Добро пожаловать в Ад

Он сипло задышал, изо всех сил стараясь удержаться на кромке сознания.

Марта сказала:

– Ад разделывает тебя, как лобстера. Чувствуешь? Его нож уже в твоем в затылке.

Позже, засыпая, Петров почувствовал укол, будто его укусило за руку насекомое. Открыв глаза, он увидел склонившуюся над ним Марту. В руке у нее был шприц.

– Это что еще такое? – попытался возмутиться Петров, но язык не слушался, и получилось только «Эо..т—т—то ш—ш—ш ко—оэ».

Марта приложила палец к губам и выскользнула из комнаты. Петров попытался встать и пойти следом, но, вместо этого, как в яму, провалился в сон.

Ему снилась медицинская палата с решетками на окнах и лязгающим засовом на двери. Посреди палаты стояло кресло, похожее на стоматологическое, но с ремнями для фиксации рук, ног и туловища. Особенная больница – так они ее называли.

Рядом с креслом стоял врач с капельницей, а за его спиной – трое полицейских в форме. Никто из них не шевелился.

Петров видел эту картину со стороны и одновременно снизу вверх, как будто был привязан к креслу. Ему было неуютно и хотелось, чтобы все поскорее закончилось, но никто, казалось, никуда не торопился.

Потом из динамиков под потолком раздался механический голос:

– Павулон десять кубиков. Подготовить хлорид калия.

Петров дернулся на кресле, и ремни больно впились в запястья.

– А обезболить? Вы забыли обезболить! – закричал Петров, но из его рта не вырвалось ни звука.

Врач склонился над Петровым с трубкой от капельницы в руках, и стало понятно, что это не врач, а Марта в своем белом халате. Она открыла рот, и там внутри оказался маленький черный динамик. Он трещал и шипел, как от помех, а потом из него раздалось:

– Привести приговор в исполнение.

Когда Петров проснулся, Марта лежала рядом, забросив на него ногу, и едва слышно посапывала. Он высвободился из объятий и сел на кровати. От странной слабости тело как будто налилось свинцом, мысли в голове путались.

– Доброе утро, – послышался сонный голос за спиной, – Выспался?

– Мне приснилось, что ты мне что-то вколола. Или это был не сон? Не понимаю.

Марта приподнялась на локте:

– Я говорила тебе, здесь многое путается. Никогда не знаешь, спишь ли ты на самом деле.

Весь день Петрова мутило. Еда казалась безвкусной, звуки – приглушенными. Мир будто находился за стеклом: смотри, но не трогай. Петров хотел было выйти на улицу продышаться, но Марта сказала, что в таком состоянии лучше оставаться дома. Она открыла окно и пододвинула к нему кресло:

– Отсюда видно реку. Когда поправишься, мы пойдем гулять на берег.

– Не знаю, что со мной, – Петров тяжело, как древний старик, опустился в кресло, – Все как будто ненастоящее. Даже ты.

– Постарайся расслабиться. Завтра тебе станет лучше.

На следующий день Петров с трудом сел на кровати. Тут же волной нахлынула дурнота. Он опустил голову и переждал. Кровь как будто превратилась в жидкий яд и теперь несла боль в каждую клеточку тела. Но особенно болела рука.

Он проверил: место на сгибе локтя покраснело, от него во все стороны расползлись алые щупальца заражения. При этом Петров точно помнил, что вчера при первом осмотре прокола на руке не оказалось.

В комнату вошла Марта с букетом ромашек в руках. Поставила цветы в вазу и зажгла свечу на тумбочке:

– Это, чтобы тебе было уютнее.

Петров покосился на картину у изголовья. Ту, где на груди у мертвого Давида лежал букет ромашек. Приподнялся на локтях, преодолевая наплывающую муть, и простонал:

– Моя рука… Мне нужно лекарство.

– Петров, с твоей рукой все в порядке. Она гниет под землей. Ее жрут черви.

Марта села на край кровати, поправив полы своего белого халата так, чтобы они прикрывали колени, и достала из кармана пригоршню мелкой клубники:

– Будь хорошим мальчиком, открой рот.

Петров зажмурился и отчаянно замотал головой, рыча сквозь сцепленные зубы:

– Я должен проснуться. Проснуться!

Когда он открыл глаза, за окнами было еще темно. Место рядом на постели пустовало. Где-то вдалеке протяжно на одной ноте выла сирена. Петров вскочил и машинально потянулся к тумбочке то ли за очками, то ли за сигаретами – годами отработанный жест, который остался с ним даже теперь, когда он не мог наверняка вспомнить, курил ли когда-нибудь и носил ли очки.

– Где я? – пробормотал Петров. – Что со мной?

На работу еще рано. Офис откроют не раньше восьми тридцати. Да и нет никакого толку строить из себя работника месяца. Тем более, что Прохоров скорее удавится, чем отметит перед администрацией чьи-то заслуги, кроме своих собственных. Значит, можно откинуться на подушки и поспать еще пару часов.

Петров выдохнул.

И вдруг что-то холодной пятерней схватило его под кадыком, перекрыло кислород. Воспоминание о Прохорове померкло, будто его и не было. Петров стал непроизвольно царапать горло, не чувствуя ни боли, ни облегчения. Перед глазами поплыли разноцветные пятна.

Скатившись с кровати, он распахнул окно и всем телом высунулся наружу.

Наконец, приступ удушья миновал. Бордовый туман в голове рассеялся. Петров понял, что находится в спальне у Марты, но самой Марты здесь нет. Куда она могла деться среди ночи?

Он нашарил на стене выключатель и нажал – безрезультатно. Свет не зажегся.

– Марта! – позвал Петров и прислушался.

Не дождавшись ответа, он босыми ногами прошлепал в гостиную. Проверил выключатель у входной двери – безрезультатно.

Огляделся.

На кушетке посреди комнаты лежал скомканный белый халат, в котором Марта ходила по дому. Петров взял его в руки и замер, больше не в силах пошевелиться и не зная, что делать дальше. В пустом доме. В самом сердце ада.

Внезапно что-то изменилось. Только спустя пару секунд Петров понял, что именно: сирена смолкла, и мир погрузился в тишину.

В окно постучали – раз, потом еще раз. Петров обернулся на звук. За стеклом в темноте возникли две фигуры. Мальчик лет тринадцати и девочка немного младше. Ее светлые косички и красное платье с черной кляксой под грудью показались ему смутно знакомыми, как будто он уже видел ее когда-то давно, когда сам еще был ребенком. В руках девочка держала серп.

Дети стояли в нескольких метрах от окна, так что никто из них не мог постучать в стекло. И, тем не менее, стук раздался снова. Как будто бросили мяч.