Моя жизнь и мои путешествия. Том 1

Дома мы говорили на идише, хотя и называли этот язык жаргоном. Мы никогда не стыдились своего идиша и никогда не гордились знанием русского языка. В нашем доме оба языка были равноправными. Для моего отца русский язык был языком средств к существованию. Официальные документы он писал на русском языке, защищал своих клиентов на русском языке, и подавляющее большинство его клиентов были белорусами. Но когда он попадал в домашнюю атмосферу, он никогда не говорил с нами по-русски, а всегда на идише. Также и в чтении в нашем доме были приемлемы оба языка. Идиш в то время был очень беден, идишская литература ещё беднее и, если мы хотели прочитать научную книгу по серьезному вопросу, нам приходилось использовать русский язык и русскую литературу. И именно поэтому я обнаружил, что читаю на русском гораздо больше, чем на идише. На немецком я перечитал в начале несколько книг и все, больше не читал. С Гете[54 - Иога?нн Во?льфганг фон Гёте (28 августа 1749, Франкфурт-на-Майне – 22 марта 1832, Веймар) – немецкий поэт, драматург, романист, учёный-энциклопедист, государственный деятель, театральный режиссёр и критик. Среди его работ – пьесы, поэзия, литература и эстетическая критика, а также трактаты по ботанике, анатомии и цвету.], Гейне[55 - Хри?стиан Иоганн Ге?нрих Ге?йне (13 декабря 1797 года, Дюссельдорф – 17 февраля 1856 года, Париж) – немецкий поэт, публицист и критик позднего романтизма. Мастер сатиры, фельетона, путевых заметок. Идеолог движения «Молодая Германия». В 1830 году эмигрировал во Францию.] и другими немецкими писателями я познакомился по переводам на русский язык.

Глава 5

Великий пожар

Наш штетл часто горел, но прибегали евреи, христиане, татары и своими совместными силами не давали огню распространиться далеко. Раньше сгорали дом или два, и пожар уже потушен. Но когда мне было двенадцать-тринадцать лет, почти весь наш город сгорел, и я хорошо помню этот «великий пожар».

Был летний день. Затем я зашёл к своему дяде Иоселевскому[56 - Иоселевский (Иоселиовский) Ефим (Хаим) Абрамович – частный поверенный при новогрудском суде с 1878 года, отец моей прабабушки Ани. Работал вместе с Маркусом, отцом автора, при новогрудском суде. Не раз упоминаются вместе в Памятных книжках Минской губернии, например, в 1884 году, страница 180. Хаим был дядей автора этой книги вдвойне. Был женат на сестре Маркуса Деборе (Девре), а брат Маркуса – Юлиан был женат на сестре Хаима – Лее.], который, как и мой отец, был юристом. Внезапно зазвонили церковные колокола. Мы поняли, что где-то горит дом. Я сразу побежал к месту, где горело, помогал качать воду и доставлять её к горящим домам. Я бегал от дома к дому и помогал. Тогда мне пришло в голову, что лучше было бы спасти бедные еврейские семьи от их неряшливости и разгильдяйства. Потом я отправился в горящие дома, чтобы спасти мебель и постельное белье внутри. Я работал так около часа. Потом я услышал, как кто-то сказал, что у холодной синагоги загорелся верх и некому спасти книги Торы. Я сразу побежал в холодную синагогу. Там было несколько евреев, но они боялись войти внутрь. Я вошел в синагогу и услышал позади себя голос: «Мальчик, сначала возьми книги Торы». Я смело пробрался к Ковчегу Завета. В этот момент пришло около шести евреев и вместе с необычайной быстротой мы спасли все книги Торы. Но огонь становился все сильнее и сильнее. Пламя уже начало охватывать красивые картины на стенах, и от дальнейших спасательных работ пришлось отказаться. Тут меня останавливает какой-то еврей и говорит:

– Ты счастливый молодой человек, ты выполнил много мицвот[57 - Мицва (множественное число – мицво?т) – предписание, заповедь в иудаизме. В обиходе (в частности здесь) мицва – всякое доброе дело, похвальный поступок.]. Чей ты?

– Юриста Мышковского.

– Вы только посмотрите, как согревает теплая еврейская душа. Здесь ты ничего не можешь поделать. Ваша крыша тоже горит. Беги прямо домой и спасай там, что сможешь.

Я сразу побежал домой и подумал про себя, что уже получил бы нагоняй от отца и кто его знает, думаю, что случилось с моим щенком, с моей книгой, с лампой, которую отец недавно купил у Фрица.

