовал…

В последующие годы отец часто просил у меня нелегальную литературу революционного движения, и когда я давал ее ему, это было для него очень важно, и, довольный, он заходил в кабинет, закрывал дверь и внимательно читал. Иногда он делился со мной своими впечатлениями и мнениями. По натуре он был мягким, добросердечным и умным евреем. Моя мать была совершенно другим человеком. Она была очень способной и необычайно умной. В практических жизненных вопросах она понимала гораздо больше, чем ее муж. У нее была железная память. Она часто рассказывала нам свои воспоминания о том времени, когда она ещё была двухлетним или трёхлетним ребенком. Она была первой женщиной в Мире, носившей собственные волосы, и первой в городе, у которой на кухне не так строго соблюдалась кошерность (не забывайте, что это было более семидесяти лет назад). Хотя у нее был более твёрдый характер, чем у моего отца, и она лучше понимала различные ситуации, и была более практичной, чем он, она всегда уважала моего отца и считала его выше себя. Моя мама много читала, любила петь еврейские и русские песни и никогда не могла забыть то впечатление, которое на нее однажды, когда она была невестой, произвёл спектакль в еврейском театре Минска. Она была заметной фигурой в Мире, а затем в Несвиже. Женщины приходили к ней со своими тайнами и просьбами, как к хорошей еврейке. Многие мужчины приходили к ней за советом, а самые умные женщины приходили провести с ней время.

У нее было одиннадцать детей, двое из которых умерли в младенчестве, осталось девять: трое мальчиков и шесть девочек. Я был третьим ребенком. Моя мать пережила много трагедий. Но самое страшное для нее было то, что почти все дети рано покинули ее, в шестнадцати- семнадцатилетнем возрасте они уже не хотели оставаться в городе. Какая-то тайная сила гнала их оттуда. Начало положила старшая сестра Тойбеле, уехавшая из штетла в Америку в семнадцать лет. Я и мой старший брат Моше уехали из города через несколько лет. Мы провели некоторое время в Варшаве, а потом также уехали в Америку. Все остальные дети уехали после нас, они тоже уехали в Америку. До свадьбы с ней осталась только наша младшая сестра. Но сразу после замужества она тоже ушла от родителей и поселилась в Минске. Так мать и осталась одна с отцом до старости. После его смерти она оставалась одна более пятнадцати лет. Много лет назад, когда Россия оккупировала Несвиж, к ней из Минска приехала ее младшая дочь Юдит и увезла ее в Минск. Она была уже стара, больна и слепа. Недавно, после Великой Отечественной войны, я узнал, что она умерла в Минске одна, брошенная, потому что моя сестра с детьми были эвакуированы вглубь России, не имея возможности взять с собой 93-летнюю мать…

Глава 3

Мое детство

Я точно не знаю, в каком месяце и в каком году я родился. Но официально я родился 18 ноября 1878 года, а это значит, что мне сейчас 69 с половиной лет. Первые четыре года я был больным ребенком. Я страдал от слабых костей. Мою болезнь называли рахитом. Все эти четыре года я не мог ни стоять, ни ходить. В то время я сидел весь день и просто смотрел на мир. Моя мать буквально отдала свою жизнь, чтобы вылечить меня от рахита. Когда местные врачи не смогли меня вылечить, она поехала со мной к известным врачам в другие города. Врачи посоветовали ей сажать меня всем телом на горячий песок. Каждый день в летние недели она несла меня на окраину города и закапывала по шею в песок. Ей также пришлось часто противостоять гойским пастухам и их злым собакам. Тем не менее она не оставляла свой тяжкий труд до тех пор, пока я полностью не вылечился и не смог встать на ноги.

Следующий случай произвел на меня самое сильное впечатление в те ранние детские годы:

Прекрасным и теплым утром я впервые вышел один на улицу, светило солнце и дома тонули в лучах солнца, люди спешили и играли дети. Мне это очень понравилось, и я остановился посмотреть, как играют дети. Они спросили меня, не хочу ли я с ними поиграть. Я, конечно, согласился. Меня отвели во двор дома, и там мы зашли в конюшню, где и играли. Я получил огромное удовольствие от этой игры, потому что впервые в жизни играл с другими детьми.

