Заметки на полях

На фоне этого нового противостояния, расколовшего Украину и Россию, и разворачиваются события в сборнике повестей Платона Беседина «Дети декабря». Вот подросток, герой повести «Стучаться в двери травы», описывает – с убедительной простотой и непосредственностью – Донецк во время военных действий и переезд в беженский лагерь в Крыму. Вот молодой парень, герой повести «Дети декабря», едет вместе с коллегами по работе в Киев поддерживать Януковича во время Евромайдана, при том, что его (бывший) друг активный сторонник как раз того самого Евромайдана; и вот герой повести бродит по Киеву между ненавидящими друг друга сторонами, смотрит, оценивает и с тоской понимает, что и те, и другие абсолютно, на сто процентов уверены в своей правоте. Все участники конфликта борются за святое для них дело, что, опять же, очень хорошо знакомо каждому, читавшему воспоминания участников той, единственной гражданской. «…швы плохо скреплённой украинской действительности с треском расходились, семьи рушились из-за лобового столкновения глупости с глупостью. „Защити родину от врага!“ – клокотало повсюду. И каждому представлялись своя родина и свой враг».

Но и в тех повестях, где события не соприкасаются прямо и непосредственно с горячими точками конфликта, атмосфера гражданского противостояния накладывает свой отпечаток на героев и на их поступки, мысли и чувство. Духовный чад от горящего конфликта подспудно навевает страх, неуверенность в себе и окружающих, подтачивает надежду на будущее, затемняет взоры и сознание. И вот уже простая бытовая история о переезде в другой город и ремонте новой квартиры в повести «Мебель» погружает героя в диковинный лабиринт, где за каждым углом поджидают чудовища. А обычное ночное путешествие по Севастополю в повести «Воскрешение мумий» превращается в сказочный квест с нависающим над героем старым проклятием, ощущением чего-то чуждого и незнакомого, жуткими фигурами, выныривающими ниоткуда. В переходное время ткань реальности как будто источается, и в наш мир тихо вползает нечто нечеловеческое и потустороннее. Опять то же самое, ощущение, которое так хорошо описано многими из авторов 20-30-х годов.

Состояние абсурда, выпадения из привычных обстоятельств, ощущение искривившегося мира, за которым начинает кривиться и психика героя, вызывает в памяти Даниила Хармса и его «Старуху». И ничуть не удивляешься, когда в какой-то момент похожая, а может, и та самая Старуха появляется в тексте Платона Беседина, такая же пугающая, точно так же вмешивающаяся в жизнь героя и меняющая её. «Я увидел старуху, будто выдернутую из полотен Босха: с крючковатым носом, растрёпанными волосами, колкими глазами. Но голосок у неё был детский…», а ещё через пару абзацев: «Старуха, оторвавшись от земли, мчалась по разделительной полосе, и машины, не сигналя, объезжали её, точно река огибала гигантский валун».

Важно, впрочем отметить, что герои повестей Беседина и до революции и гражданской войны мучились от внутренней раздвоенности, испытывали сомнения и сложности в жизни, но общественные перемены вызывают в них внутренний резонанс, многократно усиливающий переживания. Поэтому они мгновенно переходят от глубокого отчаяния к дикой взбудораженности, много и бессмысленно бухают, выясняют отношения со своими женщинами, что ведёт обычно шаг за шагом к разрушению отношений в семье. Все они пытаются на фоне страшных и величественных исторических событий переосмыслить цели собственного существования и разобраться в происходящем, но «лобовое столкновение глупости с глупостью» обессмысливает и самоанализ, да и в значительной степени саму жизнь.

Впрочем, в распавшейся реальности всепроникающего конфликта есть место не только для терзаний падений и распада, но и возможность для неожиданного проявления человечности. Так, в повести «Стучаться в двери травы» бабушка с замечательным именем Феодосия Самсоновна (односельчане зовут её коротко и красиво – Феня) даёт приют невестке и внуку, бежавшим с Донбасса. Хотя она никогда их не видела, и со своим (блудным) сыном, который свою донбасскую семью он уже давно бросил и выбросил из памяти, у неё отношения напряжённые, а жизнь – тяжёлая и бедная. Но бабушка Феня делает то, что должно делать, несмотря ни на что. А в повести «Красный уголь» главный герой сначала помогает вывезти из Донецка своего деда, затем берёт на себя заботу о незнакомом старике, которого случайно встретил в больнице.

В обеих повестях вертикальная связь между поколениями возникает как реакция на распад горизонтальных связей между одногодками. Там, где бывшие друзья, одноклассники, коллеги не могут договориться и доходят до полного разрыва, а то и до войны, отношения между дедами и внуками становятся опорой для воссоединения общества и обретения смысла жизни в рассыпающейся реальности.