Я бежал по сгоревшим местам. Повсюду – отчаяние, крики, плач, люди рвут на себе волосы, ломают руки. Повсюду огонь, повсюду разрушения. Бегут евреи с мешками на плечах. Вещи, которые вынесли из домов и оставили на улицах, уже горят.

Я прибегаю к нашему дому. Сначала никого нет. Каким- то образом им удалось сбежать! Никаких столов со стульями. Но многое, очень многое осталось в доме. Я быстро приступаю к работе. Сохранить то, что еще можешь, и отнести в сад Левина. И я спасал наше достояние до тех пор, пока уже ничего нельзя было спасти, потому что весь дом был охвачен огнем. Я убежал искать своих родителей, братьев и сестер. И мне удалось пробраться только по одной тропе – через реку, то есть через берег нашей реки, —и, хотя тропа была слишком длинной, но поэтому же она была и самой безопасной.

Там кто-то мне сообщил радостную новость, что вся моя семья находится в доме нашего судьи Борзова. Мне уже пришлось бежать оттуда к району Падал и от Падала по улицам к дому судьи. По пути я видел картины, которые никогда не сотрутся из моей памяти. Евреи в страхе смерти, в величайшем отчаянии. Свободные места за городом были уставлены столами, скамейками, кроватями, мешками, корзинами, сундуками. Предметы еврейского быта были повсюду. Обширная территория в задней части города захламлена и усеяна еврейским имуществом и товарами, вынесенными только для того, чтобы спасти их от огня. На мешках и сумках сидят евреи. Евреи, которые наблюдают за спасённым. Дети плачут, они все теперь бездомные и все оплакивают великое несчастье.

Из последних сил я побежал к дому судьи. Сначала я встретил там не только свою семью, но и семьи двух своих дядей Иоселевских и Сахаровичей, и тогда я впервые понял, что не ел с самого начала. Но как можно кого-то спрашивать о еде в такой беде. И тогда он подходит к отцу и сердито спрашивает меня:

– Где ты провёл все это время, моё сокровище?

Но когда я рассказал ему, что спасал вещи в новом городе, в том числе и книги Торы из холодной синагоги, он немного успокоился, а затем сказал мне тоном легкой укоризны:

– Тем не менее, тебе следовало зайти домой пораньше и сказать, что ты бежишь спасать холодную синагогу. Ведь мать чуть не сошла с ума, думая о тебе.

– Что ты пристал к ребёнку, – вмешалась мать. – Он не ел весь день, а от тебя у него болит голова. Пойдем, Ной, я тебе кое- что дам.

И, взяв меня за руку, повела на кухню.

Теперь вы можете себе представить, с каким аппетитом я ел в тот вечер…

Но она не смогла удержаться и посреди трапезы сказала мне:

– Ну, гость в доме… где ты был во время большого пожара?

Я снова рассказал ей, что сделал за день, и она больше ни о чём меня не спросила.

В то время, как мы жили у судьи, я близко познакомился с садом судьи. Там были хорошие яблоки, ягоды, сливы, вишни и виноград. Судьиха (жена судьи) сказала мне, что, когда я захочу фруктов, я могу пойти в сад и взять что угодно и сколько захочу. Я действительно хорошо использовал эту возможность. Каждый вечер я ходил в сад, срывал кучу фруктов и делился ими со всеми остальными детьми. В те дни я был самым счастливым мальчиком на свете. Пустячок – у меня «свой сад», и я уважаем всеми своими товарищами и друзьями.

На следующий день после большого пожара я пошел посмотреть, как мой город стал выглядеть после пожара. Я шел по проходам, которые уже не были улицами. От самых маленьких домов остались только печные трубы, а у некоторых домов и вовсе не осталось печных труб. Пожар еще не был полностью потушен, и от сгоревших домов все еще поднимался дым от пепла и углей. Возле каждого дома кто-то стоял, как будто возле покойника, заламывал руки и горько плакал. И немало других передвигали угли и пепел железной палкой, ища там что-то. А вдруг, что-то осталось от того, что они любили. На широком поле у реки я увидел много знакомых евреев, женщин и детей, и все они были грустными, голодными, не выспавшимися и отчаявшимися.

Но вскоре помощь стала поступать из соседних еврейских городков и поселков – из Слуцка, Новогрудка, Городеи, Несвижа, Клецка, Копыля, Турца, Кореличей и даже из таких далеких городов, как Барановичи и Минск. Она приходила с хлебом, мясом, сыром, маслом и даже одеждой. В различных соседних штетлах были организованы комитеты помощи жертвам Мирского пожара, а через несколько лет наш город вновь возродился, но уже обновленный и современный…

Только наша старая синагога с чудесной резьбой, карнизами, картинами действительно сгорела навсегда, и это причиняет мне боль по сей день.