Год спустя мама отвела меня к моему первому учителю Киве Кугелю. Я также занимался с двумя другими учителями. Я ходил к ним почти четыре года. За это время я

узнал об Иисусе Навине, Судьях, Самуиле, и на этом мое старое еврейское образование было почти закончено.

В то время мы жили у Доджена (Давида) – еврея, который писал прошения к российским чиновникам. Он был вдовцом и любил горькие напитки. Он всегда приходил домой очень поздно. Его сын Берл, тринадцатилетний мальчик, уже посещавший русскую окружную школу, стал моим первым учителем русского языка. Вскоре мои родители отдали меня в русскую начальную школу. Во время учебы в государственной школе я учился у двух частных учителей. У учителя Вайнера я учился ивриту и зашел так далеко, что перевел историю «Робинзона Крузо»[16 - «Робинзо?н Кру?зо» – роман английского писателя Даниэля Дефо (1660—1731), впервые опубликованный в апреле 1719 года.] с русского на иврит. Я также изучал и немецкий язык у немки, фройлен Тец.

Наш дом был самым интересным и продвинутым домом в нашем штетле. Часто к нам приходили судья Борзов[17 - Сергей Петрович Борзов – надворный советник, мировой судья второго участка новогрудского уезда. Упоминается, например, в Памятной книжке минской губернии за 1987 год, страница 167.], городские врачи, аптекарь, студенты, когда приезжали домой на каникулы. В нашем доме часто говорили о политике, о литературе и о еврейской ситуации в России. Однажды я подслушал горячую новость об убийстве Александра II[18 - Алекса?ндр II Никола?евич (17 [29] апреля 1818, Москва – 1 [13] марта 1881, Санкт-Петербург) – российский император из династии Романовых, проводивший широкомасштабные реформы. Старший сын сначала великокняжеской, а с 1825 года – императорской четы Николая Павловича и Александры Фёдоровны. Удостоен особого эпитета в русской и болгарской историографии – Освободитель.] и потом целую ночь не мог заснуть. Передо мной проплывали образы отважных народовольцев Желябова[19 - Андре?й Ива?нович Желя?бов (17 [29] августа 1851, село Горностаевка, Феодосийский уезд, Таврическая губерния – 3 апреля [15 апреля] 1881 (https://ru.wikipedia.org/wiki/1881_%D0%B3%D0%BE%D0%B4), Санкт-Петербург) – революционер-народник, член Исполнительного комитета «Народной воли», один из организаторов убийства императора Александра II.], Перовской[20 - Со?фья Льво?вна Перо?вская (1 [13] сентября 1853, Санкт-Петербург – 3 [15] апреля 1881, Санкт-Петербург) – член Исполнительного комитета революционной организации «Народная воля». Непосредственно руководила убийством российского императора Александра II.] и других. Но больше всего я любил вечера, когда отец читал свои рассказы или слушал роман о жизни в Мире, написанный в то время часовщиком Менделем Циринским. Насколько я помню, он был написан с большим талантом. Его приход и чтение были для меня большой радостью. Моим родителям пришлось расстроиться из-за этого романа. В середине написания романа он уехал в Америку и более того: больше мы о нем ничего не слышали.

В детстве я был набожным и часто ходил в синагогу. Однажды, когда я молился, кто-то принес новость о том, что в каких-то двух городах Украины случились погромы евреев. Хотя мне тогда было шесть-семь лет, я прекрасно понял, какое тяжелое впечатление произвела эта новость на молящихся евреев. Я никогда не видел такого горя в общине, состоящей из нескольких сотен евреев, даже в своей дальнейшей жизни. Их душераздирающая скорбь навсегда запечатлелась в моей детской душе, и даже теперь я вижу в своем воображении ужаснейшие картины того, как украинские погромщики убивают евреев, женщин и детей.