Что же касается стиля изложения – первые две повести из сборника отличаются лаконичностью и насыщенностью, легко читаются и воспринимаются. А вот через последующие три повести продираешься с трудом. Повествование вязнет в деталях, воспоминаниях и самокопании (которое, вдобавок, сопровождается регулярными походами за выпивкой, а также регулярными ссорами и примирениями с окружающими женщинами). В принципе, такое надоедливое и зачастую бессмысленное кружение героя на одном месте можно рассматривать как художественный приём, подчёркивающий, с одной стороны, усталость и разочарование персонажей, их раздвоенность, нерешительность, неуверенность в себе, с другой – распад внешнего мира, атмосфера напряжения и нарастающего абсурда. Автор показывает ужас ситуации, в которой вроде бы ничего не меняется, и герой просто крутится на одном месте, но на самом деле каждый такой круг становится ещё одним витком спирали, ведущей всё глубже и глубже в бездну.

Да, можно счесть такую муторность текста удачным художественным приёмом, но он доведён до такой степени, что в какой-то момент хочется сказать: «хватит, уже всё понятно! и про мир, и про героя», но нет! Персонаж снова погрязает в паутине своих переживаний, снова пьёт по чёрному, ссорится с женой, уходит мыслями в прошлое, но это уже не вызывает ни интереса, ни сочувствия, только раздражение.

Тем не менее, повести, вошедшие в сборник «Дети декабря», дают очень ясное и пугающее представление о том, каково это – оказаться в центре великих исторических подвижек. В своё время до Москвы докатились слабые подземные толчки от политического землетрясения, что накрыло Крым и Юго-Восток Украины, но этого хватило, чтобы породить смертельные ссоры между лучшими друзьями, обиды, которые не прощены до сих пор, разрывы, в том числе и семейные, переоценку отношения ко многим людям. Да и много всего такого, что до этого даже и представить было невозможно, и такого, от чего до сих пор не удаётся оправиться. О том же, насколько тяжелее пришлось людям, оказавшимся в гуще событий, даже и думать страшно.

Понятно, что литературный текст не может передать всей полноты реальных человеческих переживаний, но всё же Платону Беседину в книге «Дети декабря» удаётся погрузить читателя в то ощущение мучительного разрыва реальности, помрачения, страха и растерянности, которое сопровождает глобальные политические сдвиги, и в то же время показать, что и в этой тягостной атмосфере можно и нужно сохранять человечность.

Дискуссия о рабстве. «Хижина тётушки Филлис» Мэри Истман.

В книжном клубе читали и обсуждали «Хижину дяди Тома», и я для равновесия решил ознакомиться с противоположной точкой зрения и потихоньку листаю книгу Мэри Истман «Хижина тётушки Филлис» (она выложена в свободном доступе на проекте Гутенберг), одну из многочисленных реакций со стороны Юга на Бичер-Стоу. Сама Истман и не скрывает, что её книга представляет собой «наш ответ Тому», и текст у неё начинается с предисловия, где автор формулирует экономическое, социальное и богословское объяснение рабства. Не могу не поделиться чеканной формулировкой:

Slavery, authorized by God, permitted by Jesus Christ, sanctioned by the apostles, maintained by good men of all ages, is still existing in a portion of our beloved country. How long it will continue, or whether it will ever cease, the Almighty Ruler of the universe can alone determine.

«Рабство, утвержденное Богом, разрешенное Иисусом Христом, санкционированное апостолами, поддерживаемое добрыми людьми во все времена, все еще существует в некоторых частях нашей любимой страны. Как долго оно будет существовать и прекратится ли вообще, может определить только Всемогущий Правитель Вселенной».

Дальше она пишет, что аболиционизм вообще-то придумали англичане, те самые, которые заливали улицы американских городов кровью патриотов, а все уважаемые люди страны (включая самого Джорджа Вашингтона) были рабовладельцами. Как бы намекая, что честный человек и настоящий патриот аболиционистом быть не может по определению. Дальше, уже в самом тексте аболиционистов она изображает как подлых злодеев, которые обманом уводят рабов от хозяев и там у себя на Севере заставляют их работать за гроши. И обращаются с ними хуже, чем рабовладельцы! А уж что они творят с бедными ирландцами, это вообще ужас! Южные плантаторы всей душой сочувствуют угнетаемым ирландским рабочим!

С точки зрения художественности книга не особо впечатляет. Сюжет тут особо не прослеживается, просто есть небольшой южный городок, жители и гости которого ведут долгие разговоры о проблемах рабовладения, разбавляя их анекдотическими историями о неграх, показывающими какие те простодушные и наивные, как любят и ценят своих хозяев, а те, конечно, заботятся о своих слугах, причём как о физических нуждах, так и духовных. Ещё к сюжету подвёрстана типа любовная история, но совсем уже вялая. И да, хозяева, и рабы, конечно же, молятся, посещают церкви (разные, само собой), поют псалмы, как же без этого, с религиозной частью всё очень строго.

