Добро пожаловать в Ад

Затем Петров услышал голос – так отчетливо, словно тот звучал у него в голове:

– Выходи поиграть с нами. Будет весело.

– Не могу, – пробормотал Петров. – Я жду Марту.

– Она не придет, – девочка за окном улыбнулась.

– Теперь она играет с нами. Выходи и ты поиграть.

– Я вам не верю! – простонал, почти проплакал Петров.

Мальчик сделал шаг вперед, и теперь в окне можно было рассмотреть его бледное веснушчатое лицо:

– Мы оставили для тебя подарок. Он на столе. Ты же любишь подарки? Все дети любят подарки.

Петров посмотрел в сторону кухни и увидел на столе небольшую коробку – как будто из-под торта. Меньше всего ему сейчас хотелось смотреть, что в ней. Но ноги сами понесли к столу. Чем ближе он подходил, тем острее становился аромат клубники, струящийся из коробки. Дрожащими руками Петров коснулся шершавого коричневого картона, потянул за бечевку и заглянул внутрь.

На дне коробки лежал большой кухонный нож, измазанный чем-то темным и вязким. Петров взял его и удивился тому, как удобно нож лег в руку – как если бы был создан специально для него. И каким же сладким ароматом повеяло от ножа!

Не в силах противостоять соблазну, Петров облизал лезвие и зажмурился от удовольствия. Клубника.

Словно в ответ на его мысли раздался голос девочки:

– Выходи играть. У нас много клубники. Вся клубника, какую ты захочешь.

Петров представил, как он выходит к детям с ножом в руке, как они вместе веселятся, как ему не нужно больше ничего бояться или пытаться держать все под контролем…

Он рассмеялся от охватившего его чувства невероятной легкости. Покрепче сжал нож в руке и в этот момент услышал за спиной голос Марты:

– Обернись ко мне и замри.

Петров вздрогнул и повернул голову.

Марта сидела на кушетке, закинув ногу на ногу и, не сводя глаз с Петрова, что-то быстро набрасывала карандашом на листе картона. Даже во время любви Петров не видел ее такой, как сейчас – волосы спутаны, приоткрытые губы подрагивают от неровного дыхания, в глазах безумие. Свет луны отражался от ее кожи, и этого света было достаточно для работы.

– Отличный ракурс!

Марта на секунду вытянула руку с карандашом в сторону Петрова, произвела какие-то замеры, кивнула сама себе и вернулась к наброску.

– Как ты здесь оказалась? – спросил Петров.

Марта его не услышала. Или не посчитала нужным отвечать. Петров попробовал снова:

– Дети за окном. Ты их видишь? Они все еще там?

– Не смотри в окно. Не оглядывайся. Что бы ни случилось, дай мне закончить.

Там, за спиной, что-то шуршало и возилось, что-то бессвязно бормотало и приближалось. Петров окаменел и посильнее сжал нож, надеясь только на то, чтобы в этот раз оказаться сильнее и не оглянуться.

Наконец, Марта отложила карандаш:

– Готово!

Шевеление за спиной прекратилось, голоса смолкли. Как будто кто-то вдруг поставил воспроизведение на паузу. Петров выдохнул и едва не рухнул на пол от накатившей слабости. Марта рассматривала набросок с блуждающей улыбкой, то и дело проводя по картонке пальцем.

– Я хочу посмотреть, – Петров подошел к Марте поближе.

Марта по-детски спрятала набросок за спину:

– Пока рано. Сможешь посмотреть, когда я с тобой закончу.

Затем она протянула к Петрову раскрытую ладонь и мягко забрала у него нож.

Светало.

На ватных ногах Петров доплелся до кресла у окна с видом на реку. То место, куда они пойдут гулять, когда Петров поправится.

Время замерло. Петров тяжело моргал, и каждый раз, когда он открывал глаза, освещение в комнате менялось: тени на стенах то удлинялись, то укорачивались, небо за окном окрашивалось то в оранжевый, то в мутно-зеленый, то в фиолетовый. Была ли это галлюцинация, или Петров действительно провел так несколько дней, а то и недель?

В темноте под веками он различал знакомые лица – наверное, когда-то он знал этих людей, хотя не мог утверждать наверняка. За окном раздавался мерный стук – то ли яблоневые ветки на ветру бились о карниз, то ли дети обошли дом и теперь стучали в окна спальни.

Пошевелив рукой, Петров коснулся чего-то гладкого и холодного. Открыл глаза. На широком подлокотнике кресла лежал нож.

Петров точно помнил, что отдал его Марте. И все же нож был здесь – большой, тяжелый, тускло поблескивающий в лучах заходящего солнца.

– Возьми его, – послышался шепот. – Ты всегда этого хотел. Ты всегда был тем, кто однажды возьмет нож. Если не сейчас, то позже. Это только дело времени, а у тебя есть все время в мире.

Петров закрыл уши руками и зажмурился, но шепот продолжал звучать изнутри.

Дело времени. Ад уже нашел твою улицу и начал искать твой дом.

– Хватит, – сказал себе Петров, – Мне просто нужен кофе и прогулка на свежем воздухе.

Марта куда-то ушла, но Петров сейчас был не в силах думать о том, куда и зачем. Он достал из шкафа потертую медную турку, поставил ее на плиту. Потянулся за банкой с кофе и заметил на верхней полке за бутылками картонный уголок. Что-то там стояло, прислоненное к задней стенке. Пачка грубых коричневых листов.

Петров взобрался на табуретку и вытащил их на свет. С первого наброска на него воспаленными глазами смотрел даже не человек, а тень человека: впалые щеки, затравленный взгляд, серая кожа туго обтягивает череп. Призрак в своем лабиринте. В углу почерком Марты было написано «Петров. Вечер пятницы».

Он отложил первый лист и стал рассматривать наброски в хронологическом порядке, роняя их на пол по одному. С каждой картиной изображение менялось – едва заметно, но достаточно, чтобы понять: в нем постепенно разрушается все человеческое.

Петров слез с табуретки и на негнущихся ногах подошел к зеркалу в углу комнаты. Но, как он ни всматривался, собственное отражение ускользало от него, размытым пятном плавало в мутном серебряном озере. Он протер зеркало рукавом рубашки, но ничего не изменилось.

Марта, конечно, стояла за спиной. Она всегда была здесь. Даже если Петрову казалось, что ее нет.

– Чувствуешь? – Она мягко коснулась его плеча. – Ад спускает с тебя шкуру. Превращает в мясную безмозглую куклу.

И после паузы добавила:

– Садись в кресло. Я нарисую тебя. Сейчас так хорошо падает свет.