В то время мой отец был очень занят созданием образовательных курсов для нашей бедной молодежи. Он утверждал в одной из речей, что вся проблема евреев состоит в том, что мы занимаемся только непроизводительным трудом, а лавочников, трактирщиков, барменов и коробейников у нас больше, чем нам нужно. Один соперничает с другим, и вырывает у него последний кусок изо рта. Антисемитизм, – утверждал он, – также проистекает из того факта, что мы черпаем своё счастье из запаха на рынке, из ветра. Мы должны открыть в нашем городе ремесленную школу, где нашу молодежь следует учить обрабатывать землю или готовить из нее хороших портных, сапожников, слесарей. Пусть наша ремесленная школа – заканчивал он свои частые проповеди, – послужит примером для соседних городов и поселков, как можно перейти от загрязнения воздуха к производительному труду. Но он не только агитировал, но и с железной решимостью шагнул вперед к осуществлению своей мечты. Через Еврейское Общество[21 - Общество ремесленного труда (ОРТ) было основано в 1880 году в столице Российской империи Санкт-Петербурге как «Общество по распространению ремесленного и земледельческого труда среди евреев» (ОРТ). Идея создания такой организации принадлежит известному ученому Николаю Баксту.] ремесленного труда, находившееся тогда в Петербурге, он добыл для этой цели деньги и также после долгих переговоров в высоких правительственных сферах согласился построить дом для такого учреждения. Однако, когда все было почти закончено, случился крупный экономический кризис, из-за которого все работы были остановлены. Но еще до остановки работ минчане были очень расстроены тем, что такое заведение строится в таком маленьком городке, как Мир, а не у них. Они собрали еще большие суммы, отправили в Санкт-Петербург еще более крупных лоббистов и убедили правительство и Санкт-Петербургское еврейское общество открыть такое же профессиональное училище и в Минске. И вскоре такое ПТУ все-таки открылось в Минске. Можно смело сказать, что открытие в Минске в то время первой ремесленной школы было вдохновлено моим отцом, но мечта отца основать такую школу в штетле не была реализована.

Когда мне было девять лет, в нашем доме произошло событие, которое так на меня подействовало, что в течение нескольких месяцев я ощущал себя взрослым. У нас тогда даже своего дома не было, мы жили в арендованном доме. В, том же доме жил еще один сосед, презираемый еврей из кантонистов[22 - Кантонисты – название в России в 1805—1856 годы несовершеннолетних солдатских сыновей, числившихся с рождения за военным ведомством, а также взятых принудительно в кантонисты малолетних бродяг, детей евреев, раскольников, польских повстанцев, цыган и прочих. Целью призыва еврейских детей в русскую армию было не только и не столько воспитание профессиональных военных – в условиях суровой воинской службы малолетних кантонистов пытками и истязаниями принуждали к принятию православия, что означало полный разрыв связей с еврейским народом и иудейской верой и быстрое растворение в русском окружении. Еврейские дети-рекруты до 18 лет направлялись в батальоны кантонистов, откуда большинство их попадало в школы кантонистов, и немногих определяли в сёла на постой, либо в ученики к ремесленникам. Годы пребывания в кантонистах не засчитывались в срок военной службы (25 лет) как евреям, так и не евреям.] – Босс, как он себя называл, – со своей женой- христианкой и тремя взрослыми сыновьями. Вход в наши квартиры был через общий коридор. Однажды на Рош ха-Шана[23 - Рош ха-Шана? – еврейский Новый год, который празднуют два дня подряд в новолуние осеннего месяца тишрей по еврейскому календарю (приходится на сентябрь или октябрь).], когда мои родители ушли в синагогу, я остался дома, чтобы присматривать за младшими детьми. Около двенадцати часов дня мать пришла из синагоги домой, чтобы посмотреть, чем занимаются маленькие дети. Но как только она вошла в коридор, христианка и трое её взрослых сыновей набросились на нее с палками и начали избивать. Мать издала ужасный крик, мы, дети, перепуганные до смерти, открыли окно на улицу и начали громко кричать: Они бьют нашу мать». Христианка, услышав крик матери» и наши голоса, тут же вместе с сыновьями вбежала в дом, заперев за собой дверь. Тем временем прибежали евреи из общины, уложили мою мать на кровать, затем открыли дверь гойки и выразили ей должное осуждение… Через несколько минут прибежал мой отец в сопровождении двух крепких молодых людей: Хершеля Кажея (дяди Моше Йоны Хаймовича[24 - Моше Йона Хаймович (1881— 1958) – писатель.]) и Муния Мате Ривса, и вы можете сами себе представить, что произошло дальше. Кантониста в это время не было дома, он как фельдшер разъезжал по деревням вокруг нашего штетла. Но как только он вернулся домой, он снял другую квартиру и уехал из нашего дома вместе с семьей. Потом был суд. Но судья действовал так, чтобы мы могли помириться, и не одна из сторон не понесла никакого наказания.

