Долгая дорога в дюнах

– Благодарю, но я привыкла сама. – Как назло, она никак не могла справиться с крючками и пуговицами. – Это отнесите в столовую, – показала она на подкос с едой. – Я сейчас спущусь.

Горничная подхватила поднос и уже с порога спросила:

– Завтрак господину Лосбергу отнесете вы?

Марта отвернулась к зеркалу, начала расчесываться.

– Да, я.

С подносом в руке она вошла в комнату Рихарда:

– Доброе утро! Ваш завтрак. Как вы себя чувствуете?

Лосберг лежал в постели с забинтованными руками и головой. Глаза, воспаленные и больные, смотрели на гостью с нескрываемым восхищением.

– Спасибо. В настоящую минуту прекрасно.

Она смутилась, поспешно перевела разговор на другое:

– Вы что, специально не принимаете лекарство? – Марта внимательно оглядела пузырьки. Послушайте, господин Лосберг…

– Рихард, – тихо попросил он. – Вы же обещали…

– Ну хорошо – Рихард! – Девушка взяла с подноса тарелку с манной кашей, стала кормить его, как ребенка. – Так вот, поймите, Рихард – вы ставите меня в крайне неловкое положение. Разве ваша горничная не может ухаживать за вами?

– Если вы… уйдете из Лосбери… я объявлю политическую голодовку. Никто не втолкнет в меня ни одной таблетки! Ни одной ложки этой омерзительной манной жижи.

Она невольно рассмеялась:

– Нет, я серьезно. Нам больше нельзя оставаться здесь – понимаете? Буду приходить, навещать… Но жить мне здесь больше нельзя. И так уже сплетни, пересуды… Вы же знаете, как у нас умеют…

– Какие сплетни? Как вам не стыдно! Будто люди не знают, при каких обстоятельствах вы оказались здесь. Люди… – он скептически усмехнулся.

– Успокойтесь, – положила руку ему на плечо Марта. – Вам нельзя шевелиться.

– В самом деле, из каприза, что ли, я держу вас здесь? У вас дома нет – понятно? Нет дома. Сгорел! Куда вам с отцом деваться?

– Успокойтесь, или я сейчас же уйду.

Лосберг притих.

– Ну что вы все – уйду, уйду… Неужели вам так плохо здесь?

Марта долго молчала.

– Нам здесь хорошо, Рихард, – наконец выдавила она. – Даже… чересчур… Вы обо мне слишком заботитесь. Я и без того многим вам обязана.

– Считайте, что это сделал кто-нибудь другой.

– Но сделали вы! – тихо возразила девушка.

– Ну, не знаю. Тогда считайте, что я слазил в то пекло с низменными, корыстными целями. Со злостным умыслом затащить вас сюда.

Она рассмеялась.

– Что вы смеетесь? Это и есть настоящая, чистейшая правда. Хотите – давайте устроим тут небольшой пожар, и я повторю тот же номер на бис. Специально для вас. Чтобы вы остались здесь, в Лосбери. – Рихард выдержал паузу и закончил шутовским фальцетом: – Подольше!

Марта, нахмурившись, поднялась:

– Вы нарушаете уговор, Рихард.

– Почему нарушаю? – попытался отшутиться он. – Я же не сказал «навсегда», а только «подольше». По всем законам гостеприимства.

– Знаете, на кого вы сейчас похожи? В этих своих белых доспехах? – задумчиво перебила его Марта. – На рыцаря… Из легенды. Белый рыцарь! Так будьте же им до конца. И не смотрите на меня так. Пожалуйста…

– «Мой глаз и сердце издавна в борьбе… – вздохнул Лосберг. – Они тебя не могут поделить».

– Рихард! – запротестовала она. – Вы опять…

– Да не Рихард – Вильям… Шекспир… Ему-то можно, надеюсь? «Мой глаз твой образ требует себе, а сердце в сердце хочет утаить… Трудами изнурен, хочу уснуть… Блаженный отдых обрести в постели… Но только лягу – вновь пускаюсь в путь… в своих мечтах – к одной и той же цели…»

Марта отошла к распахнутому окну, зачарованно вслушиваясь в музыку бессмертных строф, – они плыли над вершинами сосен, над медленными стаями облаков, над сияющей вдали полоской моря и будто вдыхали горячую, трепетную душу в этот необъятный простор…

– Любовь – недуг, моя душа больна
Томительной, неутолимой жаждой,
Того же яда требует она,
Который отравил ее однажды.
Мой разум – врач, любовь мою лечил,
Она отвергла травы и коренья.
И бедный лекарь выбился из сил
И нас покинул, потеряв терпенье.

Стихи текли и текли… одурманивали, завораживали тонкой, лукавой, таинственной прелестью. Стряхнув оцепенение, Марта тихенько, неслышно ступая, вышла из комнаты.

Под вечер Озолс подкатил в своей повозке к подъезду Лосбери и, махнув Петерису, заковылял по дорожке к дому. Еще весь в бинтах и наклейках, с палочкой в руке, он все же возвращался бодро, хорошо потрудившись за день. Как бы там ни было, а худа без добра не бывает. Может, и неспроста судьба привела его с дочерью в этот шикарный господский дом? Он остановился было перевести дух и полюбоваться розами – они росли здесь повсюду, – как вдруг заметил вышедшую на крыльцо Марту. У дочери в руках был небольшой чемоданчик.

– Ты что это? – удивленно спросил он. – Куда собралась на ночь глядя?

– В поселок. Ты Петериса отпустил?

– Отпустил. Ну а все-таки? Разве завтра нельзя съездить?

– Нет, я пойду сейчас, – тихо сказала она.

– Да что случилось? – заволновался Озолс. – Объясни толком.

– Так… Ничего… Просто я не могу здесь больше оставаться.

– Тебя обидел кто-то? – понизил голос отец. – Ты скажи – я должен знать.