Глава 6

Я начинаю становиться мужчиной

У меня был очень красивый почерк и на иврите, и на русском и на немецком. Мои родители часто обращали на это внимание. Мой отец говорил, что я пишу каллиграфически. И это привело к тому, что к моему тринадцатому году он уже усадил меня за свой стол, переписывать разные бумаги, прошения, запросы к местному судье и в различные вышестоящие инстанции, такие как обращения в районный суд, в государственные учреждения и даже в Санкт-Петербург. Мой труд стал известен, когда я впервые написал челобитную (прошение) ему одному – царю русскому. Я вложил все свои каллиграфические навыки в это прошение. Отец гордился моей маленькой работой, и после этого в городе меня признали великим писарем.

После этого великого события я стал позволять себе некоторые вольности. Перестал ходить в синагогу, перестал молиться по утрам, общался в основном с мальчиками-христианами, с которыми ходил в городскую районную школу. Даже был знаком с несколькими христианскими девушками. Из-за скудости литературы на идише я сосредоточился только на русском языке.

Никакой бар-мицвы[58 - Бар-мицва – это день, когда согласно иудейским законам мальчик берет на себя полную ответственность за свои деяния и мысли, а значит становится настоящим мужчиной в глазах Бога. Это событие празднуют, когда ребенку исполняется 13 лет.] для меня не устраивали, так что совершеннолетие прошло для меня совершенно незаметно.

В то время мы строили свой дом, двухэтажное деревянное здание, и со мной произошел странный случай. Я уже перешёл в пятый класс. Я уже изучал физику, алгебру, геометрию. Я также умел хорошо рисовать карты и планы. Я не знал, что мой отец время от времени заглядывал в мои ходатайства. Вообще отец почти всегда был ко мне холоден, и я всегда его боялся. Он все время держался со мной насмешливо и вообще не ласкал. Он никогда не относился ко мне как отец к ребенку, с мягкостью и добротой. Он никогда не проявлял ко мне никакой дружбы, и я никогда не игнорировал этого. Я всегда избегал оставаться с ним наедине в одной комнате. (Сорок лет спустя я изобразил отношение отца к нам, его детям, в пьесе для детей «Детская забастовка»). Однажды я сидел в своей комнате, и он вошел. Наверное, я уже сошел с ума, подумал я, и он пришел меня наказать. Со страхом смерти я уже ожидал порции морали. Он уселся напротив меня, задумался, посмотрел мне в глаза и сказал:

– Сынок, это план дома, который я собираюсь построить. Это – нижнего этажа, а это – верхнего. Тебе не кажется, что мы здесь что-то упустили, и как тебе планировка комнат в целом? Как ты думаешь, нужно ли что-то добавить или изменить?

Ко мне пришёл отец, назвал меня сыном и советуется со мной. Я не был к этому готов, тёплая волна захлестнула меня. Сердце мое начало рваться, меня начало разрывать на части, я не смог сдержаться и горько заплакал. И вот консультация не состоялась. Я думаю, что у него тоже заболело сердце, и он вышел. Но в глубине своей детской души я гордился первым появлением отца. Пустячок – он уже думает обо мне как о взрослом.

В пятнадцать лет я стал учителем русского языка в состоятельных домах моего штетла и получал очень хорошую для того времени цену – целых три рубля в месяц за часовые занятия. Я стал более независимым. Из отцовских десяти копеек за переписывание я не мог одеваться сам, не мог покупать себе книг и выписывать журналы. Теперь я стал свободнее в деньгах. А когда я закончил пятый класс, то на короткое время получил очень высокую должность.

На тот момент княжеским управляющим нашего города был человек, дом которого находился в Вильно, но он стоял пустой в связи с должностью у нас в Мире. Так что он взял отпуск на месяц. Но ему некого было оставить вместо себя в конторе. Нужно было вовремя собирать налоги, брать деньги в аренду, выдавать квитанции и заносить их в бухгалтерские книги. Короче говоря, я стал его представителем на месяц, с зарплатой в пятьдесят рублей.

Теперь вы можете себе представить мою радость, когда мне вдруг удалось сохранить все пятьдесят рублей! За деньги я нарядился графом и так стал «лжекавалером».

Вскоре наш судья остался без секретаря, а в записях ему была важна точность. Не найдя подходящих людей среди русского населения, он неофициально назначил меня временно исполнять эту должность, поскольку официально, ему не было разрешено принять меня на работу, как еврея.