И другое событие оказало на меня сильное влияние в юности. Когда мне было одиннадцать лет, к нам приехал особый гость, которого звали «Ефим». Он не смел выйти из дома. Он видимо от кого-то спрятался, а нам, детям, велели никому не рассказывать о госте. Он называл мою маму тетей, а папу отцом. Мы, дети, не знали, кто он такой и почему скрывается. Мы заметили, однако, что наши родители относятся к нему с большим уважением и любовью и что все вечера до поздней ночи он пишет на русском языке. Со временем мы узнали, что он был сыном сестры моей матери, что он учился в Москве, что после еврейских погромов в 1882 году он присоединился к движению Билу, покинул Россию и свою богатую жизнь и уехал в Эрец-Исраэль. Там он обрабатывал землю, копал колодцы, прокладывал дороги, был земледельцем, даже приобрел виноградник в семнадцать тысяч лоз, привез туда свою невесту, женился на ней, воспитал детей. Но я не знал, почему он вернулся оттуда. Однако он весьма вырос в моих глазах, когда я понял, что он переписывается с еврейским историком Ш. Дубновым[25 - Семён Ма?ркович (Ши?мен Ме?ерович) Ду?бнов (также Симон Дубнов; 1860, Мстиславль, Могилёвская губерния – 1941, Рига, Рейхскомиссариат Остланд) – российский историк (https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%98%D1%81%D1%82%D0%BE%D1%80%D0%B8%D0%BA), публицист и общественный деятель, один из классиков и создателей научной истории еврейского (https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%95%D0%B2%D1%80%D0%B5%D0%B8) народа. Писал по-русски и на идише (https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%98%D0%B4%D0%B8%D1%88).] и идиш-русским поэтом Ш. Фругом[26 - Семён Григорьевич Фруг (Ши?мен Фруг; 1860, колония Бобровый Кут, Херсонская губерния – 1916, Одесса) – русскийи еврейский поэт (https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9F%D0%BE%D1%8D%D1%82), публицист, переводчик. Писал главным образом на русском языке и идише, также делал попытки писать на иврите.], чьи творения я пожирал буквально как голодный. Его величие в моих глазах еще больше возросло, когда я понял, что по ночам он пишет книгу «Записки палестинского эмигранта». Позже я также узнал, что он в это время написал еще одну книгу «Заиорданье». Обе книги впоследствии были напечатаны частями в идиш-русском журнале «Восход»[27 - «Восход» – ежемесячный журнал, посвящённый интересам евреев, издававшийся без предварительной цензуры в столице Российской империи городе Санкт-Петербурге с января 1881 по апрель 1906 год.].

Когда он проводил время в нашем доме, он очень часто рассказывал нам странные истории, и мне очень нравились его рассказы о народе Израиля и арабской жизни. И он говорил о Земле Израиля с такой теплотой и любовью, что у меня тогда возникла мысль, что если бы у меня был шанс в жизни, то первое, что я сделал бы, это перебрался бы в Землю Израиля.

Самое сильное впечатление на меня произвела история о том, как он путешествовал по Земле Израиля: вместе с другими студентами и завершил рассказ, словами: «Когда мы сошли с корабля в Яффе, которая представляет собой порт из камней, мы со слезами на глазах пали на каменные плиты, целовали камни и поливали их своими горячими слезами…».

