Детство золотое

Детство золотое
Ольга Стацевич

В альманах «Детство золотое» вошли произведения детских писателей дореволюционной России. Рассказы и повести, повествующие о силе добра, любви, веры, способствуют духовному воспитанию подростков.

Коллектив авторов

Детство золотое

Памяти Владислава Рылькова посвящается

© Издательство «3ёрна-Слово», 2011

* * *

К. Лукашевич

Птичница Агафья

Вечерело. Солнце скрывалось за большим лесом, кидая прощальные лучи на все окрестные предметы. В воздухе стало прохладно; так легко дышалось после дневного жара, так было тихо и привольно. Хорошо в деревне в эту летнюю пору! После тяжёлого трудового дня все идут на покой, идут отдохнуть.

По дорожке, которая жёлтой узкой полосой тянулась к роскошной господской усадьбе, шла старая бабушка Агафья. Она была очень стара: согнулась её спина, плохо слышали уши, едва видели глаза. Одета была старушка крайне бедно: в ветхом, домашней пряжи сарафане, в ситцевой ватной кацавейке и с пёстрым платком на голове.

Старая Агафья шла тихо и важно, точно командир перед своим полком. А за ней тянулось целое стадо уток. Они шли, переваливаясь с ноги на ногу, крякали, останавливались; но лишь старуха повернётся, погрозит длинной хворостиной, – опять водворяется порядок в этом шествии. На руках старуха держала двух маленьких утят; они зашибли себе где-то ножки и не могли поспевать за остальным стадом.

– Ну, что же вы, мои косолапенькие! Ужели не нагулялись за день-то? Время и на покой! Ступайте, ступайте… – повторяла бабушка Агафья, загоняя уток в их жилище. А тем ещё неохота расставаться с привольем; так и разбегаются по просторному зелёному двору, пощипывают густую травку и ловят мух.

– Да, что это вы сегодня, насмех мне, что ли! Или думаете, что мне только и дела, что вас по всему двору собирать? Шиш… ш… вы, косолапые. Ишь гулёны какие! – Старуха притворилась, что сердится, и усердно махала хворостиной, а её послушная команда испуганно скрывалась в своё помещение. Бабушка Агафья закрыла за ними дверцу, а сама опять поплелась по двору, направляясь к видневшейся вдали церкви: там, за церковной оградой, внизу под горою, сверкало чистое, прозрачное большое озеро.

У озера старая Агафья стала сзывать гусей; они поспешно сбегались на её зов.

Шествуя теперь по жёлтой дорожке со своей новой командой, старуха шла за гусями. Гуси – птица злая, кого ни завидят, так и бросаются, подбегают, кричат, изгибают шеи, так и норовят клюнуть за ногу. Если с ними старая птичница, никто не бойся, не тронут; погрозит она им хворостиной, крикнет, и птицы слушаются – боятся.

Дорогой бабушка Агафья подбирала на руки тех гусенят, которые были послабее, а когда подходила к птичьему двору, то из её передника выглядывали три беленьких головки; она их ласково гладила и что-то им шептала.

Чинно и послушно прошли гуси по двору в своё жилище на покой.

– И знает же птица бабу Агафью. Просто удивленье! Ведь понимают её речи. Так за ней и ходят все, – смеялся молодой парень, спуская с плеч вёдра, полные воды.

– Ещё бы, – вторила ему чернобровая женщина, – она ведь с малых лет около птицы ходит. А ей, поди, годов поболе ста.

– Должно быть, она колдовство какое знает: ни у кого такая птица не водится, как у Агафьи!

– Полно тебе балагурить-то. Любит она их, вот что! И ходит около них с лаской да с приветом. Так, малец, всякое дело на лад пойдёт. Верно тебе говорю. Она хорошая, тихая, добрая старуха.

– Бабушка, а баба! – крикнул парень проходившей мимо старухе. – Я говорю, что птица тебя слушается, крепко тебя любит. Говорю вот, Марьюшка, что ни у кого такой пригожей птицы не водится, как у нашей старушки.

Парень прокричал это так громко, что каждое слово явственно доносилось до слуха Агафьи.

– Верно, Стёпушка, верно, родимый, – отозвалась обрадованная старуха, кротко поглядывая на говорившего, и, подойдя к нему ближе, похлопала его по плечу.

– Любят они меня. Взгляну – понимают, только сказать не умеют. Да ведь и я их шибко жалею.

– Устала ты, бабушка, ступай отдохни, – сказала чернобровая молодуха.