Работа была несложной и времени у меня стало достаточно. Жена судьи Акулина Петровна, преданный друг нашего дома, очень хорошо обо мне заботилась, два раза в день приносила мне чай с печеньем, а иногда угощала тортом и собственной выпечкой. Но я благодарен ей и по сей день, за то, что она открыла мне необычайно богатую библиотеку своего мужа. Она даже дала мне пропуск в библиотеку и во все книжные магазины. Там я ознакомился с переводами английской, польской, французской и скандинавской классики. Особенно много я читал в те десять дней, когда судья каждый двадцатый день уезжал в Новогрудок на собрание всех судей нашего округа. Тогда я даже не заходил в контору. Я сидел в библиотеке целый день, а часто даже поздно вечером. И я читал, как жаждущий в пустыне черпает воду из родника…

Но в этой должности я пробыл недолго, в общей сложности четыре месяца. Пришел официальный секретарь, заядлый пьяница, занял мое место, и я вернулся к преподаванию.

В то время я читал «Записки из мертвого дома» Достоевского[59 - Фёдор Миха?йлович Достое?вский (30 октября [11 ноября] 1821, Москва – 28 января [9 февраля] 1881, Санкт-Петербург) – русский писатель, мыслитель, философ и публицист. Член-корреспондент Петербургской академии наук с 1877 года. Классик мировой литературы, по данным ЮНЕСКО, один из самых читаемых писателей в мире.] и там мне так понравилось описание спектакля, который разыгрывали заключенные в тюрьме, что я решил поставить такой же спектакль у нас дома. Я рассказал об этом плане своим братьям и сестрам, и он им очень понравился. Я прочитал им всю комедию, и они приняли ее с энтузиазмом. Мы разделили роли и занялись репетициями. Мы договорились, что в первую очередь об этом не должны знать родители, что игра будет проходить у нас на кухне, внизу, в детской части дома и что мы будем играть в такой вечер, когда родителей дома не будет. И действительно, все дети стали ждать. Наши родители об этом не знали. Репетиции проходили ночью, когда родители спали наверху. Сцена находилась между большой печью и стеной. После многих репетиций мы пришли к выводу, что все играют роли хорошо, и теперь решили, что при первой же возможности поставим спектакль. И возможность появилась скоро. Мы узнали, что в субботу вечером наши родители собираются на свадьбу. Так оно и вышло. Как только родители уехали, мы все разошлись по городу звать к нам друзей и товарищей, потому что мы начинаем давать театральную пьесу. Через полчаса все уже пришли смотреть наше представление. Мы перенесли стулья из всех остальных комнат на кухню, повесили перед «сценой» занавес (занавеску). Когда раздался звонок, началась «игра». Мы играли с «огоньком», кричали с «огнем», смело представляли комические эпизоды. Публика смеялась и аплодировала нам, а мы, «актеры», радовались нашему успеху. Публика покинула «театр» очень счастливая. Разумеется, о театре и спектакле в тот же вечер узнала вся наша интеллигенция и мои родители.

Прошло несколько недель после «исторической» игры. Как-то приходит мой отец с письмом в руке и дает мне его прочитать. Я вижу, что письмо пришло из Петербурга. От Еврейского колонизационного общества[60 - Евре?йское колонизацио?нное о?бщество – еврейская международная благотворительная организация. Основано в сентябре 1891 года в Лондоне бароном Морисом де Гиршем с целью «Помогать эмиграции евреев из любых частей Европы или Азии». В 1892 году в Петербурге было открыто отделение Еврейского колонизационного общества во главе с бароном Горацием Гинцбургом.] («ЕКО») с просьбой: поскольку они хотят издать книгу об экономическом положении евреев России, то просят моего отца помочь им в работе. К этому письму прилагалось много вопросов. Они просили просто зайти в каждый еврейский дом в городе и заполнить анкету о том, сколько членов семьи проживает в доме. Из скольких человек состоит каждая семья? Откуда они берут еду? Сколько работающих, и кем работают? Какие услуги оказывают? Если работы нет, из каких источников они черпают средства к существованию? Сколько человек живёт в одной комнате. Каковы их доходы и расходы и так далее.

А так как у моего отца не было на это времени, он попросил меня не отказываться от этого дела. Я согласился и сразу отправился на работу.