Чуть позже у нас был еще один гость, брат Ефима Хисина Осип (Иосиф), приехавший из Москвы и проживший у нас больше года. В нашем доме он женился на моей тёте – тете Ханне. Осип Хисин был совсем другим человеком, уже очень далеким от своего старшего брата. В своей речи, в восприятии жизни, в мыслях, в пении, танцах и выступлениях он был типичным русским, пижоном, а не кацапом. В политическом плане для него ничто не имело значения, даже еврейский вопрос. Самодовольный, вечно веселый. Я держался от него на расстоянии и временами даже избегал. Ефим уехал от нас в Швейцарию, изучал там медицину и, получив диплом врача, вернулся в Израиль, чтобы практиковать там среди еврейской и арабской бедноты. В то же время его младший брат Осип отправился в Москву, где он открыл шелковую фабрику и с помощью своего дяди Генделя Хисина, тогда известного человека и филантропа, добился успеха. Его фабрика работала на всю Россию и Польшу и на этой фабрике он очень разбогател.

Я сразу вспоминаю третьего гостя, который очень долго пробыл в нашем доме. Он сказал, что приходится мне двоюродным братом со стороны моей матери, Шмуэлем Шмураком, и в то же время он был племянником нашего широко известного знакомого Р. Менделя. Поначалу Шмуэль жил в доме своего дяди Р. Менделя в Одессе и прямо из его дома приехал к нам в гости 21-летним юношей. Мендель хотел сделать из него полезного еврея и записал его в профессиональное училище «Труд»[28 - Еврейское ремесленное училище «Труд». Открыто в 1864 году. Давало среднее общеобразовательное и специальное образование по положению о городских училищах от 1872 года. Новое здание ремесленного общества «Труд» было построено в 1895 году. Школа ремесленных учеников, была учреждённа Е. М. Менделевичем. Впоследствии попечителем был Ефим Яковлевич Менделевич, купец 1-гильдии, выборный купеческого сословия, член хлебоконтрольной комиссии при одесской бирже.], в котором был директором. Шмуэль всегда любил похвастаться своим старшим братом и всегда рассказывал истории о доме своего дяди. Но лично его никакие вопросы не интересовали, он говорил только по-русски, одевался как тирский немец. Он также женился на второй сестре моего отца, Рошке. Некоторое время он был учителем в нашем городе. А затем преподавал в Барановичах, оттуда уехал в Варшаву, где стал представителем мануфактур Осипа Хисина по всей Польше.

Тем не менее, серьезность моего дома почти не мешала мне в играх. У меня было достаточно друзей, с которыми я ходил в лес собирать ягоды, ходил в замок и карабкался там по головокружительным лестницам, ходил на речку купаться и показывать, как далеко я умею плавать. Еще больше мне нравилось сидеть со своими друзья где-нибудь в укромном месте и слушать их истории о демонах, привидениях, духах и… святых евреях.

Дорогие мне детские годы, проведенные в моем штетле Мир, евреи и город, запечатлелись в моем сердце, и эта огромная любовь к моему городу осталась со мной по сей день.

Глава 4

Я начинаю читать

Мой отец всю свою жизнь много читал и, если ему что-то очень нравилось, он любил читать это жене и детям. Мы до сих пор помним, как мать звала нас в спальню с объявлением: дети приходите к отцу, он почитает: мы шли прямо к нему в спальню. Отец уже лежал в постели, завернувшись в теплое одеяло и держа в руке книгу. Мы тихо входили, садились вокруг его кровати, и литературное образование начиналось. Он читал нам на идише «Черного мальчика» Динезона[29 - Яков Динезон (полное имя Янкель-Эльяш Беньяминович Динезон, 1851, Жагоры, Шавельский уезд, Ковенская губерния – 29 августа 1919, Варшава) – еврейский прозаик (идиш), создатель дидактического романа в еврейской литературе.], «Идиш на Песах»[30 - Пе?сах – иудейский праздник в память об исходе из Египта, один из трёх паломнических праздников. Начинается вечером с 14 на 15 Нисана, празднуется в течение семи дней в Израиле и восьми – вне Израиля.] Шацкеса[31 - Шацкес, Моше Арон (1825 Карлин (Каролин), Белорусия – 1899 Киев, Российская империя) – писатель. Книга «Идиш на Песах» была им издана в 1881 году под псевдонимом М. Зеликович.], «Ножик», «Иоселе-Соловей» и «Стемпеню» Шолом-Алейхема[32 - Шо?лом-Але?йхем (настоящее имя Соломо?н На?умович (Шо?лом Но?хумович) Рабино?вич; 2 марта 1859, Переяслав, Полтавская губерния, Российская империя – 13 мая 1916, Нью-Йорк, США) – еврейский писатель и драматург, один из основоположников современной художественной литературы на идише (наряду с Менделе Мойхер-Сфоримом и И.-Л. Перецем), в том числе детской. Писал также на иврите и на русском языке.]. На русском языке он читал нам Гоголя[33 - Никола?й Васи?льевич Го?голь (при рождении Яно?вский, с 1821 года – Гоголь-Яновский; 20 марта [1 апреля] 1809, Сорочинцы, Миргородский уезд, Полтавская губерния – 21 февраля [4 марта] 1852, Москва) – прозаик, драматург, критик, публицист, признанный одним из классиков русской литературы.], Пушкина[34 - Алекса?ндр Серге?евич Пу?шкин (26 мая [6 июня] 1799, Москва – 29 января [10 февраля] 1837, Санкт-Петербург) – русский поэт, драматург и прозаик, заложивший основы русского реалистического направления, литературный критик и теоретик литературы, историк, публицист, журналист, редактор и издатель.], Лермонтова[35 - Михаи?л Ю?рьевич Ле?рмонтов (3 [15] октября 1814, Москва – 15 [27] июля 1841, Пятигорск) – русский поэт, прозаик, драматург, художник.] и Фруга. Из всех книг наибольшее впечатление на меня произвела «Стемпеню» Шолом-Алейхема, хотя еще мне очень понравился «Нос» Гоголя.

