Добро пожаловать в Ад

– Ты просто закрой глаза, – сказала она.

Петров повиновался и откинулся на подушки. В темноте под веками заплясали разноцветные круги.

Когда он проснулся, было уже светло. Из-за стены доносился звон посуды и свист кипящего чайника. Петров сел на кровати и осмотрелся. Со всех картин в спальне на него внимательными зелеными глазами смотрел чернобородый мужчина с татуировкой в виде птицы на правой скуле. На одном из полотен он сидел за столом, положив руку на стопку книг, на другом стоял под деревом в задумчивости, на третьем позировал нагишом на кровати – той самой, где сейчас сидел Петров; даже постельное белье было того же стального цвета.

Петров обернулся, чтобы рассмотреть картины, висящие у изголовья. Там был все тот же мужчина, но выглядел он иначе: впалые щеки, торчащие ребра, расфокусированный взгляд. В нем не осталось и следа той монументальной важности, с которой он позировал для предыдущих полотен.

На одном из карандашных набросков он сидел в углу, обхватив руками колени – худой, голый, затравленный. На другом были только глаза и перекошенный рот. Венчал композицию огромный холст под потолком: мужчина лежит на кровати, руки по швам, глаза закрыты, на груди оставленный кем-то букет ромашек – таких пронзительно белых на землисто-серой коже, – рядом на тумбочке горит свеча.

Петров скосил глаза на заваленную бумагами тумбочку – свеча все еще была здесь.

Из-за спины послышался насмешливый шепот:

– Добро пожаловать в ад.

Взгляд Петрова заметался между картинами в поисках источника звука. Он боялся надолго упустить из виду какое-нибудь из полотен: казалось, теперь все эти портреты смотрели прямо на него. Комната будто выдавливала Петрова, влажные простыни обвились вокруг бедер, потянулись вверх с шелковым шорохом.

Петров вскочил с кровати, тяжело дыша и нервно отряхиваясь, и, как был нагишом, выскочил в гостиную.

Марта застыла у стола с графином сока в руках:

– Что случилось?

– Кто этот мужчина на картинах? С татуировкой на лице.

– А, вот в чем дело, – Марта поставила графин на стол, – Садись. Я расскажу за завтраком.

Петров сел и придвинул к себе тарелку, на которой лежала горка свежих бельгийских вафель и шарик ванильного мороженого. Он не ел со вчерашнего дня, но сейчас вряд ли смог бы проглотить хотя бы кусок. Марта разлила чай по чашкам и села напротив.

– Тот человек, которого ты видел на картинах… Его звали Давид. Он был здесь до тебя. Мы какое-то время жили вместе.

– Кажется, он говорил со мной.

– Это вряд ли. Он уже давно ни с кем не говорит.

Петров немного помолчал, ковыряя вилкой вафлю. Затем спросил:

– Что с ним случилось?

– Он закончил свою историю. Расплатился. Последние несколько недель я была рядом и рисовала его. Потом просто гладила по руке, чтобы ему не было страшно. А потом поняла, что ему уже не страшно. После этого пришли хранители.

– Он был хорошим человеком?

– Как и все, – пожала плечами Марта.

– А меня ты тоже нарисуешь?

– Если твоя история будет достаточно интересной.

– А если я не захочу вообще никаких историй? Если не захочу расплаты?

– Захочешь. Когда ад размалывает тебя в мелкое крошево, этого все начинают хотеть.

– И ты тоже?

В ответ Марта только усмехнулась.

Петров подобрал с тарелки вафлю и, согнув ее пополам, отправил в рот. Он, как мог, заполнял неловкую паузу движением челюстей, но, наконец, пришло время говорить необходимые вещи:

– Я только возьму свою одежду, – сказал он, вставая из-за стола, – Спасибо, что приняла меня.

– Ты можешь остаться. Уйдешь, когда будешь готов.

Петров кивнул. Если бы Марта прогнала его, он бы ушел без вопросов. Если бы попросила остаться, он бы остался. Но она не сделала ни того, ни другого. И от этого у Петрова было такое чувство, будто ему не на что опереться. Будто он идет по канату под куполом цирка, а к его шее привязан многотонный груз свободы выбора.

Пока он думал об этом, в дверь постучали. Петров поискал глазами, чем бы прикрыться, но Марта махнула рукой и пошла открывать.

У дома стояла грузная пожилая женщина, одетая в домашние штаны и растянутую футболку. Едва открылась дверь, она шагнула на порог и заполнила собой весь дверной проем. Казалось, она была сделана из камня – памятник первобытной богине с обширной грудью и навечно застывшим на лице выражением обиды и отвращения.

– Петров! – женщина всплеснула руками, – Ну что ты стоишь столбом? Дай, я тебя обниму!

Она выпучила глаза и раскинула руки для объятий. Петров весь сжался: женщина в дверях выглядела неотвратимо, от нее не было противоядия. Как завороженный, он сделал шаг вперед и замер, прикрывая руками наготу.

Женщина выждала еще секунду и уперла руки в бока:

– Ты посмотри, стеснительный какой. Было бы чего стесняться! Или ты мне не рад?

– Вы кто? Я вас не знаю, – сказал-почти-прошептал Петров.

Хотя, конечно, он уже знал. Не по внешнему сходству и даже не по этим стальным ноткам в голосе, но по жгучему чувству неизбывного страха и стыда, которые так привычно скрутили нутро, он понял, кто стоит перед ним.

– Родную мать не узнает! – вскрикнула женщина с таким неподдельным ужасом, как будто и правда происходило что-то ужасное.

Марта сказала:

– Мы как раз пили чай. Присоединитесь к нам?

Женщина смерила Марту глазами, хмыкнула, и, не разуваясь, как дирижабль, поплыла к столу. Тяжело опустилась на стул, поддела вилкой недоеденную Петровым вафлю и отправила в рот. Петров попятился в комнату, где на полу у кровати лежала его одежда. Женщина махнула рукой и сказала, обращаясь к Марте:

– Пусть идет, неблагодарный. С детьми всегда так. Рожаешь, отдаешь им всю жизнь, и хоть бы спасибо сказали. А как я его выхаживала! Вечно у него то сопли, то диатез – неделю в школе, две недели дома…

Марта ничего не отвечала, но ее участия в диалоге и не требовалось. Женщина, сидящая напротив, погрузилась в собственную реальность и разговаривала с одной ей ведомыми призраками:

– Пока был маленький, такой был послушный ребенок, ласковый. Прибегал ночью, плакал, и я его ложила рядышком. Так и спал со мной лет до двенадцати. А как пошел в восьмой класс – подменили! Стал закрываться, грубить. А раз застала – целовался с какой-то прошмандовкой. Уж я его тогда как следует накормила клубникой! Заставила, а как же. У него с детства аллергия. Сразу стал чесаться, и пятна по телу – страшно смотреть. Но я же как лучше… Чтобы эти шмары к нему больше не ходили. Он бы мне потом спасибо сказал.

– И как? Сказал? – спросила Марта.

Женщина вздрогнула, как будто только сейчас обнаружила, что находится в комнате не одна: