Долгая дорога в дюнах

Артур стоял рядом, молчал, уважая чужое горе. И вдруг Лосберг заметил в его руке вексель.

– Марта передала тебе?

– Да. Я как раз шел… Хотел сказать, но…

– Говори, – Рихард смотрел на него тяжелым взглядом.

– Не сочти меня неблагодарным, но я так не могу. Я не хочу, чтобы ты оплачивал мои долги.

Нервная судорога пробежала по губам Лосберга. Он взял у рыбака вексель, задумчиво повертел в пальцах.

– О чем ты говоришь? Чего вообще стоит наша жизнь? Суетимся, хлопочем, вечно спешим куда-то, а потом… – Он достал из кармана зажигалку и, щелкнув ею, поднес вексель к огню. – Нет у тебя никаких долгов. – Бумажка вспыхнула, заглушая горьким запахом дыма приторно-сладкие ароматы стоявших повсюду цветов.

– Пусть не теперь – через год, через два… Через пять лет! Мы согласны ждать, сколько скажешь. Только дай нам надежду, хоть какую-нибудь. Хоть самую малую!

Какая жгучая, неистребимая жажда сорвала Марту среди ночи с постели… Сколько она перестрадала, если еще раз решилась докричаться, достучаться до отцовой, наглухо запертой души. В длинной белой рубашке, простоволосая, с измученным от бессонницы и слез лицом, она пришла не убеждать, не уговаривать… Молить, ждать чуда.

– Ты видишь, Артур делает все, чтобы ничем не унизить тебя. Работает, учится. Ради меня готов на все. Чужие люди сочувствуют, помогают ему. Даже Лосберг. Кто ему Лосберг? – Она опустилась перед отцом на колени. – Умоляю тебя… Ради мамы… Вспомни ее, отец!

И будто от ее слов колыхнулось пламя свечи. Погасла в глазах Озолса жесткая, властная сила. Сгорбившись в кресле, с библией на коленях, в сдвинутых по-стариковски на лоб очках, он с нежностью, с бесконечной любовью смотрел на приникшую к его коленям голову дочери. Рука Якоба потянулась к теплому золоту рассыпанных по плечам волос. Потянулась и замерла, повисла в воздухе.

– Ступай спать, Марта, – непримиримо произнес он. – И выкинь глупости из головы. Ты вольна поступать как знаешь. Но я тоже слов на ветер не бросаю.

Девушка встала, не поднимая глаз. Непроницаемой, каменной, как у отца, маской застыло ее лицо.

Ветер гнал с моря рваные, клочковатые тучи. В просветах мелькала луна. В ее призрачных лучах темнела над запрудой громада старой водяной мельницы, едва различимая в густых зарослях кустарника и травы. Монотонно журчала вода. Ее серебряный перезвон глухо доносился наверх, где на дощатом настиле под самой крышей, на ворохе сухого сена, сидели Артур и Марта. Через проем выбитого окна на них струился лунный свет. Они сидели, тесно прижавшись, взявшись за руки, слушали мелодичный говор воды.

– Знала бы ты, как мы, мальчишки, завидовали рыбакам, когда они возвращались с острова Роню. Нам казалось, будто это какая-то сказочная земля. Отец обещал меня взять туда, да так и не успел. А теперь…

– Вы надолго уходите? – спросила Марта.

– Море есть море. Лососю не прикажешь, когда в мережу лезть. Думаю, на неделю.

– Значит, не проводишь меня?

Артур не ответил. Только зло стеганул веточкой по соломе.

– А может, все-таки вместе уедем в Ригу? Тебе же всего год остался…

Он пожал плечами:

– А мать? – Помолчал, прислушиваясь к звону воды. – Ты больше не пробовала говорить с отцом?

Она ответила не сразу.

– Думаю, пока не окончу университет, бесполезно.

– Четыре года, – горько усмехнулся Артур.

– Ну и пусть четыре! – Марта порывисто прижалась к нему, прошептала жарко и трепетно: – Все равно я твоя. Понимаешь, твоя. На всю жизнь.

Он бережно целовал ее тревожно распахнутые глаза. Серебряным звоном журчала в призрачном сумраке вода, плыли над старой мельницей просвеченные луной тучи. Марта и Артур лежали, обнявшись, в мягком, душистом сене.

– Марта… Любимая… Ты не пожалеешь потом? Не будешь меня проклинать?

Слезы и улыбка, чистая, как весенний луч, осветили ее лицо.

– Молчи-молчи! О чем мне жалеть? Я – твоя жена.

На рассвете, еще затемно, рыбаки собирались выходить в море. Грузили снасти, ровно постукивал на малых оборотах двигатель.

– Все тяп-ляп… Черт их знает, – бурчал не проспавшийся после вчерашней попойки Марцис. – Лишь бы побыстрее.

Лаймон несколько раз искоса взглянул на Артура – тот был, что называется, сам не свой. Уронил канистру с горючим, поднял, снова упустил из рук.

– Ты что такой смурной? – скрывая за улыбкой тревогу, спросил Лаймон. – Новые долги завел?

– Считай, что так, – путаясь в сетях, ответил Артур.

Они уже отошли на порядочное расстояние от берега, когда небо над поселком окрасил непонятный багровый отсвет. Легкий ветерок принес оттуда тоскливый звон колокола.

– Пожар! Ей-богу… – тревожно выдохнул Марцис.

Теперь все, не отрываясь, смотрели в одну сторону – зарево над дюнами становилось все ярче и ярче.

– Разворачивай! – приказал Спуре.

– А как же?.. – попытался было возразить кто-то из артельных, но на него негодующе зашумели.

– Не слышишь, что ли? Даже сюда горелым тянет. Давайте, братцы, давайте!

Горел дом Озолса.

Пожар охватил подворье, над пылающими постройками взрывались снопы искр, летели раскаленные головни. Ревели, рвались из горящего хлева осатаневшие коровы. В дыму, в багровых сполохах, метались по двору люди. Кто тащил узлы, стулья, вороха какого-то тряпья, кто плескал ведрами воду. Несколько парней, упираясь плечами, выкатили из сарая телегу. Калниньш, заслоняясь полой от жара, яростно рубил топором заклинившую дверь конюшни. Оттуда неслось дикое ржание испуганных лошадей.

Озолс – всклокоченный, страшный бестолково путался под ногами, бросаясь то к одному, то к другому.

– Помогите! Родненькие, не оставьте… Воду… Скорее воду! О господи…

Марта оцепенело смотрела на гибнущий дом. Бирута с Зентой что-то говорили ей, неразличимое в этой сутолоке и шуме. Пытались увести подальше от пожарища, но она не трогалась с места.

Калниньш, наконец, прорвался в конюшню, сорвав тяжелую дверь и тут же выскочил обратно, с трудом удерживая за повод двух лошадей. Они дико скалились, норовя вырваться. Тут-то на него и наскочил совсем потерявший голову Озолс.

– Сейф!.. – сдавленно прохрипел он. – Там…

– Какой сейф? – недоуменно переспросил Калниньш. Ему показалось, что Озолс свихнулся.

– Маленький такой, как сундучок… Деньги, бумаги векселя… Все!