Когда мне было десять лет, я уже начал читать самостоятельно. Каждое воскресенье в базарный день приходил русский разносчик со всякими духовными и священными вещами: изображениями святых, иконами, статуэтками, фотографиями, а также сборниками русских светских рассказов и стихов. Моя мама давала мне каждое утро в школу три копейки, я не тратил их на перекусы, а копил все три. За неделю я собирал восемнадцать копеек и каждое воскресенье тратил деньги на буклеты, пока не собрал свою собственную библиотеку буклетов с рассказами. Книг на идише у меня не было, потому что не было таких книг на идише, которые бы подошли мальчику десяти-одиннадцати лет.

Через несколько лет я начал читать более серьезные книги и периодику, как на идише, так и на русском языке. Особо я обращал внимание на русские издания на идише такие как старый «Рассвет»[36 - «Рассвет» Еженедельный журнал русских евреев, выходивший в Одессе с 1860 по 1861 год.], «Восход», «Сион»[37 - «Сио?н» – еженедельный журнал, выходивший в Одессе в 1861—1862 годах.], «День»[38 - «День» – русско-еврейская еженедельная газета Российской империи. Газета выходила в Одессе с мая 1869 года до начала лета 1871 года.], «Вестник русских евреев»[39 - «Вестник русских евреев» – еженедельная газета, выходившая в Петербурге со значительными перерывами с 1871 по 1873 год.] и «Еврейская библиотека»[40 - «Еврейская библиотека» – историко-литературный альманах, выходивший в Российской империи конце XIX – начале XX века. Сборник «Еврейская библиотека» издавался и редактировался Адольфом Ефимовичем (Ахароном Хаимовичем) Ландау.]. Позже я перешёл к «Дому друзей»[41 - «Дом друзей» – историко-литературная книга, издававшаяся в 1909 году Мордехаем Спектором (1858 – 1925).], «Еврейской народной библиотеке»[42 - «Еврейская народная библиотека» – альманах-ежегодник, издававшийся в конце 19 века Шолом-Алейхемом. В этом издании были объединены произведения лучших литераторов той поры – Менделе Мойхер Сфорима, И.-Л. Переца, И. Линецкого, А. Готлобера, Я. Динезона и, конечно, собственные романы Шолом-Алейхема – «Стемпеню» и «Йоселе-соловей».], и «Кол мевасеру»[43 - «Кол мевасер» – еженедельник, который издавал в 1862—1873 годах в Одессе Александр Цедербаум (1816—1893).] (Голос глашатого). Так я познакомился с произведениями Шолом-Алейхема, Фруга, Бен-Ами[44 - Мордехай Бен-Ами (1854 – 1932, псевдоним Марка Яковлевича Рабиновича) – русско-еврейский писатель, публицист.], Равницкого[45 - Равницкий Иехошуа Хоне (1859, Одесса, – 1944, Тель-Авив) —писатель, журналист, редактор и издатель. Писал на иврите и идише.] и других. В то время я уже прочитал «Дэниэля Деронду» Джорджа Элиота[46 - Мэри Энн Эванc (22 ноября 1819, имение Арбери в графстве Уорикшир – 22 декабря 1880, Лондон), известная под псевдонимом Джордж Элиот (англ. George Eliot) – английская писательница, поэтесса, журналистка и философ. Одна из самых популярных авторов Викторианской эпохи.], а также произведения Фрэнцоза[47 - Францоз Карл Эмиль (25 октября 1848, Чортков – 28 января 1904, Берлин) – австрийский писатель, литературовед и переводчик, уроженец Галиции.], Вассермана[48 - Я?коб Вассерма?н (10 марта 1873, Фюрт, королевство Бавария – 1 января 1934, Альтаусзее) – немецкий писатель и новеллист.], а также книги Леванды[49 - Лев Осипович Леванда (Иехуда Лейб; июнь 1835, Минск – 6 [18] марта 1888, Санкт-Петербург) – российский писатель, публицист, просветитель; известен сначала как сторонник ассимиляции евреев в российском обществе, а впоследствии как сторонник их эмиграции в Палестину. Считается одним из самых крупных и известных еврейских писателей России XIX века.].