Что касается положения рабов, то Истман признаёт, что да, бывает, кто-то кое-где у нас порой может, например, продать детей отдельно от матери (у Бичер-Стоу такие душераздирающие истории предъявляются как едва ли не главное обвинение против рабовладельцев), но мы, конечно, такое осуждаем, и именно сила нашего общественного осуждения (не закон) удерживает от подобных поступков.

И вот о чём я думал, пока читал: а ведь Истман – искренняя, верующая христианка, по крайней мере, судя по тому, как она пишет. Я даже подозреваю, что со своими домашними рабами она обращалась достаточно хорошо, и в её семье было то же принято, и среди её близкого окружения. А с тем, что творилось непосредственно на полях, она вряд ли напрямую сталкивалась, для этого же есть управляющие и надсмотрщики, либо же пропускала мимо своего внимания отдельные случаи. Впрочем, скорее всего, и на полях у неё дела обстояли не так уж и жутко. Сама же Бичер-Стоу, кстати, подчёркивает, что полубезумный алкоголик Легри, устроивший адский ад на своей плантации, обладал крайне дурной репутацией среди соседей и считался отрицательным примером. А у Истман явно другой характер и наверняка она придерживалась другой манеры управления, без такого зашкаливающего насилия.

Но всё же – когда женщина, отличающаяся твёрдыми моральными принципами, сильным волевым характером, риторическим даром и умением убеждать (я выше писал, что с литературной частью у её текста дела обстоят не очень, но что касается аргументации, связности, логичности, целостного мировоззрения, – тут всё вполне на уровне) и глубокой личной христианской религиозностью, – когда такая женщина последовательно и настойчиво защищает рабовладение и обличает аболиционизм, это производит сильное (хотя и несколько жутковатое) впечатление. И начинаешь понимать, почему вопрос рабства вызывал такое напряжение в американском церковном сообществе, вплоть до расколов среди отдельных общин и религиозных групп. Почему возникало такое сильное напряжение, ощущение своего рода «священной войны» и «крестового похода», того, что каждая из сторон защищает важнейший, экзистенциальный, базовый для своего мировоззрения, можно даже сказать, для своей веры.

И ещё не мог не заметить всё те же знакомые приёмы отстаивания своих убеждений. У нас замечательно всё, за исключением небольших недостатков. Одна беда – наши доверчивые простецы поддаются на вражескую пропаганду, и некоторые заплутавшие бедолаги даже перебегают на территорию врага, но там им будет хуже, так что они будут жалеть о своём поступке. И, может, мы даже кого-то великодушно простим и примем обратно.

А что до врагов. Они там бездушные, жестокие, жадные, грубые, не то что мы. А как у них там возмутительно плохо обращаются с … (подставить наименование)! Как они подло врут про нас! Но вот если кто-то из них приедет к нам, то увидит, как у нас всё хорошо устроено, как процветают наши земли, как радостны наши люди. Столкнётся с нашим исключительным гостеприимством. С нашей духовностью. Конечно, он сразу нас полюбят, ну, хорошо, не сразу, постепенно. Но потом будет всем рассказывать, какие мы замечательные.

И мы когда к ним приезжаем, то, конечно, всегда рассказываем, как у нас хорошо, а они нам не верят и пытаются переманить на свою сторону. Но мы гордо отказываемся! И даже наши простецы, которых мы берём с собой на вражескую территорию, потому что надо же кому-то заниматься чёрной работой, даже они не поддаются на провокации, гордо отвергают все гнусные инсинуации! Вот так мы в очередной раз посрамляем их жалкие ничтожные заговоры.

Стремление к большому роману. «Щегол» Донны Тарт

Дочитал роман «Щегол» Донны Тарт (как всегда, с большим опозданием, все следящие за литературной модой люди прочли эту книгу сразу после публикации и тогда же обменялись восторженными впечатлениями). Книга действительно очень хороша. Пересказывать сюжет смысла не имеет, главное не то, о чём она написана, а как написана. Полное впечатление, что как в рассказе Рэя Брэдбери классика американской литературы перенесли на машине времени на сто с лишним лет вперёд, и он там написал великий гениальный роман. Только у Брэдбери таким классиком был Томас Вулф, а Донна Тарт предпочла Генри Джеймса (в каждой второй, если не первой, рецензии на «Щекла» почему-то поминают Диккенса, хотя от Диккенса в романе практически ничего нет, а вот Генри Джеймса хоть отбавляй). После перенесения в наше время он долго и вдумчиво читал Набокова, Роулинг и Керуака, смотрел фильмы нуар и боевики 90-х, слушал джаз и металл. Ну а потом выплеснул всё это на бумагу.