– И то, правда. Умаялась. Годы-то мои у-у-у-какие! Поживите-ка с моё! – и старуха прошла в свою избу.

Давно это было… Старуха Агафья была ещё тогда маленькой, бедовой девочкой, которую все звали Ганька-сорвиголова.

Мать Ганьки была крепостной богатой барыни-помещицы и всю свою жизнь ходила за птицами.

Целыми днями на птичьем дворе, между курами, индюками, павлинами, гусями и утками, мелькал красный сарафан Ганьки.

Знала девочка каждого самого маленького цыплёнка, умела передразнить голосом всякой птицы, знала каждый уголок на птичьем дворе. Мило и дорого ей было это царство! Она сама росла тут, весело распевая, как вольная пташка.

Когда Ганьке исполнилось десять лет, то барыня-помещица велела ей уже как следует приучаться ходить за птицей и во всём помогать матери. Новая маленькая птичница и без того хорошо знала это дело, но, получив приказ «барыни-графини», как говорила она, сразу стала меньше шалить, стала серьёзнее.

Время шло. Ганька подрастала, помогая матери, и с каждым годом всё более и более привязывалась к птицам.

Когда она выросла, стали все её звать Агашей да Агафьюшкой. Мать её умерла, и она осталась главной птичницей в богатом имении. Что за удивительный птичий двор был в нём: ровное поле, нарочно усеянное свежей зелёной травой, широкое и длинное, кругом обнесено было затейливым каменным забором; по краям двора тянулись постройки: зимние и летние помещения для птиц и жилища для людей.

У каждой отдельной породы птиц были свои особые помещения, свои дворы.

Много помощниц было у Агаши, но за всем старательно наблюдал её заботливый глаз.

Важная графиня-помещица с седыми локонами, с чёрной кружевной наколкой на голове часто приходила на птичий двор, приводила с собой гостей, а за нею прибегали двое внучат: девочка лет семи, весёлая, румяная, миленькая, с голубыми глазами и золотистыми кудрями, и мальчик-кадет, который приезжал в деревню только летом.

– Покажи, покажи, Агафьюшка, твоё царство, – тихо и медленно говорила хозяйка, поднося к глазам лорнетку.

– Пожалуйте, ваше сиятельство, пожалуйте, – приветом встречала птичница свою госпожу и, шумя ключами, бегала от одного помещения к другому, всё открывала настежь и скликала птиц. Куры, гуси, утки, индюшки, павлины сбегались со всех сторон!

– Ах, какая роскошь! Какой восторг! Какие удивительные у вас птицы! – восхищались гости и, осторожно ступая, заглядывали внутрь помещения. – Какая везде чистота! Какой порядок! Да у вас образцовый птичий двор.

– Всё она… Всё Агаша моя… – шёпотом сообщала барыня. – Такая трудолюбивая, кроткая, любит животных. Я просто удивляюсь, как ей на всё времени хватает.

– Это – цесарки, те – кохинхинки, а вон те, дальше – брамапутра, – сообщала маленькая девочка гостям, указывая на куриц.

– Графинюшка тут всё знает, всё сами расскажут, каждую птицу по имени назовут, – замечала Агафья, с любовью посматривая на прелестное личико белокурой девочки. Та улыбалась в ответ задорно и весело и грозила пальцем птичнице: видно было, что они давно большие друзья.

– Я ведь очень, очень люблю птиц. Мы с Агашей почти их всех тут вместе выводили… Вот она, моя любимица!.. – и девочка стрелой понеслась к белой, как снег, курице, выходившей из палисадника со своей семьёй.

– Не знаю, что мне с ней делать? Разве в птичницы отдать. Первое удовольствие моей Фофочки – это птичий двор, – шутила старая графиня.

– Маленькая графинюшка сами, как ранняя пташка. Чуть утро, они уже тут… И ведь всё-то им надо знать. Всё их забавляет: и покормят птиц, и воды попить дадут.

– Вы посмотрите, бабушка, что это за курочка? Другой такой в мире нет. Снежинка! Душка! Прелесть моя!.. – восторгалась девочка, делая ручки горделивой курице, которая степенно проходила мимо гостей с такими же белыми, как сама, цыплятами.

Действительно, «маленькая графиня», как называла девочку Агафья, или «Фофочка», как звала её бабушка (девочку звали Соней), много времени проводила на дворе.

Придёт весна… Наступит время сажать птиц на яйца. Вот когда много забот и волнений для Агаши. Во всех тёплых помещениях, в корзинках с сеном, иногда под решётками сидели наседки и выводили птенцов.