Вообще мне нравилось читать книги еврейского содержания. А когда я перешел к русской классике, меня очень раздражало, что, когда изображается еврейский типаж, он всегда негативный, по большей части карикатурный, и это сильно охладило мой энтузиазм по поводу создателей и продолжателей русской литературы.

Но наибольший интерес у меня вызывали книги, в которых описаны путешествия, народы и страны. Первым журналом, на который я подписался, был русский «Вокруг Света»[50 - «Вокру?г све?та» – старейший российский научно-популярный и страноведческий журнал, выпускающийся с 1861 года.] который распространялся по всему миру, и с огромным нетерпением я каждую неделю ждал его еженедельных выпусков и каждое первое число – ежемесячных выпусков. Журнал был специально посвящен репортажам о путешествиях и содержал необычайно красивые и яркие изображения всех стран всего мира. Книги я читал со святым упоением и не уставал целыми днями рассматривать иллюстрации.

Еще я каждый день с большим удовольствием читал русскую газету «Новости»[51 - «Новости» – небольшая газета, издававшаяся Осипом Константиновичем Нотовичем с 1876 года. В июле 1880 года к «Новостям» присоединяется «Биржевая газета» под общим названием «Новости и Биржевая газета», которая выходила в Петербурге с 1 июля 1880 по 1906.], которую мой отец получал из Петербурга. В то время в России еврейские газеты ещё не издавались.

Помню также, что у нас дома были две рукописи в книжном переплете и обе рукописи были на языке идиш, одна с чудесным почерком, – роман о еврейской жизни в Новогрудке, написанный новогрудским нотариусом Иоселевским[52 - Иоселевский (Яселевский, Иоселиовский) Абрам-Мовша Зельманович (Зальмонович) – дед моей прабабушки Анны Ефимовны Левиной (Иоселевской). Упомянут в Памятной книжке Минской губернии за 1881 год на странице 370.] – отцом моего дяди. В рукописи должно было быть триста страниц. Вторая рукопись – жемчужным почерком Менделе[53 - Ме?нделе Мо?йхер-Сфо?рим (Шолем-Янкев (Яков) Абрамович; 21 декабря 1835 [2 января 1836] или 2 января 1836], Копыль, Минская губерния – 25 ноября [8 декабря] 1917 или 8 декабря 1917, Одесса, УНР) – еврейский писатель, считается основоположником современной светской литературы на языке идиш. Классик литературы на идише и иврите.] «Сплетня». Я играл с этими книгами и подражал их почерку. Я их часто читал, только не очень хорошо понимал. И еще меньше понимал ценность рукописей культурно-исторического значения. Только когда я узнал, что обе книги сгорели во время великого пожара, уничтожившего наш штетл, я очень разозлился.