И какая это была работа. Заползать в подвалы, втискиваться в землянки, ходить изо дня в день и слушать жалобы на голод, боль и страдания, видеть голодающих и истощенных детей, видеть слезы стольких еврейских матерей, видеть великое отчаяние людей, которые понимают, что выхода из их ужасного положения нет. Две недели, которые я провел, осматривая дома и заполняя бланки, сказались на моём здоровье. Трудно описать этот голод, это страдание, это отчаяние. Все это видели мои глаза, мое юное сердце сочувствовало им так, что я сам был в отчаянии от своего положения. В целом работа для «ЕКО» была непростой. Сначала евреи пугались. Они по своему неудачному опыту знали, что после того как их запишут и опросят, будут неприятности. Мне пришлось заверять их, что я делаю это не для правительства, а для еврейского общества, и что общество действительно хочет улучшить положение евреев, и для того, чтобы улучшить его, они должны знать детали. Я приходил к еврейской бедноте. Большая часть ничего не делала и вообще не зарабатывала. Ох, так они и жили, но я почему-то не мог этого понять. Более удачливые, которые уже что-то сделали и что-то заработали, зарабатывали так мало, что им не хватало, чтобы прокормить всю семью. Большая часть моего штетла жила в постоянном голоде: на хлебе и «питье». Владение целым гульденом[61 - Непонятно, какую монету автор имел ввиду. Полуимпериал стоил 7 с половиной рублей, а рубль приблизительно 77 центов.] (семь с половиной центов) было большим богатством. Я видел много больных, лечить которых было нечем, я видел дома, которые стояли так, что к ним никогда не могло добраться солнце, и там жили целые семьи из восьми – десяти человек. Они ощущали постоянную сырость, там не было даже полов, и люди спали на сырой влажной земле. Потом я узнал, что только у рынка и в трёх-четырёх переулках евреи жили сносно, а во всех остальных местах они жили в постоянной нищете и в ужасных условиях.

Те несколько недель, которые я проработал над статистикой, произвели на меня такое глубокое впечатление, что я вдруг на годы постарел, стал видеть окружающее иначе, чем раньше, и наметил для себя продолжение своего пути в интересах еврейской бедноты. Уже тогда я винил в этом антисемитское российское правительство, потому что оно отняло у нас, евреев, все человеческие и гражданские права и загнало нас в гетто – гетто в нескольких губерниях, где евреям разрешили жить. Правительство отняло у нас все возможности достойной жизни, не позволило нам владеть и работать, не позволило нам занимать какие-либо общественные или государственные должности и именно тогда родилась моя ненависть к российскому правительству.

Мой первый протест против русского правительства произошел, когда умер Александр III[62 - Алекса?ндр III Алекса?ндрович (26 февраля [10 марта] 1845, Аничков дворец, Санкт-Петербург – 20 октября [1 ноября] 1894, Ливадийский дворец, Крым) – император Всероссийский, царь Польский и великий князь Финляндский с 1 [13] марта 1881 года. Консерватор, проводивший русификацию национальных окраин. Заключил франко-русский союз.] и его место занял Николай II[63 - Никола?й II Алекса?ндрович (6 [18] мая 1868, Царское Село – 17 июля 1918, Екатеринбург) – последний император Всероссийский, царь Польский и великий князь Финляндский из династии Гольштейн-Готторп-Романовых. Полковник гвардии; кроме того, от британских монархов имел звания адмирала флота Королевского ВМФ Великобритании и фельдмаршала британской армии.]. Нам, еврейским ученикам городской казенной школы, пришлось присягать новому царю России в синагоге, в присутствии нашего директора, наших учителей и еврейских святых сосудов. Я пришёл в синагогу вместе с остальными еврейскими учениками младших классов. Директор произнес нам патриотическую речь и в конце произнес нам слова присяги, которую мы должны были произнести с поднятыми руками. Я поднял руку, но не повторил слов. И поэтому, я считал, что свободен от своей клятвы…

Во второй раз я «протестовал» весьма уникальным способом. Мое благочестие давно исчезло. Тогда мы ходили на занятия и по субботам, и по праздникам. Просто представьте, что экзамен по математике пришёлся на Шавуот[64 - Шавуо?т, Пятидесятница – праздник в иудаизме, один из трех паломнических праздников, первоначально бывший праздником первой жатвы, или первого снопа, а в последующем стал отмечаться 6 сивана, на 50 день омера. Основной религиозный смысл праздника – дарование евреям Торы на горе Синай при Исходе из Египта.]. Представьте я, единственный еврей в классе выразил протест Совету по образованию и заявил, что так как экзамен приходится на день еврейского праздника, я на экзамен не приду. В это время между мной и педагогами произошёл такой разговор:

«На экзамен не придешь, не получишь аттестат», – сказал мне директор.

– Он мне не нужен, – ответил я.

– А зачем ты тогда учился шесть лет? – спросил меня один из учителей.